Мириам Анисимов - Ромен Гари, хамелеон

• Название: Ромен Гари, хамелеон
• Автор: Мириам Анисимов
• Издательство: Деком
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-89533-169-9

Ромен Гари (Роман Касев, Фоско Синибальди, Шайтан Богат, Эмиль Ажар) — личность в литературе уникальная. Он единственный дважды получил Гонкуровскую премию и этим заставил говорить о себе весь мир. Русский читатель познакомился с его творчеством в 1988 году, прочитав роман Эмиля Ажара «Вся жизнь впереди». Тогда в предисловии писатель предстал сыном «московской актрисы», которая в 1921 году увезла его из России. О Гари ходили легенды, которые он сам предлагал читателям в своих произведениях, играя фактами, словно факир.

Эта книга впервые открывает правду о жизни великого мистификатора: здесь он писатель, сценарист, дипломат, летчик, участник движения Сопротивления… и страстный любовник, о котором мечтали многие женщины.

Роман-биография удовлетворит вкусы любого читателя: разножанровость и закрученность интриги нередко не уступают романам самого писателя, а многие факты заставят по-новому взглянуть на хорошо известные произведения Гари-Ажара и перечитать их еще раз.

---

Если Павла Устинова, Флоранс Баумгартнер, Анна де ла Бом любили Ромена Гари всем сердцем, то Катрин Панколь, особа совсем юная, отнеслась к отношениям с писателем не так серьезно, чем больно его ранила. А вольная красавица Беатрис Клерк видела в своей связи с Гари лишь проявление дружеских чувств.

В конечном итоге любовницы Ромена Гари становились его преданными подругами, помогая справляться с болезнью Джин Сиберг. Каждый раз, когда Гари знакомился с женщиной, он искренне надеялся, что будет ее любить. Но в большинстве случаев отношения ему наскучивали, еще не успев приобрести более или менее четкие очертания, ведь всю любовь он уже получил от матери, как сам напишет в «Обещании на рассвете»:

Это вредно, когда тебя так сильно любят в сталь нежном, столь раннем возрасте. Приобретаешь дурную привычку. Начинаешь думать, что такая любовь есть еще где-то, что она может повториться. Веришь в это. Ищешь, надеешься, ждешь. Материнская любовь — это обещание, которое жизнь никогда не исполняет. Потам тебе всю жизнь приходится есть остывшее. Теперь, какая бы женщина тебя ни обнимала, ты воспринимаешь это лишь как сострадание. Неизменно возвращаешься поскулить на могилу матери. Конец, конец, всему конец. Шею тебе обвивают ласковые руки, нежные губы говорят тебе о любви, но тебя не обманешь. Ты слишком рано нашел этот источник, так что он уже успел иссякнуть. Когда тебя начинает мучить жажда, ты вновь бросаешься к месту, откуда текла живительная влага, но источника больше нет — остались одни миражи. Еще на рассвете ты подробно изучил любовь и сохранил конспект в тетрадке. Куда бы ты ни направлялся, ты несешь в себе эту отраву, постоянно сравнивая то, что было, с тем, что есть, и надеясь повторить уже пережитое.

На первой стадии романа Гари был искренен. Он, например, очень красиво ухаживал за очаровательной Анни Паскини, умолял ее переехать из Ниццы к нему в Париж, на рю дю Бак. Она переехала. В первый же день их совместной жизни он встал рано утром с постели и, покусывая сигару, проследовал к себе в кабинет со взглядом, устремленным в пространство. Это происходило в 1973 году, когда он должен был по контракту с издателем одновременно писать три книги: «Чародеи», «Ночь будет спокойной» и «Головы Стефани», за что ежемесячно получал аванс.

В те годы у него жил молодой польский актер Войтек Пшоняк с женой Барбарой. Войтек приехал играть в Нантер[95] в спектакле Петера Хандке «Неразумные люди находятся под угрозой исчезновения» в постановке Клода Режи. Чтобы получить эту роль, Войтек солгал, утверждая, что хорошо владеет французским, хотя сам еле-еле на нем говорил. Выучить текст с правильным произношением было для него подвигом, а каждая репетиция оборачивалась мукой, потому что Войтек плохо понимал указания режиссера. Приехав в Париж, супруги Пшоняк поселились в общежитии польской Академии наук на улице Лористон.

О том, что Пшоняк в Париже, Ромену Гари сообщил Станислав Гаевский. Гари без промедления пригласил Барбару и Войтека на ужин и спросил, чем может помочь. Они искали недорогую однокомнатную квартирку, потому что больше оставаться в этой ужасной гостинице с общей кухней было невозможно. Там даже прослушивались их телефонные разговоры. Несколько дней спустя Гари вновь позвал Пшоняков в гости и предложил остановиться у него.

