Олег Моисеев - Ключ от берлинской квартиры

• Название: Ключ от берлинской квартиры
• Автор: Олег Моисеев
• Издательство: Знание
• Жанр: О войне
• Год: 1965

Сборник повестей и рассказов Олега Моисеева.

---

Но «камера признаний», как называли садисты этот вид пыток, на этот раз не оправдала своего назначения. Продержав мальчика без воды и еды в ящике двое суток, его выпустили и снова потребовали назвать «подстрекателя», рассказать о порядках в детском блоке.

— Эти порядки завели вы, они вам известны лучше,- хрипел потерявший голос мальчик.- А никаких подстрекателей не знаю.

— Где ты учился? — спрашивал его эсэсовский обер-лейтенант.

— В двух школах,- еле слышно доносилось до переводчика,- дома, на советской стороне, и в бухенвальдской.

Подпольщик-переводчик — и тот ничего не знал о школе, поэтому он, как и гестаповец, понял слова Гены как иронические по отношению ко всему лагерю. А у мальчика, едва стоявшего на ногах, метались искры в черных глазах.

…Когда я смотрел сквозь окно на играющих в лесу школьников, мне подумалось: ученик и учитель достойны друг друга.

Клятва

Много фотографий хранится в альбоме Кюнга. Иные из них с трогательными надписями, сделанными такими людьми, как член ЦК чешской компартии Кветослав Иннеман или Роза Тельман.

Вот на фоне московской гостиницы «Украина» стоят пятеро, Их руки сплетены в пожатии. Снимок можно назвать «Клятва». В середине — рядом с Николаем Федоровичем — полный, курчавый мужчина с высоким лбом и веселым приветливым лицом. Это Марсель Поль, член ЦК Коммунистической партии Франции, секретарь Союза электриков, бесценный друг по Бухенвальду, руководитель французского движения Сопротивления.

Николай Федорович, показывая мне эту фотографию, вдруг рассмеялся. Он вспомнил одну из удивительных историй времен подпольной деятельности заключенных.

…Национальные подпольные центры помогали чем могли своим соотечественникам. Довольно распространенным был «абкох» — подкармливание. Заключенного прикрепляли к «чужому» бараку или к работавшим на эсэсовской кухне, и он получал дополнительное питание. Существовала также «кантовка». Кантовщиками именовались те, кто числился в рабочих командах, нигде не работая. А работать, в лагере обязаны были все, даже малые дети, которых заставляли сортировать вещи и волосы казненных.

Наиболее ценных для подполья людей стремились избавлять от тяжелого физического труда. В числе их был французский полковник Фредерик Манес. Военный руководитель французского центра, он в дни восстания бухенвальдцев командовал вооружившимися заключенными. Его заместителем был советский пленный подполковник Иван Иванович Смирнов.

В один злополучный день Манес вместе с другим «кантовщиком» распределял во французском бараке прибывшие от Красного Креста посылки. Они раскладывали предметы па пустые нары находившихся на работах пленных. Здесь же, в бараке, лежал изголодавшийся и больной русский пленный. Он жадно потянулся к нарам, на которые Манес положил продукты. Тот стал ему объяснять, что французы потом от себя дадут ему пай. Но русский не понимал чужого языка.

Двое пленных из русского барака, зашедшие навестить больного, подумали, что Манес обижает его и решили заступиться за товарища. Назревал конфликт «международного значения». Русские, дескать, избили француза.

Интернациональный центр немедленно поручил подпольщикам урегулировать инцидент. «Парламентером» от французов был Марсель Поль, от советского подполья — Кюнг.

Легче всего было установить непосредственных виновников. Их имена Кюнг знал уже на второе утро. Но как заставить их извиниться перед Манесом в присутствии всех обитателей русского барака? Как убедить их, что они неправы, не раскрывая им, что существует подпольное движение в лагере?

И нужно отдать должное находчивости и такту Поля. «Французы — союзники дореволюционной России в первой мировой войне, — сказал он. — А разве не союзники во второй? Разве народы — и советский и французский — не страдают в одинаковой мере от насилия поработителей?» — Так предложил он объяснить ситуацию драчунам.

С ними поговорили и растолковали, что нельзя, мол, ущемлять также национальное самолюбие французов. В бараке провели собрание. На собрании присутствовали Фредерик Манес и еще несколько французов. Оба военнопленных извинились, протянули руки полковнику. И со всех сторон потянулись к французам ладони, на которых были хлеб, сигареты, мармелад. Русские от всей души делились скудным пайком со своими товарищами по заключению.

