Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

• Название: Эндерби снаружи
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-9524-0523-1

Энтони Берджесс — известный английский писатель, автор бестселлеров «Заводной апельсин», «Влюбленный Шекспир», «Сумасшедшее семя», «Однорукий аплодисменты «Доктор болен» и еще целого ряда книг, исследующих природу человека и пути развития современной цивилизации.

В бармене Пигги Хогге нежданно оживает творческий дар прежнего Эндерби — его желание и способность писать стихи. Сталкиваясь со всеобщей профанацией искусства, он бежит на Восток, где отдает все, включая вновь обретенное имя, за возможность работать со словом. Волны времени забирают у поэта даже кровного врага, и они же дарят ему, словно Афродиту, юную музу нового времени.

Поэт, сталкиваясь с тотальной профанацией искусства, бежит от пластмассово-синтетического мира в себя, но платит за это потерей творческого дара. Благодаря или вопреки лечению доктора Уопеншо, в бармене Пигги Хогге проступает личность Эндерби, его желание и способность творить. Теперь Поэту нужно только Слово…

---

— Только не я. — Эндерби издал некий звук, сразу сообразив, что в дешевых романах его бы называли веселым смешком. Значит, номер у него не вышел. — Выпью «Кровавую Мэри», то есть если найдется. — И с бряцанием вытащил несколько дирхемов. Томатный сок питательный; он нуждается в подкреплении.

— «Sangre de María»[104], — пожал плечами мужчина в грязной рубахе, видимо хозяин заведения, направляясь за стойку бара. Эндерби пошел влезать на табурет.

— Барочный стиль, в высшей степени, — заметил он. — Наверно, здесь этот коктейль все так называют. Конечно, не знают английской истории, — испанцы, я имею в виду, — превратили ее в какую-то причуду Крэшо[105], хотя, собственно, стиль Крэшо скроен, как я слышал, по испанскому образцу. Или возьмем статую святой Терезы. По-моему, это она стрелой проткнута. Только это же, разумеется, Дева Мария с кровоточащим сердцем. Дева, понимаете: кровь. Впрочем, одно и то же. Профессора Эмпсона очень интересовала та самая строчка Крэшо, знаете: «Длинный сосок его налит кровью. Значит, мать сына сосала с любовью». Две строчки, я имею в виду. Барокко, в любом случае. — Все, кто не пребывал в наркотическом трансе, смотрели на Эндерби. Он недоумевал, почему так трепещут нервы; надо осторожней, иначе нечаянно можно все выложить. — А ваш Гомес, — добавил он, — по достоверным, полученным мною сведениям, специалист по испанской поэзии.

— Гомес, — объявил гробовщик, — специалист исключительно по причудам собственной прямой кишки.

Мужчина у школьной доски написал дрожащей рукой Всему свой череп. Беловолосый читатель очень серьезно сказал:

— А вот это, по-моему, не дерьмо. Слушайте. — И прочел:

Общество одиноких детей —
Стиляг, хиппи, битников и хулиганов,
Нудистов, пижонов и рокеров, —
Прислушайся к психоделическим откровениям
Свами[106], йогов, йогинь, дзен-буддистов,
Америндейских вождей под пейотом[107].
Восславь космос духа, стряхни с плотской машины
Условно-рефлективный гипноз,
В который ее погрузили Посланцы…

— Но ведь, — неосмотрительно вставил Эндерби, с улыбкой приплясывая с кровавой выпивкой в руке, — стиляг и пижонов у нас больше нет. — В конце концов, для чего-то же он читал «Дейли миррор». — Знаете, опасно пытаться создавать поэзию из эфемерности. Если вы меня извините, на мой взгляд, весьма старомодно звучит. Правда, фактически непонятно, настоящая ли это поэзия. Назад, — улыбнулся он, — к старым временам верлибра. Знаете, люди выкидывают массу фокусов. Перекладывают в стансы каталоги семян. О, очень многие представители soi-disant avant-garde[108] заблуждаются.

Послышалось тихое сердитое ворчание, в том числе, кажется, от мужчины, якобы пребывавшего в трансе. Беловолосый читатель как бы успокаивался с помощью неглубокого ритмичного дыхания. Потом сказал:

— Ладно, дерьмо. Давай твое послушаем.

— Как? Мое? Что вы хотите сказать?.. — Все ждали.

— Тебе вся бодяга известна, — объяснил гробовщик. — Без конца рассуждаешь, как только пришел. Кстати, кто тебя сюда звал?

— Это ведь бар, правда? — сказал Эндерби. — Не частный дом, я имею в виду. Кроме того, дело в Гомесе.

— К черту Гомеса. Выкладывай свое.

Атмосфера сложилась враждебная. Хозяин за стойкой с ухмылкой болтал в воздухе пальцами. Пианист в шестой — восьмой раз играл что-то нарочито глупое.