Комнаты, которые раньше занимала Джин, теперь были свободны, потому что 12 марта 1972 года в Лас-Вегасе{657} она сочеталась законным браком с Деннисом Берри, всего через несколько дней после знакомства с ним в кафе «Кастель»{658}. Единственное неудобство заключалось в том, что у Евгении, на плечах которой лежало приготовление пищи и уборка, не было желания обслуживать еще и Пшоняков. Поэтому, чтобы не заставлять Барбару самой мыть посуду, Гари просил супругов нанять в прислугу подругу Евгении из Испании, которая как раз искала работу. Ромен Гари был рад тому, что Пшоняки поселились у него. Ему нравилось говорить по-польски, есть польские блюда, которые со знанием дела готовил Войтек. Поужинав, они долго беседовали перед сном, сидя у камина. Главным предметом разговора был Диего. «Я для него — еврейская мама. Он об этом не знает, но, когда он был помладше, я, прячась, шел за ним всякий раз, когда он отправлялся играть в теннис, потому что боялся, что с ним что-нибудь случится». Идя куда-нибудь вечером, Гари всегда предупреждал Пшоняков: «Не отвечайте на телефонные звонки или говорите, что меня нет, потому что я всем вру». Он признался им и в том, что мать никогда не говорила ему, будто бы он сын Ивана Мозжухина. Барбара и Войтек прожили у Ромена Гари пять месяцев, по прошествии которых вернулись домой в Польшу.

Деннис Берри, в которого Джин влюбилась с первого взгляда, был сыном американского режиссера Джона Берри, пострадавшего во времена «охоты на ведьм», объявленной сенатором Маккарти. Его имя было в черном списке Комиссии по антиамериканской деятельности. Потеряв право работать в США, Берри-старший был вынужден в 1950 году эмигрировать вместе в семьей во Францию.

Вскоре после возвращения в Париж Джин и Деннис переехали в просторную квартиру в доме, расположенном в глубине парка Ларошфуко.

85

Девятого декабря 1972 года в «Фигаро» было опубликовано открытое письмо Ромена Гари, адресованное его заклятому врагу Жану Шовелю, который как раз выпустил сборник стихов под названием «Из водных пучин» и второй том мемуаров с подзаголовком «Комментарии II». Наконец-то Гари смог как следует отомстить своему обидчику, из-за которого в 1955 году он впал в тяжелую депрессию. Ярый антисемит Поль Моран (именно ему главный редактор литературного приложения к «Фигаро» Жан-Франсуа Бриссон передал второй том мемуаров Шовеля на рецензию) в своем «Бесполезном дневнике» так комментирует текст Гари:

Говоря о патриотизме, иностранцы всегда перебарщивают: для них это слишком больная тема{659}.

В своем письме Гари не только резко критиковал книгу посла, но и не преминул разоблачить приспособленчество, предубежденность, даже непорядочность автора, который в свое время наложил вето на назначение Гари в Лондон. Он, Гари, верный сторонник де Голля и участник движения Сопротивления со дня его основания, принадлежит совсем к другому миру. В нем, как он любил говорить, нет ни капли французской крови, но он настоящий француз и в том, что касается отваги и патриотизма, может дать фору господину послу, который два года работал на вишистское правительство. Гари считал, что служит идеальной Франции, «мадонне с фресок, принцессе из легенд». Он питал глубокое уважение к Шарлю де Голлю, который принял его так, как это сделал бы всякий разумный человек, принадлежавший «Свободной Франции». Теперь Гари уже не был подчиненным Шовеля, а потому не боялся метать отравленные стрелы в него со всех сторон. Его мишенью стали и взгляды, и карьера, и — намеками, понятными лишь приближенным, — личная жизнь посла. Наконец Гари воспользовался этим случаем, чтобы выступить в защиту политики де Голля.

Вот где Гари наносит самый болезненный удар:

Что касается наших английских друзей, должен также сказать, что господин Шовель достоин всяческого уважения за то, что два года работал на вишистское правительство. Ему, должно быть, пришлось нелегко. Говорю это без всякой иронии. Важно не то, где был человек в период от 1940 года до высадки союзных войск в Северной Африке в 1942-м, а то, что он там делал, и, даже не читая мемуаров знавших его людей, можно предположить, что он мог компрометировать себя в Виши.

<…> Но разве мог этот романтик, тоскующий о былых временах, претенциозность которого наводит на мысль о «Плеядах» Гобино, устоять перед ностальгическим очарованием британской короны, перешедшей из прошлого в будущее — этого последнего пирожного «мадлен», в котором еще остался вкус утраченного времени!

<…> На каждой странице чувствуется, что для господина Шовеля общество — это прежде всего высшее общество. Скажем, впрочем, что он совершенно прав в одном-единственном справедливом утверждении в книге: де Голль напрасно предпочел в Ханое д’Аржальё Леклерку. Плачевные последствия этого выбора известны.

Но, увы! есть и более вопиющие упущения. «Я знал, — пишет посол, — что наши люди сотворили чудо в Италии, а теперь как раз сражались во Франции…» Ах, до чего изящный оборот! Господин посол, Вам не кажется, что, несмотря на всё Ваше «знание», вы кое о чем забыли, или это еще одно упущение, до того явно умышленное, что кажется кощунственным? До чего же красноречиво, с точки зрения простой человечности, это желание доказать нечто вопреки всему, даже могилам…

Ни слова, ни единого слова во всей книге о тех неаристократических членах «Свободной Франции», которые погибали во всем мире на полях сражений начиная с 18 июня — эта дата, кажется, запечатлелась в Вашей памяти как момент грубой профессиональной ошибки, ошибки в суждении, которой Вы, впрочем, не позволили стать ошибкой в карьере. Из тех двухсот сорока летчиков, которые в тот день, для Вас настолько неприятный, а для них ставший днем смерти, пятьдесят еще были живы, когда Вы прибыли в алжирскую столицу; во время Освобождения в живых из них оставались всего пять человек, из эскадрильи «Нормандия» уже погибли все, Лапуай и Альбер были на пути к тому, чтобы стать главными асами военной французской авиации в снегах России.