Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

• Название: Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд
• Автор: Клайв Баркер
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22558-3

«У мертвых свои магистрали. Проложенные в тех неприветливых пустырях, что начинаются за пределами нашей жизни, они заполнены потоками уходящих душ. Их тревожный гул можно услышать в глубоких изъянах мироздания — он доносится из выбоин и трещин, оставленных жестокостью, насилием и пороком. Их лихорадочную сутолоку можно мельком увидеть, когда сердце готово разорваться на части, — именно тогда взору открывается то, чему положено быть тайным». Эта цитата как нельзя более точно передает суть знаменитых сборников Клайва Баркера, объединенных общим названием «Книги крови» и ставших классикой не только мистики, но и литературы в целом.

---

Перед Кауфманом вновь появился тот самый низкорослый отец, который недавно говорил с ним.

— Так ты будешь служить нам? — кротко спросил он, будто маня за собой некое животное.

Кауфман уставился на тяжелый тесак Мясника, символ его службы. Существа покидали поезд, волоча за собой полусъеденные тела. Когда унесли факелы, вагон снова стал погружаться во мрак.

Но, перед тем как огни полностью исчезли в темноте, отец шагнул вперед и, обхватив ладонью голову Кауфмана, повернул его лицо к грязному вагонному окну.

Отражение было мутным, однако Кауфман увидел происшедшие перемены. Он был мертвенно бледен, заляпан гримом крови.

Рука существа не выпускала лица Кауфмана, а пальцы уже проникли в его рот, залезая все дальше в горло и царапая ногтями гортань. Кауфмана тошнило, но у него не было воли противиться этому вторжению.

— Служи, — сказало существо. — Молча.

Слишком поздно Кауфман осознал намерение этих пальцев.

Внезапно его язык был крепко сжат и повернут вокруг корня. Оцепенев, Кауфман выронил нож. Он силился закричать, но не мог издать ни звука В его горле бурлила кровь; он слышал, как чужие когти раздирали его плоть, и жуткая боль сковала все члены.

Затем рука вылезла наружу и застыла перед его лицом, держа большим и указательным пальцами покрытый алой пеной язык.

Кауфман навсегда утратил способность говорить.

— Служи, — повторил отец и, отправив его язык себе в рот, с явным удовольствием принялся жевать.

Кауфман упал на колени, изрыгая потоки крови и остатки сэндвича.

Отец заковылял прочь, в темноту; остальные старцы уже исчезли в своей пещере, дабы остаться в ней до следующей ночи.

Щелкнули динамики.

— Возвращаемся, — возвестил машинист.

С шипением захлопнулись двери, загудели электродвигатели. Лампы замигали, погасли и снова зажглись.

Поезд тронулся.

Кауфман лежал без движения, а по его лицу текли слезы — слезы покорности и смирения. Он решил, что истечет кровью и умрет на этом липком полу. Смерть его не пугала. Этот мир был отвратителен.

Его разбудил машинист. Он открыл глаза. Над ним склонилось черного цвета, дружелюбно ухмыляющееся лицо. Кауфман хотел что-то сказать, но его рот был залеплен спекшейся кровью. Он замотал головой, как слюнявый дегенерат, старающийся произнести какое-нибудь слово, но у него не выходило ничего, кроме мычания и хрюканья.

Он не умер. Он не истек кровью.

Машинист усадил его к себе на колени, обращаясь и разговаривая с ним так, будто утешал трехлетнего ребенка.

— У тебя будет важная работа, дружище, они очень довольны тобой.

Он облизал свои пальцы и прикоснулся к опухшим губам Кауфмана, пробуя разлепить их.

— До завтрашней ночи нужно многому научиться…

Многому научиться. Многому научиться.

Машинист вывел Кауфмана из поезда. Они находились на станции, подобной которой Кауфман еще никогда не видел. Платформу окружала первозданная белизна гафеля — безукоризненная нирвана станционных служителей. Стены не были обезображены корявыми росписями. Не было сломанных турникетов, но не было и эскалаторов или лестниц. У этой линии было только одно назначение: обслуживать полночный поезд с мясом.

Рабочие утренней смены уже смывали кровь с сидений и пола. Двое или трое снимали одежду с тела Мясника, готовя его к отправке на вечный покой. Все мод и были заняты работой.

Сквозь решетку в потолке струился мутный поток утреннего света, в котором клубились мириады пылинок. Они падали и снова взвивались, как будто старались взобраться вверх, против светового напора. Кауфман восторженно следил за их дружными усилиями. Подобной красоты он не видел с тех самых пор, как повзрослел Волшебные — пылинки. Вверх и вниз, вверх и вниз.

Наконец машинисту удалось разлепить его губы. Изувеченный и онемевший рот еще не двигался, но, по крайней мере, уже можно было вздохнуть полной грудью. И боль начинала стихать.

Машинист улыбнулся ему, а потом повернулся к работавшим на станции.

— Хочу представить вам преемника Махогани. Это наш новый Мясник, — объявил он.

Рабочие посмотрели на Кауфмана Их лица выразили почтение, которое он нашел довольно приятным.

Кауфман поднял глаза на потолок, где сиял яркий квадрат света, и, мотнув головой, показал, что хочет выйти наверх, на свежий воздух. Молча кивнув, машинист повел его через небольшую дверь, а потом по узкой лестнице, выведшей их на тротуар.

