Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

• Название: Дом аптекаря
• Автор: Эдриан Мэтьюс
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-037685-5, 5-9713-3471-9, 5-9762-0436-8

…Жанровая сценка с изображением спящей на диване босоногой красавицы в голубом и мужчины, прислонившегося к оконной раме.

Работа малоизвестного художника Йоханнеса ван дер Хейдена.

КАК она оказалась среди ВЕЛИКОЛЕПНЫХ произведений искусства, вывезенных нацистами из Голландии?

И ПОЧЕМУ за ней ведется НАСТОЯЩАЯ ОХОТА?!

Искусствовед Рут Браамс понимает — в картине скрывается КАКАЯ-ТО ТАЙНА.

Но чем ближе подбирается она к разгадке, тем чаще начинают происходить с ней странные «несчастные случаи»…

Выход один: как можно быстрее постичь смысл загадочной надписи на картине и РАСШИФРОВАТЬ скрытое в ней ПОСЛАНИЕ!

---

Рут облегченно вздохнула.

Дверь с довольным щелчком открылась, и они вошли в хранилище. Здесь находилась коллекция «НК», «Недерландс Кунстбезит» — художественное достояние Голландии. Майлс повернул выключатель, и помещение залил флуоресцентный свет, который испускали две лампы низкого накала.

Картины небольшого размера — каждая пронумерована и помещена в холщовый чехол или пластиковый ящик — хранились на трехъярусных стеллажах, те же, что побольше, — на одноярусных, в конце бункера. Стрелка гидрометра уверенно показывала пятьдесят пять процентов относительной влажности. Температура постоянно поддерживалась на одном и том же уровне — двадцать градусов по Цельсию независимо от того, дул ли на улице холодный ветер или стояло теплое бабье лето.

Майлс включил ноутбук и уточнил местонахождение картины.

Она стояла на трехъярусном стеллаже, относительно небольшая, девяносто на шестьдесят сантиметров, в хрупкой золоченой раме. Майлс и Рут осторожно убрали угловые амортизаторы, сняли предохранительный чехол и, поставив картину на мольберт, отступили на несколько шагов. На картине была изображена спящая на кушетке молодая женщина лет восемнадцати, темноволосая, со светлой кожей, в голубом атласном платье, но с голыми лодыжками и ступнями. Туфли лежали рядом на полу.

Женщина была очень красивая.

На полу, у изголовья, стоял огромный букет мимозы в глиняном горшке. Цветы создавали вокруг головы спящей канареечно-желтый ореол. Комната была узкая, со скошенным потолком и небольшим окном, за которым виднелось безоблачное небо и типично голландский дом с фронтоном в виде колокола с загнутыми вверх краями. У окна, спиной к художнику, прислонившись к раме головой и плечами, стоял мужчина. В позе его было что-то меланхолическое. На каминной полке приютились настольные часы. Внизу картины стояла подпись — «Йоханнес ван дер Хейден».

Майлс поднял и ловко повернул картину. На деревянной раме белел свежий ярлычок: «НК 352». На другом, пожелтевшем, значилось: «Йоханнес ван дер Хейден. Амстердам. Мидль. К 41. RG. 937».

— Старый похож на ярлык ERR, — заметил Майлс. — Einsatzstab Reichsleiter Rosenberg. Специальная комиссия Розенберга. Что означает — конфискована. Да, похоже, но не то. Необычная маркировка. Надо будет проверить по моему списку.

Он вытер пыль, и на раме появился чернильный штамп — орел и слова «Linz N AR 6927».

— Уже интересно, — пробормотал Майлс.

Следующая наклейка гласила: «Альт-Аусзее — Мюнхенский коллекционный пункт».

— Что ж, по крайней мере есть с чего начать. — Он вынул угловые клинышки, сдвинул на дюйм заднюю деревянную доску и постучал пальцем по картине. — Медь. Написана на листе меди. — Он потер по металлу и поднес палец к носу. — В те времена использовали самые разные основания — дерево, холст, металл. И кто-то — возможно, сам ван дер Хейден — соблаговолил облегчить нам труд, проставив дату. — Майлс показал на угол, где прямо на металле были выцарапаны цифры — 1758. Он вернул картину на мольберт. — Что ты об этом думаешь?

Рут сделала шаг вперед, чтобы получше рассмотреть детали, и покачала головой:

— Не знаю, что и думать.

— То есть?

— Картина очень завершенная. Детали, пропорции, цвет — как будто ее написал чертежник.

— Но?

— Но в ней есть что-то странное. Что-то странное в композиции и… да, в самой ситуации. Да, именно так, в самой ситуации.

— Ангел на кушетке. Прилегла вздремнуть.

— Может быть. Дело в том, что такого рода интерьер, показывающий жизнь среднего класса, почти всегда рассказывает какую-то историю. Мне вот вспомнилась «Больная» Яна Стена… кстати, ты видел ее в музее? Висящая на заднем плане лютня говорит об удовольствиях, от которых пришлось отказаться. Мелкие детали имеют повествовательное значение. Даже поза.

— Так ты думаешь, что она больна?

