Людмила Бояджиева - Сладкий роман

• Название: Сладкий роман
• Автор: Людмила Бояджиева
• Жанр: Современные любовные романы

Во всех своих произведениях Людмила Бояджиева ставит перед собой задачу соединить традиционные для русской литературы нравственную ориентацию и качественную форму с требованиями коммерческого успеха — динамикой развития сюжета, усилением элементов детективного, авантюрного характера, психологической напряженностью действия, созданием живописной атмосферы. Книги Бояждиевой утоляет жажду сильных эмоций, ярких красок, захватывающих событий. Это приятный допинг для обыкновенного человека, не нашедшего в повседневной реальности «островов сокровищ», манивших с детства.

---

— Боже, как же у вас тут все сложно… Сплошные исторические аномалии… А ведь не случись этих передряг, возможно, мы бы с тобой, дорогой дядюшка, играли бы на семейных праздниках в прятки или дрались из-за рождественских подарков!

— Э, нет! Предупреждаю: я всегда оберегал бы и защищал тебя. Прост потому, что всю детскую жизнь был влюблен в Мальвину. Это кукла с голубыми волосами из очень популярной у нас сказки. Я же представлял, и даже рисовал, — огромные голубые глаза, а рядом себя — с длинным носом. Буратино… Ты ведь была в детстве куклой, Дикси?

— Да. Конфетным ребенком, как у нас говорят. И теперь понимаю, почему в пику моему отцу бабушка иногда звала меня Дашей. Ей хотелось зацепиться за что-то русское. И она предлагала совсем иное имя, когда я родилась.

— Дарья. Действительно красивое имя, и тебе подходит. — Майкл посмотрел на меня внимательно, словно прикидавшая разные имена.

— Только сейчас я мечтаю совсем о другом… — Я загадочно улыбнулась, значительно посмотрев ему в глаза, и даже положила руку на плечо, которое вздрогнуло и тут же отстранилось от меня как от ожога.

— Майкл, у тебя не остались ещё крекеры и шпроты? В самолете у меня не было аппетита. Волновалась перед встречей с российской столицей и теперь умираю от голода.

— Не каждый день шпроты, голубушка. Это деликатес. Вот, кажется, «горбуша в собственном соку» и полбатона «Бородинского» хлеба. Почти не заплесневел. — Он принес из кухни баночку консервов и кусок очень темного хлеба с зеленоватыми пятнами по углам.

— Выглядит невероятно аппетитно, — сказала я, пожалев о своей просьбе.

— У вас же обожают сыр «Рокфор» и «Камамбер». И у нас тоже любят. И хлеб по тому же рецепту.

Хлеб оказался действительно вкусным, а кофе Майкл сварил отличный, навалив к нему полную вазочку варенья.

— Доедай пока я соберу все необходимое. — Он удалился в соседние апартаменты.

Я грустно, с ощущением чего-то неловкого, рассматривала комнату: бумажные обои с крупными букетами, хрустальные вазочки в серванте, подсвечник, сделанный из деревянного корня. Мирно тикали круглые часы на полке, прижавшись к альбомам выставки «Москва-Париж», по бежевому вытертому паласу деловито проследовали от двери к роялю два разномастных таракана черный и рыжий. Нотные альбомы растрепанны, а корешки книг, составлявших собрания сочинений, основательно захватаны. Их не берегли — ими пользовались, обогащая свой внутренний мир.

Вот здесь они живут, любят друг друга, рожают детей, принимают гостей, празднуют. Сюда он спешит после своих концертов и называет это место «домом», скучая о нем на чужбине…

— Ну что, в путь? Тебе ничего не надо достать из вещей? Чемоданы остались в багажнике. В гостиницу заедем на обратном пути. — Майкл щеголял все в тех же джинсах и прихватил купленную в Вене спортивную сумку.

— Ого! Ты что, собираешься расплачиваться наличными с кладбищенской администрацией? — покосилась я на разбухшую сумку.

— Не проведешь. Я знаю, что чек, оставленный Клавдией на оплату содержания могил, у тебя. Меня заверили, что сумеют обналичить его через Госбанк.

КОНЦЕРТ НА КЛАДБИЩЕ

До кладбища ехали довольно долго. По дороге я успела убедиться, что Москва — «город контрастов», где попадаются очень красивые районы и отдельные здания, соседствующие с какими-то заборами, фабриками, тюрьмами. И все очень грязно, неухожено. Будто хозяева сбежали давным-давно, предоставив власть нерадивой прислуге.

Мы остановились. Слева — ворота в кладбищенской стене, справа деревянный сарай, торгующий цветами, а за ним клиника для рождения детей.

— Самый краткий путь от начала до конца, — кивнул Майкл на узенькую улочку, разделяющую «роддом» и кладбище. — Пойдем быстрее, пока контора не закрылась. Хорошо бы разделаться с формальными процедурами.

Мы поднялись в облупленный розовый домик в виде склепа, в котором расположилась местная дирекция. Майкл подергал двери в закрытые комнаты, потом скрылся куда-то и вернулся минут через десять с растерянным лицом.

