Клайв Баркер - Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

• Название: Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд
• Автор: Клайв Баркер
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22558-3

«У мертвых свои магистрали. Проложенные в тех неприветливых пустырях, что начинаются за пределами нашей жизни, они заполнены потоками уходящих душ. Их тревожный гул можно услышать в глубоких изъянах мироздания — он доносится из выбоин и трещин, оставленных жестокостью, насилием и пороком. Их лихорадочную сутолоку можно мельком увидеть, когда сердце готово разорваться на части, — именно тогда взору открывается то, чему положено быть тайным». Эта цитата как нельзя более точно передает суть знаменитых сборников Клайва Баркера, объединенных общим названием «Книги крови» и ставших классикой не только мистики, но и литературы в целом.

---

Отцы города поступили мудро, запретив посвящать прессу в обстоятельства убийства. Было решено, что человека, обнаружившего тело, необходимо отправить в Нью-Джерси, где он находился бы под защитой местной полиции и где до него не смогли бы добраться вездесущие журналисты. Однако уловка не удалась. Один нуждающийся в деньгах полицейский поведал все детали преступления репортеру из «Таймс», и теперь эти тошнотворные подробности обсуждались по всему Нью-Йорку. Они были главной темой разговоров в каждом баре, в каждой забегаловке и, разумеется, в сабвее.

Но Лоретта Дайер была только первой из многих.

Потом еще три тела были найдены в метро, хотя на сей раз работа убийцы была явно прервана на середине. Тела не все были обриты, а кровь из них не совсем вытекла, потому что вены остались неперерезанными. И другое, куда более важное отличие было в новой находке: на трупы наткнулся не турист из Германии, а репортер из «Нью-Йорк таймс».

Кауфман презрительно пробежался глазами по репортажу, занявшему всю первую полосу газеты. Смакование подземных ужасов не увлекало его, чего нельзя было сказать о соседе слева, который сидел вместе с ним за стойкой «Дели». Ощутив легкое отвращение, Леон отодвинул свою пережаренную яичницу в сторонку. Статья лишний раз свидетельствовала о загнивании города И он не находил удовольствия в любовании этой болезнью.

Тем не менее, будучи обычным человеком, Кауфман не мог не обратить внимания на некие смачные, кровавые подробности случившегося. Сама статья была написана весьма сухо, но непритязательность описания только усиливала потрясение от случившегося. И разумеется, он не мог не задаться простым вопросом: кто стоит за всеми этими жестокостями? Совершил ли их какой-нибудь один психически ненормальный человек, или дальше уже действовали несколько человек, возжелавших сымитировать первое убийство? Возможно, настоящий кошмар только начинался. Быть может, произойдет еще немало убийств, прежде чем последний убийца, перевозбужденный кровью или, наоборот, уставший от нее, потеряет бдительность и попадется в руки полиции. А до тех пор весь город, обожаемый город Кауфмана, будет кидаться из истерики в экстаз.

Сидевший рядом бородатый мужчина ударил кулаком по стойке, опрокинув чашку Кауфмана.

— Вот дерьмо! — выругался он.

Кауфман отодвинулся от струйки кофе, которая, добравшись до края стойки, принялась капать на пол.

— Вот дерьмо, — повторил мужчина.

— Ничего страшного, — сказал Кауфман.

Он слегка пренебрежительно взглянул на соседа Неуклюжий бородач взял салфетку и теперь пытался вытереть кофейную лужицу, еще больше размазывая ее по стойке.

«Интересно, — подумал вдруг Кауфман, — а вот этот неотесанный субъект — щеки испещрены алыми прожилками, борода нечесана, — способен ли он убить кого-нибудь?»

Был ли в его разъевшемся лице или в маленьких глазках какой-нибудь знак, выдающий истинную натуру владельца?

— Заказать еще? — снова заговорил тип.

Кауфман покачал головой.

— Кофе. Одну порцию. Без сахара, — сказал субъект девушке за стойкой.

Та подняла голову над грилем, с которого счищала застывший жир:

— М-м?

— Кофе. Ты что, глухая?

Мужчина повернулся к Кауфману.

— Глухая, — ухмыльнувшись, объявил он.

Кауфман заметил, что у его собеседника в нижней челюсти не хватает трех зубов.

— Неприятно, а?

Что он имел в виду? Пролитый кофе? Отсутствие зубов?

— Сразу троих. Выпотрошили, как рыбешек.

Кауфман еще раз кивнул.

— Поневоле призадумаешься, — добавил сосед.

— Еще бы.

— Сдается мне, нам хотят запудрить мозги, а? Они наверняка знают, кто это сделал.

Бестолковость разговора начала досаждать Кауфману. Он снял очки и положил их в футляр. Бородатое лицо больше не было так отчетливо назойливым Стало немного Легче.

— Суки, — продолжал бородач, — суки паршивые, все они. Ручаюсь чем угодно, нам пудрят мозги.

— Насчет чего?

