Анна Баркова - Восемь глав безумия. Проза. Дневники

• Название: Восемь глав безумия. Проза. Дневники
• Автор: Анна Баркова
• Издательство: Фонд Сергея Дубова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-94177-011-3

А. А. Баркова (1901–1976), более известная как поэтесса и легендарный политзек (три срока в лагерях… «за мысли»), свыше полувека назад в своей оригинальной талантливой прозе пророчески «нарисовала» многое из того, что с нами случилось в последние десятилетия.

Наряду с уже увидевшими свет повестями, рассказами, эссе, в книгу включены два никогда не публиковавшихся произведения — антиутопия «Освобождение Гынгуании» (1957 г.) и сатирический рассказ «Стюдень» (1963).

Книга содержит вступительную статью, комментарии и примечания.

---

Граждане снова посмотрели на меня с любопытством и жалостью, как на слабоумную.

— Бетховен… Скрябин. Эти варвары, создатели какофоний, которых не выдержало бы ухо ни одного из современных слушателей. Бунт стихий… В пределах земных потребностей и удобств стихии усмирены, а их дальнейшая судьба нам безразлична. Голоса Вселенной… Какие? Мы достигли Марса, Луны. Мы устроили там свои базы и склады. Для жизни Марс и Луна не приспособлены, но для хранения некоторых элементов и некоторых видов нашей земной продукции они исключительно удобны. Мы долетаем до Марса и Луны за десять-двенадцать часов и никаких голосов Вселенной не слышим. Мы сидим в удобной каюте межпланетного самолета, а таких самолетов у нас десятки, если не сотни, тысяч. В самолете мы завтракаем, обедаем, пьем вино, спим, читаем, смотрим телевизор, а иногда с помощью особых аппаратов наблюдаем черноту межпланетного пространства, в котором сверкают ледяным ярким светом звезды, и — ничего: никаких загадок и тайн. Все очень просто и обыденно.

— Как обыденно? — завопила я. — Чернота межпланетных пространств, ледяной яркий блеск звезд в этой черноте — это, по-вашему, обыденно?

Граждане с непоколебимым спокойствием подтвердили:

— Да. Обыденно. Мы к этому привыкли.

— Неужели у вас не возникает мысль: откуда все это и куда?

— Мысль совершенно бесполезная, младенческая. С такими вопросами и мыслями давно покончено. Для своих удобств мы извлекли из Вселенной все, что нам надо. А дальнейшее нас не тревожит. Мы достигли пределов познания.

— Слава богу! Не вершин! — сердито шепнула я моему безмолвному, очень бледному черту.

— За этими пределами, — подчеркнули граждане резко, — для нас ничего нет.

— А смерть? Вас не возмущает факт смерти? Вас не соблазняет идея вечности и бессмертия? Вас не терзает мечта о постижении последней тайны создания, о каком-то Великом Начале, из которого все возникло и к которому все возвратится?

— Это мистика. Это недоказуемо и не нужно.

— И вы так-таки довольны своим земным бытием, декоративным искусством и декретами, запрещающими познание?

— Вполне довольны.

— Хорошо, что все-таки не все у вас довольны. Остались все-таки живые умы и живые сердца даже среди вашей китайщины… Вернемся, однако, к прежней теме об искусстве. Ваши предшественники, жившие задолго до вашей эры, требовали идейного искусства.

— В те времена, очевидно, это диктовалось необходимостью. Империализм и коммунизм ожесточенно боролись между собой. И те, и другие искали идеологической поддержки в искусстве и в науке. У нас надобность в этом миновала.

И они снова задолбили:

— Радующие глаз яркие краски… декоративность… Радующий глаз яркий балет.

— Обыденная чернота межпланетного пространства, — подсказала я.

Граждане единогласно пожали плечами, их одинаковые глаза выразили одинаковое сожаление:

— У вас избыток индивидуалина.

Я злорадно крикнула:

— Не только у меня. Кое у кого и из ваших он имеется. И все-таки справиться вы с ним не можете. Эта «частная проблема» очень беспокоит вас. Надеюсь, что она когда-нибудь взорвет ваш мир и рассеет его в обыденной черноте межпланетного пространства.

Черт, еще более побледневший, не проронивший ни слова за все время моего собеседования с гражданами «второго варианта», спросил меня:

— Хватит?

— Нет! Постойте! Еще один частный вопрос. Когда-то ратовали за освобождение, за независимость и полный суверенитет даже самой крохотной угнетенной страны в Африке и в Азии. В каком положении теперь эти страны?

Граждане, все как один, приняли серьезную мину:

— О, это была затяжная борьба. Борьба кровопролитнейшая, к большому сожалению. Когда коммунизм победил во всех крупных странах, эти группки дикарей начали с остервенением драться за свои обычаи, за своих божков, за свои привычки и жизненный обиход, не допустимые при коммунистическом строе. Они цеплялись за свою национальную дребедень, они не хотели сливаться с цивилизованным передовым человечеством. Победивший коммунизм, ясное дело, не мог позволить этого…

— …индивидуалина, — подсказала я.