— Ну, собственно, — начал Эндерби, — я не готовился, когда шел. Впрочем, работаю кое над чем в форме оды Горация. Не слишком далеко продвинулся, всего пара стансов. Вам, по-моему, вряд ли захочется слушать. — Чувствовалось щекочущее волосками сомнение. После всей дребедени про свами с космосом духа. Да, сонет. Да, ода Горация. Может быть, он не совсем современный поэт. Однажды критик написал: «Пристрастие Эндерби к форме сонета доказывает, что истинное его место в тридцатых годах». Ему не особенно нравится молодежь, не очень хочется принимать наркотики. Он предположительно убил основополагающий голос новой эпохи. Но тот самый голос не побрезговал косноязычно промямлить произведения Эндерби и стал за это членом Королевского литературного общества. И Эндерби отважно прочел:

Зоркий глаз горит огнем,
Наблюдает каждым днем
За опасным ростом,
Беззаконным просто.

Лишь младенца восхищает
Пламя, что в печи пылает,
Разрывая черный
Континуум покорный.

Почка взбухнет, лопнет, треснет,
Рак ползет на волю, —
Знать, ему там было тесно, —
На чужое поле.

Кто-то прыснул, выйдя из транса.

— Понимаю, последний куплет, — предупредил трепещущий Эндерби, — нуждается в небольшом продолжении, но, думаю, общая мысль вам понятна. — В смятении взмахнул «Кровавой Мэри», протянул запятнанный стакан (брызги убитого маленького животного на переднем стекле) за другой порцией. Как-то в детстве Эндерби заснул на империале последнего трамвая и проснулся в трамвайном депо. Опозоренный, он заметил, как мужчина в форме со спокойным удивлением на него смотрит, отдавая надлежащую дань дурацкому поступку. Кажется, на него теперь так же смотрят.

— Я стою за форму и плотность, — сказал он. — Модифицированная традиция семнадцатого века. Когда придет Гомес? — Гробовщик перестал резать и клеить, помотал головой с идиотской ухмылкой. Стриженый беловолосый юноша спрятал усмешку в новом тоненьком томике. Громче всех критиковали пребывавшие в трансе, из космоса их душ рвалось громкое прысканье. — Ну, — сказал Эндерби, — начиная сердиться, — а как насчет чертова плагиата распроклятого Йода Крузи?

Некий мужчина вышел, прихрамывая, из-за школьной доски (на которой теперь было очень вульгарно нацарапано Мая страна всиленная) и сказал:

— Я тебе отвечу, приятель. — Абсолютно лысый, но пышно бородатый, он говорил с акцентом, который Эндерби до тех пор ассоциировал только с ковбойскими фильмами по телевизору. — Чистая умозрительность. По-моему. Новые рамки сознания. Не стихи, как таковые, а его взгляд на них. Ну, как будто смотришь говенные красивые картинки с викторианцами, — кадр в кадре. Называется Процесс, старик.

— Мне бы очень хотелось увидеть… — У Эндерби обострялся насморк. Есть ли там набросок сонета про Сатану. И, есть он там или нет, удастся ли держать себя в руках в борьбе с обильно награжденным вором с безобразной ухмылкой?

— С любой страницы, — предложил лысый бородатый мужчина. — В сортирной библиотеке. — И указал за занавеску из многоцветных пластиковых полос пальцем, казавшимся наполовину откушенным; поистине любезный мужчина. — Что касается плагиата, все кому-нибудь принадлежит. Называется Опыт, старик. — И, хромая, вернулся за школьную доску, где теперь было написано Уксус сочится в хваленые сальные железы.

Эндерби с замирающим сердцем пошел к сортиру. В темном коридоре свистел ветер, под ногами горбился линолеум. В каком-то алькове на походной койке под тусклой лампочкой лежал мужчина, за ним другой с блокнотом. Лежавший в наркотическом путешествии посылал сообщения из неизведанного. Позади жуткие ножницы претворяли в вечность газеты. Абсурд полный.

Уборная была маленькой, грязной, но с красным светом типа электрокаминного. Там нашлась куча книг, сильно съеденных плесенью. Эндерби тяжело сел на пустое сиденье, ласково пошевелил книги правой рукой, задыхаясь. Грешный том лежал сверху неподалеку. Под названием «Друзь», с нагло ухмылявшимся изображением псевдоавтора. Производит впечатление шестнадцатилетнего, заметил Эндерби с мрачной усмешкой. Заметил вдобавок слишком много не своих стихов; видимо, воровство многократное, если кое-что не написала проклятая Веста или, как его там, Витгенштейн. Эндерби нашел шесть своих неопубликованных стихотворений, и, благодарение непотребному миру, среди них не было того сонета. Был упомянутый мисс Келли стих под названьем «Сонет» — двенадцать плохих нерифмованных строк, сочиненных, вполне вероятно, самим Йодом Крузи в средней современной школе[109]. Эндерби с содроганием прочитал:

Мама плюхает мне папе Сьюзи на стол
Плюх-плюх глухо звякнувшие соусные бутылки
Сьюзи про себя читает названия
Рот открыла а вслух не читает
Нос же у нее забит как
У этих самых бутылок
«О-Кей», «Эйч-пи», «Эф-Ю» и «Си-Кей»
Я имею в виду красный красный томат
И пока продолжается жарка а папа
Тоже рот разевает на телик
Думаю хорошо бы разбрызгать катсуп или кетчуп
По стенам стряхнуть в их открытые рты
Много было бы красного но без томатного вкуса

— Боже, — сказал Эндерби своему поджавшемуся кишечнику. — Боже боже боже.