— У них есть улики, просто они их скрывают. Держат нас за слепых котят, мать их. Чтобы человек такое вытворил? Э-э, нет, тут что-то другое, иное.

Кауфман понял Некая теория всеобщей конспирации, вот что проповедовал этот тип. Панацея на все случаи жизни, он был хорошо знаком с ней.

— Что-то здесь неладно. Понимаешь, всякое там клонирование, мать-перемать, ну, вот оно и вышло из-под контроля. Доэкспериментировались. Они ж там могли тех еще чудиков выращивать. В этом метро прячется нечто такое, о чем нам боятся говорить. Вот и пудрят нам мозги. Зуб даю.

Уверенность мужчины была в чем-то соблазнительной. Незримо крадущиеся чудовища. С шестью головами, двенадцатиглазые. Почему бы и нет?

И он понимал почему. Потому что это извиняло бы его город. Но глубоко в душе Кауфман знал: монстры, поселившиеся в подземных туннелях, были абсолютно человекообразны.

Бородач бросил деньги на стойку, снимая свой обширный зад с запачканного стула.

— Или это какой-нибудь херов легавый, — сказал он на прощание. — Пытался стать каким-нибудь героем, мать его, а превратился в чудище, на хрен.

Он гротескно ухмыльнулся.

— Зуб даю, — добавил он и неуклюже заковылял к выходу.

Кауфман медленно, через нос выпустил воздух из легких — напряженность в теле постепенно спадала.

Он ненавидел такие вот стычки; в подобных ситуациях он чувствовал себя очень неловко и язык у него как будто отнимался. А еще он всей душой ненавидел этот сорт людей: мнительных скотов, которых во множестве производил Нью-Йорк.

Было почти шесть, когда Махогани проснулся. Утренний дождь к вечеру превратился в легкую морось. В воздухе веяло чистотой и свежестью, как обычно на Манхэттене. Он потянулся в постели, откинул грязную простыню и встал босыми ступнями на пол. Пора было собираться на работу.

В ванной комнате слышался равномерный стук капель, падающих с крыши на дюралевую коробку кондиционера Чтобы заглушить этот шум, Махогани включил телевизор, абсолютно безразличный ко всему, что тот мог предложить его вниманию.

Он подошел к окну. Шестью этажами ниже улица была заполнена движущимися людьми и автомобилями.

После трудного рабочего дня Нью-Йорк возвращался домой: отдыхать, заниматься любовью. Люди торопились покинуть офисы и разбежаться по автомобилям. Некоторые будут сегодня вспыльчивы — восемь потогонных часов в душном помещении непременно дадут о себе знать; другие, безропотные, как; овцы, поплетутся домой пешком засеменят ногами по авеню, подталкиваемые неиссякающим потоком тел. А многие, очень многие сейчас втискивались в переполненный сабвея, невосприимчивые к похабным граффити на каждой стене, глухие к бормотанию собственных голосов, нечувствительные к холоду и грохоту туннелей.

Махогани нравилось думать об этом. Как-никак, он не принадлежал к общему стаду. Он мог стоять у окна, свысока смотреть на тысячи голов внизу и знать, что относится к избранным.

Конечно, он был так же смертен, как и люди на улице. Но его работа не была бессмысленной суетой — она больше походила на священное служение.

Да, ему нужно было жить, спать и испражняться, как и им. Но его заставляла действовать не потребность в деньгах, а требования времени.

Он исполнял великий долг, корни которого уходили в прошлое глубже, чем Америка! Он был ночным созданием, как Джек-Потрошитель и Жиль де Ре, живым воплощением смерти, небесным гневом в человечьем обличье. Он гнал сон и будил страхи.

Люди внизу не знали его в лицо, и дважды на него никто бы не взглянул. Но его внимательный взгляд вылавливал и взвешивал каждого, выбирая самых пригодных, селекционируя тех молодых и здоровых, которым суждено было пасть под его сакральным ножом.

Иногда Махогани страстно желал объявить миру свое имя, но на нем лежал обет молчания, и эту клятву нельзя было нарушать. Он не смел ожидать славы. Жизнь Махогани была тайной, а признания жаждала его неутоленная гордость.

«В конце концов, — утешал он себя, — разве жертвенный телец, вставая на колени, приветствует своего жреца?»

Во всяком случае, на судьбу он не жаловался. Сознавать себя частью великого обычая — вот в чем состояло искупление и вознаграждение неудовлетворенного тщеславия.

Правда, недавно случилось кое-что неприятное. О нет, его вины тут не было. Никто не смог бы упрекнуть его. Но времена были не из лучших. Жизнь стала не такой легкой, как десять лет назад. Он постарел, работа начала изматывать его, а на плечи ложилось все больше забот и обязанностей. Он был избранным, и привилегия эта была нелегка.

Он все чаще подумывал, о том, как передать свои знания кому-нибудь более молодому. Конечно, нужно было посоветоваться с Отцами, но рано или поздно преемника предстояло найти, и он чувствовал, что для него не могло быть большего преступления, нежели пренебрежение столь драгоценным опытом.