— Да. Этого гнетущего невежества, этой тупой племенной ограниченности, этой косной приверженности к родовым — чисто инстинктивным — нравам, порядкам и нормам поведения. Долго и терпеливо мы доказывали этим жалким народцам необходимость подчиниться непреложным законам развития человеческого общества, долго объясняли им все положительные стороны новых форм социального бытия. Уговоры и широкая агитация не привели ни к чему. Пролетарского интернационализма эти отсталые племена понять не могли, хотя некоторой степени промышленного развития они уже достигли. Они вопили о своих интересах, о каком-то невероятно важном значении в истории человечества их ничего ценного не представляющих местных убогих культур. Они вопили о каком-то вкладе в цивилизацию, который им помешали внести колонизаторы, а теперь мешаем мы. Это была смехотворная и неприятная буча.

— Надеюсь, что вы им вправили мозги с помощью военной силы.

— Пришлось. Нужно признаться, что их осталось очень-очень немного. Оставшиеся слились с нами и стали счастливыми гражданами нового мира.

— Понятно!

И я скомандовала моему спутнику:

— Теперь довольно. Вполне. Теперь, пожалуй, я смогу приветствовать атомную гибель.

VIII

Снова мы сидели в домике рыболова. Снова он пил коньяк, рюмку за рюмкой, с очень мрачным, сосредоточенным видом. А я молчала, удрученная всем увиденным и услышанным в течение каких-нибудь пяти часов. К рыболову я пришла в три часа дня, сейчас было начало девятого вечера.

Наконец я робко спросила:

— Неужели никакого третьего варианта, кроме атомной катастрофы?

Рыболов молчал. А у меня возникла некая новая обнадеживающая мысль:

— А бледный человек, с которым я спорила в демократическом варианте, не прав ли отчасти? Может быть, только отрицание является созидательной силой, только гневное «нет» всему существующему. Как только сказал «да» — все кончено… И, конечно, правы эти преступники, обуянные индивидуалином. Они тоже говорят «нет».

— Голубушка, люди говорят «нет» во имя какого-то «да», не так ли?

— Вы ошибаетесь. Я просто говорю «нет», а «да» я не знаю, и никто его не знает… Разве только Господь Бог и вы. Но вам угодно держать это «да» в секрете. Слушайте, откройте секрет. Я готова обречь себя на какие угодно вечные мучения, только бы спасти мир… от двух вариантов и от атомной гибели. Но как спасти, я не знаю. Откройте секрет и забирайте мою душу.

Рыболов улыбнулся насмешливо и сострадательно:

— Вы взяли свою судьбу в свои руки. Вы отреклись от нас.

Я взбеленилась:

— Это, наконец, смешно. Вы долбите одно и то же, как эти дураки второго варианта. Неужели вы оба рассердились на человечество? Такое детское упрямство недостойно ни вас, ни того, Другого. Ну, мы ошиблись, заблудились, — наведите нас на истинный путь… Знаете, что я начинаю думать?

— Что?

— Никакого секрета вы не знаете, изменить что-либо в мире вы бессильны. Значит, мы правы, признав вас несуществующими. Не мочь — это значит не существовать.

— Ого! А вы можете что-нибудь?

Я осеклась:

— Ничего не могу.

— Вы существуете?

— Не знаю. Иногда кажется, что нет.

— По крайней мере, вы не пугаетесь крайних выводов, — буркнул рыболов.

— Я хочу реальности и действия!

— А разве действовать — значит быть реальным? Ни мысль, ни действие не дадут вам реального бытия.

— А что же?

— Вот вам загадка. Над ее разрешением стоит поломать голову. Попробуйте. Узнаете разгадку, поймете и наш секрет. А сейчас займемся вновь вашими историческими сновидениями… Хотите еще показ?

— Какой?

— Свидание с глазу на глаз двух крупных деятелей противоположных лагерей.

— С глазу на глаз? Без переводчика? Это почти невозможно.

— Почему? Деятель буржуазно-демократического лагеря владеет русским языком и выражается куда изящнее и литературнее, чем ваш… русский.

— Хорошо. Валяйте. Посмотрим, что даст ваша последняя постановка…

…Они сидели за небольшим круглым столом друг против друга. На столе красовалось какое-то угощение: стаканы чая, вино, фрукты и прочее. Но теплая дружественная обстановка, судя по выражению лиц собеседников, видимо, не вытанцовывалась… Беседа носила, должно быть, крайне секретный характер. На столе не было ни бумаги, ни чернильного прибора.

Гость — высокий представительный господин с густой седой шевелюрой и четким правильным профилем, как и полагается иностранцу, с манерами очень спокойными, выработанными долголетней дипломатической дрессировкой, и с очень проницательными глазами, обладающими искусством ничего не выражать, когда это требуется обстоятельствами. Наш — коротенький, крепенький, нос у него, как хорошо растоптанный лапоть. Выражение глаз заносчиво-беспокойное. Украдкой он то и дело оглядывал комнату: единственную дверь, окна, стены и даже иногда потолок, словно чуял где-то какую-то опасность.