— Я же договорился с директрисой, что мы прибудем завтра. Сегодня на месте только бухгалтер.

— Он-то нам и нужен.

Как раз в этот момент из-за обитой черным дерматином двери появился толстяк, придерживая поднятыми бровями, словно приклеившиеся ко лбу очки. Увидев меня, он сразу начал улыбаться. Очки упали на переносицу. Толстяк, тоже, кстати, в джинсах и пестром свитере, пригласил нас к себе и предложил присесть. Майкл поработал переводчиком, в результате чего мой чек был вручен бухгалтеру, официально зарегистрирован в каком-то гроссбухе и мы получили квитанцию о внесении денежного вклада. Она-то и должна была убедить господина Зипуша в том, что воля покойной выполнена.

Затем мы двинулись вглубь густо заросшего деревьями кладбища. Здесь так же, как и в Москве, абсолютно невозможно было сориентироваться, ни географически, ни эстетически. Старинные надгробия соседствовали с новыми, ухоженные с разрушенными, кресты со звездами, а рядом с мраморными урнами в руках коленопреклоненного ангела стояли консервные банки с увядшими букетиками и останки венков.

— Цветы не купили. Здесь можно заказать венок? — спохватилась я. — К тому же надо залезть в мой чемодан.

Мы вернулись к сараю с цветами, не порадовавшему нас выбором. Венки, сплетенные из еловых веток, были утыканы яркими бумажными или пластиковыми «розами». Я жалобно посмотрела на Майкла.

— Пойдем, я заметил бабку у входа. Они торгуют и для посетителей роддома и для кладбища. Смотри — прекрасные цветы!

У старушки, присевшей на ящик, торчал из клетчатой сумки целый ворох полевых васильков. Она явно оживилась, заметив нашу заинтересованность и встряхнула букетик, что-то затараторив по-русски.

— Говорит, сегодня утром собирала. Берем?

— Все, — я ткнула пальцем в сумку бабули и она достала ещё два перевязанных ниткой пучка на выбор.

— Все, все! — круглым жестом показала я и полезла за деньгами.

— Дикси, это очень дешево, а свои франки тебе придется поменять в отеле. Они здесь не пойдут.

Он протянул старухе купюру в обмен на огромную охапку чудесных, полем и летним днем пахнущих цветов. Я погрузила лицо в букет. Старушка закивала и заулыбалась беззубым ртом, шамкая непонятные слова.

— Она говорит, что тебе только в васильках и жить — настоящая деревенская красавица.

Пока мы разбирались в происхождении русского, английского и французского названия этих цветов, Майкл вывел меня к высокому обелиску из черного мрамора с выбитой пространной надписью. Земля за чугунной витой оградой с морскими якорями в центральных овалах была посыпана светлым песком, в кольце для букета красовались две свежие гвоздики.

— Исторический памятник. Охраняется государством, — указал Майкл на табличку. — Вообще-то вчера здесь было несколько меньше признаков государственной заботы. Директриса постаралась. Слава Богу, спасибо всем, кто старается, по душе или в корысти, по страху или доброй воле… Спите спокойно, Арсений Семенович. Возможно, любимое вами Отечество все же выживет. А сейчас ваша неведомая праправнучка возложит цветы, а праправнук сыграет вам, как может.

Я положила на черный камень свой летний букет, а Майкл, присев на корточки, стал рыться в сумке. Наконец, на свет была извлечена блеснувшая темным глянцем скрипка, осмотрена, приложена к плечу. Взлетел и замер в раздумье смычок.

— А что сыграть?

Я пожала плечами, обескураженная сюрпризом.

— Ну, ладно! — Майкл привычно тряхнул несуществующими кудрями и с налету тронул струны смычком. А потом нежно повел им, едва касаясь и сдвинув брови, словно это влияло на звук.

Мои детские бренчания на фортепиано не оставили ничего, кроме нескольких имен композиторов, соседствующих в памяти с воспоминаниями о не слишком увлекательных уроках. Последующие годы мало прибавили к моему музыкальному образованию. Названия популярных опер, личное знакомство с модными певцами и композиторами, несколько посещений симфонических концертов — вот, пожалуй, и все, чем я могла бы похвастаться. Мне вряд ли удалось бы отличить виртуоза от выпускника музыкальной школы, но здесь — в подвижной полутени старых деревьев, у насупленного молчаливого обелиска, творилось что-то невероятное. Скрипка Майкла жила своей, особой, надрывающей душу жизнью.

«Ave, Maria»! Мне всегда хотелось плакать от этих звуков, посланных в вышину или льющихся с неба — не разберешь… Но в такие моменты ощущаешь себя причастным к Вечности, крошечным, но очень важным её составляющим. Не какой-то там «формой существования белковых тел». Любимым детищем. И прекрасным. Я засмотрелась на Майкла. Дорогой мой Микки, не зря охраняла бабушка твою мальчишескую жизнь от дворовых футболов, ребяческого резвого пустозвонства — ты стал великолепен, маленький затворник!