— Возможно. Есть еще одна картина, Габриэля Метсю, — «Больной ребенок». Спящий или лежащий обычно имеет значение «больной». Это часть семиологии того времени.

— Викторианцы часто фотографировали своих умерших детей в позе спящего. Единственная выдающая правду деталь — четки в руках.

Рут пожала плечами — собственные выводы казались ей сомнительными.

— Конечно, люди изображаются лежащими и в других случаях. Например, мертвецки пьяные. У того же Стена есть «После запоя». Или когда просто спят. Вспомни «Сон Якоба» Франса ван Мириса-старшего.

— И какую же историю ты видишь здесь? — спросил, потирая подбородок, Майлс.

— Даже не представляю. А ты что думаешь?

— Только то, что мимозы появляются в феврале или марте. У цветочников их полным-полно.

— Ты становишься настоящим голландцем.

— Вообще-то мы, англичане, тоже немного разбираемся в bloemen. У слов мимоза и мим один и тот же корень. Листочки мимозы чувствительны к свету и прикосновению. В темноте они закрываются и никнут. Раньше считалось, что мимоза опускает ветви, приветствуя проходящих мимо.

— У меня нет слов. Скажу, однако, что она цветет не только в феврале. Есть второе цветение, только я сейчас не помню когда. А если погода хорошая, могут появиться раньше. Девушка на картине одета не по-зимнему, но, с другой стороны, в камине горит огонь, так что, может быть, она просто сняла пальто. Теперь что касается мимозы… У Боннара есть большая картина. Там изображена его собственная студия, за окном которой видна мимоза. Я видела ее в Центре Помпиду. Мимоза… мимоза… Она как солнечный свет, да? Настоящий импрессионизм природы.

— A toi, умница.

— А как же. Ладно, идем дальше. Думаю, мы в старом добром Амстердаме, принимая во внимание вид из окна. Мансарда в традиционном доме на канале. Посмотри — даже крюк на балке виден. Время, если часы не стоят, начало третьего. Заметь, свет на цветы падает скорее сверху, а не идет из окна — следовательно, там есть световой люк. Девушка богатая. Роскошное атласное платье. Ожерелье с бриллиантами. А вот мужчина… — Она прищурилась, стараясь получше рассмотреть темную фигуру у окна. В ней было что-то непонятное и печальное. Фигура казалась лишней, глаз цеплялся за нее, как слух цепляется за фальшивую ноту. Двухмерность картины вызывала раздражение, желание зайти с другой стороны, посмотреть мужчине в глаза и понять, что он думает. — Контражур, поэтому и деталей почти нет. Молодой. Без парика. Одет довольно заурядно.

— А часы?

— Не знаю. Либо символ — текучесть времени, он ждет, пока она проснется, либо ничего, просто предмет интерьера. Натуралистическая деталь. Стоп. Посмотри! Как странно! У них только одна стрелка.

Секунду-другую они молчали.

— В ней есть что-то непонятное, неясное, — продолжила Рут. — Она какая-то нескладная. Картины такого типа должны рассказывать историю. Эта не рассказывает. Она как будто о чем-то умалчивает, что-то скрывает. Даже композиция плохая.

— Не такая уж она и плохая, — не согласился Майлс. — Нет обычной симметрии, сбалансированности, декорума. Нет художественности. Она современная. Понимаешь, что я хочу сказать? Она… несерьезная, как будто написана случайно, без смысла. Срез жизни. В рамке все не помещается.

Рут рассмеялась и кивнула:

— Верно! Думаешь, подделка?

— Не исключаю.

— Она нетипична для восемнадцатого века. Не офранцуженная… как у Корнелиса Трооста или Хендрика Кьюна. Помнишь его садовые сцены?

— А уж Ян ван Хойсун наверняка бы фыркнул, увидев эти цветы. Слишком простенько. Слишком натурально. Беспорядочно.

— Тем не менее, — заключила Рут, — если это не подделка, то мы имеем дело с настоящим продуктом декаданса.

— Согласен. Подлые времена. Времена Перегрина Пикля.

— Кого?

— Перегрина Пикля. Героя романа Смоллетта. Приезжает в Амстердам, шатается по докам и борделям. Ходит по танцулькам. Покуривает травку в дымных кофейнях, где его едва не выворачивает наизнанку. И заканчивает тем, что проводит ночь с французской шлюхой. Не самые славные деньки Голландской республики…

— Зато веселые. По-моему, звучит довольно современно.

— Правда? Ты согласна? — Он с интересом посмотрел на нее. — Plus ça change…[2] Похоже, дорогуша, мы с тобой бываем в одних и тех же злачных местах. Удивительно, что до сих пор не сошлись в страстном танце под знойным ночным небом.

Рут скорчила гримасу и снова посмотрела на картину. Смысл ее ускользал, не давался. Дерзкая, вызывающая, неподдающаяся.

— Послушай, Майлс, я бы хотела узнать об этом ван дер Хейдене. Где это можно сделать?

— Спроси что-нибудь полегче. Посмотрим в музейных архивах, ладно?

— Сейчас?

Вместо ответа он постучал по часам.

— Да, верно, ладно. Это не уйдет.

Они надели пальто и вышли из музея.