…К вечеру первого дня восстания бухенвальдцев, когда главные силы эсэсовской охраны были опрокинуты, а ключевые позиции захвачены, Фредерик Манес, находясь в штурмующей группе, уже за пределами лагеря, услышал за собой одинокий выстрел. Он оглянулся. По земле катались два человека. Один в ненавистной черной шинели с изображением черепа и костей на рукаве, другой в изодранной гимнастерке советского образца. Подоспевший Фредерик помог обезвредить дюжего гитлеровца. Русский военнопленный, которого хорошо запомнил Манес, поднялся. Его левая штанина набухла от крови, однако он стал по стойке смирно.

— Мон колонель [2], разрешите обратиться,- сказал он.- Когда вы шли, этот паразит из-за угла в вас целился.

Из всего этого обращения командир сначала разобрал только первые два слова на своем родном языке. Но тут же он понял и главное.

…Снимок, который. хранится в альбоме Кюнга, смело можно назвать «Клятва». Ни коммунист Марсель Поль, ни сам Кюнг, ни беспартийные Иван Соломко или Фредерик Манес в ходе борьбы не нарушили клятвы верности советского и французского народов.

Унтер ден Линден

Спустя много лет после окончания войны Симаков и Кюнг по поручению Советского Комитета ветеранов войны приехали в Берлин. Им предстояло наладить отношения с Международным комитетом бывших узников Бухенвальда.

В свободный вечер группа советских товарищей вышла из гостиницы и пошла по Унтер ден Линден к рейхстагу. Было начало июля. Одуряющий аромат цветущих лип слегка кружил голову.

— Унтер ден Линден, Унтер ден Линден… — Кюнг повторял про себя название улицы, будто эти слова были словами какой-то песни, мотива которой он не мог вспомнить Главная улица столицы Германской Демократической Республики из-под арки Бранденбургских ворот уходит в Западный сектор Улица одна, а жизнь на ней разная.

Бывший дворец Геринга находится в Восточном секторе, подле Бранденбургских ворот, а рейхстаг — уже в Западном. На бульваре возле рейхстага, у памятника советскому солдату, застыли два наших часовых. Они стоят так же подтянуто, непроницаемо и строго, как у мавзолея на Красной площади. И в этом, подумалось Кюнгу, свой глубокий смысл. Они берегут здесь славу и правоту идей своего великого государства.

Явственно выступает на верхней части здания рейхстага надпись русского воина, сделанная штыком: «Прибыл издалека. Рязань, где Ока. Иванов. 4 мая 1945 г.». Надписи наших солдат, сделанные ниже, сбиты, и стена грубо обтесана.

— Ну, до Иванова каменщикам Западного магистрата не добраться,- сказал кто-то.- Больно высоко!

Сумерки еще не легли на плечи Берлина, и западная реклама пока не начала свой бешеный световой хоровод. А на бульваре, в центре которого памятник с часовыми, и где отдыхает много людей, уже стали появляться ярко накрашенные, крикливо одетые женщины.

Одна улица. А жизнь разная.

— Ты помнишь? — спросил Симаков. Больше ничего. Он произнес только два слова, по Кюнг сразу понял, о чем подумал товарищ. Конечно, он помнил…

В Бухенвальде стоял перед изолятором барак, окруженный забором. По ту сторону калитки дежурил старый эсэсовец.

Вход в барак разрешался по особым талонам, выдаваемым комендатурой заключенным за «ценные заслуги», оказываемые политическому отделению. Национальные подпольные центры вели борьбу против этих посещений.

В бараке было тринадцать комнат. К каждой из них примыкала ванна со стенами и полом, облицованными кафельными плитками. Комнаты занимали молодые женщины. У каждой своя горькая судьба.

Жена казненного голландского антифашиста, заподозренная в связях с партизанами; полька; за что-то осужденная немка, которой тюрьму заменили пребыванием в этом бараке. Всех было тринадцать. У каждой своя тяжкая ноша на сердце, особая злая участь.

Как-то стало известно, что в барак доставлена русская. Вместо француженки, сошедшей с ума.

Кто она и откуда?

Как ее вызволить?

Эти мысли не давали Кюнгу покоя. Несколько дней русская провела в карантине. К ней никого не допускали.

Но вот карантинный срок окончился А наутро русскую нашли в ванне, куда медленно стекала кровь из прокушенных ее зубами вен на руках.

— Помнишь, Николай?

— Да, я помню…

Кюнг видел бульвар за громоздким рейхстагом и ярко накрашенных женщин.

Улица одна, а жизнь на ней разная.

Одурманивающе пахли цветущие липы. А в сознании назойливо звенело: «Унтер ден Линден, Унтер ден Линден…