Начинался хороший, погожий день. Голубое небо над Нью-Йорком было подернуто тающей пеленой бледно-розовых облаков. Отовсюду веяло запахом утра.

Улицы и авеню были почти совсем пустыми. Вдали через перекресток проехал автомобиль, едва проурчавший двигателем и сразу скрывшийся за поворотом; по противоположной стороне дороги трусцой пробежал пожилой мужчина в спортивном костюме.

Очень скоро эти безлюдные тротуары должны были заполниться толпами народа. Город продолжал жить в неведении, не подозревая о том, на чем был построен и кому обязан своим существованием. Без малейшего колебания Кауфман встал на колени и окровавленными губами поцеловал грязный бетон. Он давал клятву верности этому вечному творению.

Дворец Услад снисходительно принял его поклонение.

Йеттеринг и Джек (пер. с англ. М. Масура)

Зачем высшие силы (такие занятые, такие утомленные возней с обреченными на вечное проклятие) послали его из преисподней к Джеку Поло, Йеттеринг никак не мог понять. Периодически он пробовал навести справки и через все инстанции обращался к хозяину с простым вопросом: «Чем я здесь занимаюсь?» В ответ его упрекали в излишнем любопытстве. «Это не твое дело, — говорили ему. — Твое дело — выполнить порученное». Выполнить или умереть. После шести месяцев охоты на Джека ликвидация казалась не самым худшим из возможных исходов. Нескончаемая игра в прятки никому не шла на пользу, она истрепала нервы Йеттеринга. Он боялся язвы, он боялся психосоматической проказы (болезнь, к которой предрасположены низшие демоны), но больше всего он боялся, что однажды потеряет остатки терпения и в припадке отчаяния убьет своего подопечного.

Кем же был Джек Поло?

Продавцом корнишонов. Во имя праотцев наших, обычный продавец корнишонов! Его жизнь была серой, семья — унылой, он не имел ни политических взглядов, ни религиозных убеждений. Один из бесчисленного множества ничтожных земных созданий. К чему с таким возиться? Это не Фауст, что заключил договор и продал душу. Парень вроде Джека не станет прикидывать, есть ли у него шанс заручиться сверхъестественной помощью, — он хмыкнет, пожмет плечами и вернется к продаже корнишонов.

И вот Йеттеринг обязан проводить дни и ночи в его доме до тех пор, пока не сведет подопечного с ума или что-то в этом роде. Дело обещало быть долгим, если не бесконечным. Пожалуй, тут пригодилась бы и психосоматическая проказа — помогла бы избежать невыполнимого задания.

Со своей стороны Джек Дж. Поло продолжал пребывать в полном неведении относительно того, что творилось вокруг. Он всегда оставался таким: его прошлое усеяно жертвами его наивности. О том, что несчастная бывшая жена наставляла ему рога (как минимум дважды он при этом находился где-то рядом в доме, смотрел телевизор), он узнал последним Сколько было улик! Даже слепой, глухой и слабоумный заподозрил бы неладное. Слепой, глухой и слабоумный — но не Джек. Его занимали лишь скучные проблемы собственного бизнеса, и он не замечал ни запаха чужого одеколона, ни поразительной частоты, с какой жена меняла постельное белье.

Не проявил он особого интереса к семейным делам и тогда, когда младшая дочь Аманда призналась ему в своих лесбийских наклонностях.

— Ну, во всяком случае, ты не забеременеешь, дорогая, — пробормотал Джек и ретировался в сад, как обычно невозмутимо.

Что могло бы привести в ярость такого человека?

Для существа, обученного бередить раны людских душ, Поло представлял собой абсолютно ровную, неуязвимую поверхность — вроде ледника на скалистой твердыне.

Казалось, ничто не способно поколебать его безразличие к окружающему миру. Жизненные катастрофы не оставляли следов в его сознании. Когда Поло случайно обнаружил, что жена ему неверна (он застал любовников в ванной), он не ощутил ни боли, ни оскорбления.

— Что ж, бывает и такое, — сказал он себе, выходя из ванной комнаты, чтобы не мешать паре закончить начатое. — Che sera, sera[1].

Che sera, sera. Эту проклятую фразу он произносил с монотонной регулярностью. Создавалось впечатление, что фатализм помогал ему отражать многочисленные атаки судьбы. Унижения отскакивали прочь, как капли дождя от лысой головы Поло.

Йеттеринг слышал (невидимый для супругов, он висел вниз головой на люстре), как жена Джека призналась мужу в измене. Разыгравшаяся сцена заставила Йеттеринга поморщиться. Несчастная грешница умоляла обвинить ее, наказать, даже ударить. Вместо того чтобы утолить жажду возмездия, Поло лишь пожимал плечами. Он ни разу не перебил женщину, он позволил ей говорить до тех пор, пока у нее не иссякли слова. Потом она тихо вышла из комнаты — скорее подавленная и печальная, чем виноватая. Йеттеринг слышал, как она плакала в ванной и жаловалась зеркалу на оскорбительное бесстрастие некоторых людей. Вскоре она выбросилась с балкона «Рокси-Синема».