Энтони Берджесс - Эндерби снаружи

• Название: Эндерби снаружи
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-9524-0523-1

Энтони Берджесс — известный английский писатель, автор бестселлеров «Заводной апельсин», «Влюбленный Шекспир», «Сумасшедшее семя», «Однорукий аплодисменты «Доктор болен» и еще целого ряда книг, исследующих природу человека и пути развития современной цивилизации.

В бармене Пигги Хогге нежданно оживает творческий дар прежнего Эндерби — его желание и способность писать стихи. Сталкиваясь со всеобщей профанацией искусства, он бежит на Восток, где отдает все, включая вновь обретенное имя, за возможность работать со словом. Волны времени забирают у поэта даже кровного врага, и они же дарят ему, словно Афродиту, юную музу нового времени.

Поэт, сталкиваясь с тотальной профанацией искусства, бежит от пластмассово-синтетического мира в себя, но платит за это потерей творческого дара. Благодаря или вопреки лечению доктора Уопеншо, в бармене Пигги Хогге проступает личность Эндерби, его желание и способность творить. Теперь Поэту нужно только Слово…

---

В приемной стоял газовый камин, над которым, как кипер[21] над калиткой, раскорячился единственный другой ожидавший пациент. Осенний холод отражался в обложках «Вога» и «Вэнити Фэйр», лежавших на полированном столике, где ваза с настоящими, не пластмассовыми хризантемами превращалась в некий призрак из мира-антипода. На обложках изображались худенькие молодые женщины в норке на фоне листопада. Какой-то зимней стужей повеяло на Хогга от замеченных на столе номеров «Фема». Те времена, не столь давние, когда он действительно писал для «Фема» жуткие стишки в виде безобидной прозы («Свое дитя я поднимаю к небесам. Оно воркует, ибо Бог есть там»), подписанные псевдонимом Крепость Веры; те невероятные времена, когда он действительно был женат на художественной редакторше журнала Весте Бейнбридж; те времена официально обязаны вызывать у него не более чем умеренное, постоянно угасающее любопытство. То был другой человек, из прочитанного с зевотой рассказа. Но прошлое снова протягивало к нему щупальца, с неустанной назойливостью златоуста присасывалось с того самого вечера явления богини и йякавших телевизионщиков. Хогг с тяжким вздохом кивнул. Доктор Уопеншо знает, все знает. Вот зачем эта встреча.

— Вот эту вот кучу богохульной белиберды тебе предлагают читать, — сказал мужчина у газового камина, обернувшись к Хоггу, взмахнув тоненькой книжкой. Потом поднес ее к камину, как бы специально поджаривая, будто хлеб перед плотным обедом в какой-нибудь школьной истории про доэлектрические времена. У него были буйные седые волосы, культурное произношение, отчего простонародный словарь казался аффектированным. Если он был, — а он явно был, — пациентом доктора Уопеншо, то, наверно, реабилитировался таким же образом, как Хогг, если Хогг в самом деле реабилитировался, что вполне вероятно. — А еще нас чокнутыми называют, — продолжал мужчина. — Думают, — пояснил он, — это мы с вами спятили.

Хогг приготовился было отвергнуть это определение применительно к себе, но сдержался. Мужчина швырнул ему книжку, дико захлопавшую страницами, и Хогг ловко поймал. Мужчина не сказал «в яблочко», как сделал бы мистер Холден и сам доктор Уопеншо, по крайней мере, доктор Уопеншо в зеленые каминные времена, когда он говорил «здорово сыграно» и «молодцом». Хогг хмуро пролистал книжонку. Взглянул на название, еще больше нахмурился: «Kvadratnye kluchi». И осторожно спросил:

— Что вообще это значит?

— Ох, — раздраженно буркнул мужчина, — что вообще все прочее значит? Сплошное merde universelle[22], как говорит тот самый французский ирландец. Почитайте, и все.

Хогг открыл наугад и прочел:

«Чудо этой бесхитростной монодии с минимальным струнным аккомпанементом не исчезает при ретроспективной догадке, что она существовала, затаясь в ожидании, на протяжении всей письменной истории, не замеченная скрипучими бородатыми любителями сложности. Они выстраивают многоголосные контрапункты, грандиозную оркестровку, пишут фуги, сонаты, ища идеал, но если б протерли слезящиеся старческие глаза, то увидели бы, что он кроется в ясности и прямоте, а не в сложности и околичностях. Именно традиционную ошибочную ассоциацию возраста с мудростью можно назвать причиной их слепоты, или, мягче сказать, близорукости. Ответом на все проблемы, эстетические, равно как социальные, религиозные, экономические, служит одно слово: Молодость».

— Я совсем ничего не пойму, — сказал Хогг, и, по-прежнему хмурясь, перевернул страницу, увидав фотографию четырех вездесущих, ухмылявшихся ему обормотов. Один с гитарой, из которой полз гибкий шнур, другие целятся палочками в цветастые барабаны.

— Ах, — проворчал мужчина, — ко мне с этим не приставайте. У вас свой мир, у меня свой. — А потом очень громко крикнул: — Мама, ты оставила своего сына.

Хогг, не испугавшись, кивнул. Разве не прожил он целое лето среди людей, склонных к внезапному отчаянному словоизвержению, или, хуже того, к спокойным уверенным рассуждениям о конечной реальности, часто в угаре будивших Хогга и других пациентов для интимных излияний средь ночи? Он прочел дальше:

«Джек Кейд и «Мятежники» в своем диске «Как Он В Тот Раз», вышедшем в апреле 1964 г., использовали плодотворный способ сильного ритмического акцента на четвертом такте. В мае того же года Нэп с «Костистыми» продолжили и развили этот прием в «Дрожащих Коленках», перенеся его на восьмушку между третьим и четвертым тактами. Не стоит напоминать, что это чисто инстинктивное достижение молодых исполнителей, не обремененных традиционными техническими познаниями. В июне того же года «Опухшие» превзошли обе группы, интуитивно почувствовав новое направление Zeitgeist[23], и, пожалуй, очень мудро придя к абсолютно простой ритмической фактуре…»

— Эй, Хогг! — крикнул голос, одновременно свирепый и сдобный. Подняв глаза, Хогг увидел другого доктора Уопеншо, иного, чем помнившийся, городского доктора Уопеншо в аккуратном сером, цвета древесного угля костюме, более внушительного по сравнению с тем, который одевался на консультации в деревенской глуши, как для игр на свежем воздухе. Круглое лицо суровое. Хогг покорно вошел в кабинет. — Сядьте, — велел доктор Уопеншо. Хогг сел на какое-то покосившееся ближайшее к двери сиденье. — Сюда, — приказал доктор Уопеншо, яростно швырнув пригоршню воздуха в стул, придвинутый к столу, достаточно массивному для небольших потайных электронных мониторов. Сам обогнул стол со стороны окна, встал за своим вертящимся креслом перед серой в оконном обрамлении Харли-стрит у него за спиной, разглядывая Хогга, который, по-прежнему с «Kvadratnymi kluchami» в руке, шаркал вперед. — Ну, хорошо, — с кислой благосклонностью сказал доктор Уопеншо. Консультант с пациентом одновременно сели.

— Зима уже скоро, — завязал Хогг беседу. — Очень быстро холодает по вечерам. С огоньком еще можно жить, так сказать. — Вдруг заметив демонстративно пустую каминную топку в кабинете доктора Уопеншо, добавил: — Не подумайте, будто я это в каком-то критическом духе. Просто хотел сказать, холодновато становится по вечерам. — Доктор Уопеншо не сводил с него презрительного взгляда; Хогг все больше смущался. — Я имею в виду, одни чувствуют холод сильнее других, так сказать. Но, — потрясенный окаменением доктора Уопеншо, он безнадежно выискивал чуточку прежней теплоты, — никто не отрицает, уж поздняя осень, если вы меня извините за подобное замечание…

— Молчать! — крикнул доктор Уопеншо. («Нет-нет, не надо», — всхлипнул пациент в приемной.) — Говорить буду я. — Но только швырнул через стол толстую книгу в зеленой бумажной обложке. Хоггу уже стали надоедать швыряемые ему книжки, хотя он и ее все же ловко поймал, как ту, первую, теперь лежавшую у него на коленях. — Смотрите, — приказал доктор Уопеншо. — Страница 179. Читайте, дружище.

Хогг довольно нежно ощупал книгу. Понял, что это верстка. В давнем прошлом он, будучи абсолютно другим человеком, работал над верстками собственных произведений, совсем тоненькими пробными оттисками стихов. А теперь с определенной завистью листал толстую прозу, восхитившись названием.

— «Реабилитация», — вслух прочел он. — Раньше было много такого. Ф.Р. Ливис[24] и прочие. Назывались «Новая школа критики». Теперь все переменилось. Другие идеи, цветистые названия. «Романтический оргазм», я видел в одном магазине. Еще «Свеча между ляжками». Много названий заимствуют у бедняги Дилана[25], знаете, который умер. Приятно снова встретить доброе старомодное название, вроде этого. А вот это, — робко, однако с намеком на прежнюю авторитарность сказал он, наткнувшись в конце концов на страницу 179, — неправильный знак вычеркивания и связки, если вы мне простите такую поправку. Надо дужку на кончике палочки…

— Читайте, старина, читайте! — И доктор Уопеншо трижды грохнул по столу кулаками. Хогг с изумлением прочел, что было велено. Доктор Уопеншо тихонько барабанил по крышке стола, как будто успокаивал хотя бы пальцы, — три такта левой рукой против двух правой, — словно исполнял какую-то детскую чепуху Бенджамина Бриттена с мелодичными чайными чашками, оловянными свистульками, но и с уже состарившимся Питером Пирсом[26]. — Ну? — спросил он наконец.

— Знаете, — сказал Хогг, — кажется, этот случай очень похож на мой собственный. Вот тут тип, вы его называете «К», был поэтом, поэтому оставался в затянувшемся подростковом возрасте. Сидел подолгу в уборной, стихи писал, — как бы в утробе, вы тут говорите, только это, конечно, полнейшая ерунда, — а та самая женщина его заставила на ней жениться, получился скандал, он сбежал, потом пробовал вернуться к прежней жизни, писать стихи в уборной и прочее, и ничего не вышло, поэтому он попытался покончить с собой, потом вы его вылечили путем переориентации личности, как тут сказано, он превратился в полезного гражданина, забыл про поэзию, и… Ну, — сказал Хогг, — если можно сказать, поразительное совпадение, можно сказать. — Постарался просиять, но мрачный взгляд доктора Уопеншо не лучился.