Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14

• Название: Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14
• Автор: Вальтер Скотт
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1964

Вальтер Скотт – автор очень популярных исторических романов, основоположник самого жанра «исторический роман» в Англии.

Главные герои романа – Джулиан, сын Джефри Певерила, и Алиса, дочь Ралфа Бриджнорта. Они воспитываются как брат и сестра под кровлей старого замка; однако вражда отцов надолго разлучает детей. Несколько лет спустя политические события случайно сводят молодых людей вместе. Теперь они связаны дружбой и любовью; но религиозные и политические раздоры, которые определили отношения и судьбу их семей, становятся причиной новой разлуки. В конце концов Джулиан и Алиса находят друг друга, и свет на башне Певерилов возвещает об их свадьбе. До этого, однако, Джулиан попадает в Тауэр, куда брошен и сэр Певерил: их обвиняют в причастности к папистскому заговору. Тем временем Алиса едва не становится жертвой политических и личных интриг Эдуарда Кристиана. Ее спасает Фенелла, которая сама была орудием в его руках, но полностью освободилась от его власти, движимая любовью к молодому Певерилу.

---

Однако, покинутые непостоянными и себялюбцами, пуритане с их горячим воодушевлением, стойкой приверженностью принципу, уверенностью в чистоте собственных побуждений, с истинно английской гордостью и мужеством, которые заставляли их держаться своих прежних правил тем более твердо, чем сильнее бушевала вокруг них буря, — подобно путешественнику из притчи, зябко кутавшемуся в плащ, — все еще сохранили в своих рядах много людей, которые продолжали внушать уважение и страх уже не числом, а лишь силою своего характера. Это были большей частью мелкопоместные дворяне, а также купцы, возвысившиеся благодаря трудолюбию и удаче в торговле или в разработке рудников, — люди, которых особенно оскорбляет преимущественное положение аристократии и которые обычно с особой запальчивостью отстаивают свои права. Одежда пуритан почти всегда отличалась чрезмерной простотою и скромностью или бросалась в глаза нарочитой непритязательностью и небрежностью. Темный цвет плащей — от тускло-серого до совершенно черного; широкополые шляпы с высокими тульями; длинные шпаги, подвешенные к простому поясному ремню — без бантов, пряжек, темляков или каких-либо иных побрякушек, которыми кавалеры любили украшать свои испытанные рапиры; коротко остриженные волосы, из-под которых торчали казавшиеся непомерно длинными уши, и, наконец, суровая и мрачная сосредоточенность облика — все это свидетельствовало об их принадлежности к тем исполненным решимости и бесстрашия фанатикам, каковые, ниспровергнув прежний порядок, ныне более чем подозрительно созерцали тот, что столь неожиданно явился ему на смену. Лица пуритан были угрюмы, но в них не замечалось ни уныния, ни тем более отчаяния. Они напоминали старых воинов, потерпевших поражение, которое, быть может, остановило их на пути к славе и ранило их гордость, но не в какой мере не лишило их мужества.

Меланхолия, которая теперь постоянно омрачала чело майора Бриджнорта, делала его как нельзя более подходящим предводителем общества, двигавшегося к замку из деревни. Когда пуритане достигли места, откуда им следовало свернуть в окружавший замок лес, они вдруг почувствовали себя униженными, словно им пришлось уступить дорогу своим старым врагам кавалерам, которых они столь часто побеждали. Поднимаясь по извилистой тропе, где ежедневно проходило стадо, они сквозь просеку увидели ров, наполовину заваленный обломками крепостных стен, и пролом в углу большой четырехугольной башни, одна часть которой обвалилась, а другая, в виде причудливых руин, грозящих каждую минуту обрушиться, нависла над огромною пробоиной в стене. При этом зрелище, напомнившем им о победах прежних дней, пуритане молча обменялись суровыми улыбками. Холдфаст Клегг, мельник из Дерби, который сам участвовал в осаде, показал на брешь и с мрачной улыбкой обратился к его преподобию Солсгрейсу:

— Когда я своими руками ставил пушку, которую Оливер навел на эту башню, не думал я, что нам придется, словно лисицам, карабкаться по тем самым стенам, которые мы захватили с помощью наших луков и копий. По мне, так этим злодеям роялистам уже хватит затворять перед нами ворота да задирать свои носы.

— Терпение, брат мой, терпение, и да снизойдет мир на твою душу, — отозвался Солсгрейс. — Не в унижении поднимаемся мы к этому капищу нечестивых — ведь мы проходим через врата, которые господь открыл праведным.

Речь пастыря была подобна искре, упавшей на порох. Скорбные лица путников тотчас же прояснились, и, усмотрев в словах его знамение господне, проливающее свет на нынешнее их положение, все они дружным хором затянули один из тех торжественных псалмов, которыми израильтяне прославляли дарованные им богом победы над язычниками, населявшими обетованную землю:

— Наступит час — восстанет бог,
Злодеям отомстит,
Рассеет полчища врагов
И в бегство обратит.

Как пламя плавит мягкий воск,
Как ветер гонит дым, —
Господь их силы сокрушит
Могуществом своим.

Сто тысяч ангелов слетят
С сияющих высот,
Им сам господь с горы Синап
Напутствие пошлет.

О боже, ты сметешь врагов
И прекратишь их род
За то, что тщились покорить
Твой избранный народ.

Эти восторженные клики достигли разудалой толпы кавалеров; нарядившись в остатки роскошных одежд, которые им удалось спасти от нищеты и продолжительных бедствий, они направлялись к замку по другой дороге, оглашая главный въезд в него возгласами буйной радости и веселья. Оба шествия являли собой разительную противоположность, ибо во время гражданских междоусобий враждующие партии настолько рознились друг от друга своими нравами и обычаями, что казалось, будто они одеты в разную военную форму. Если одежда пуритан отличалась нарочитою простотой, а манеры — смешной чопорностью, то пристрастие кавалеров к роскошным нарядам часто оборачивалось безвкусицей, отвращение же ко всяческому лицемерию — чрезмерной легкостью нравов. Веселые франтоватые молодцы, направлявшиеся к древнему замку, все, от мала до велика, испытывали ту приподнятость духа, которая поддерживала их в самое мрачное время, как называли они пору владычества Кромвеля, и которая теперь совершенно вывела их из равновесия. Перья развевались, галуны сверкали, копья звенели, кони гарцевали; то тут, то там кто-нибудь, сочтя, что производимый им с помощью Природных способностей шум никак не отвечает торжественности минуты, принимался палить из пистолета. Ребятишки — ведь мы уже упоминали выше, что чернь, как всегда, сопровождала победителей, — громко вопили: «Долой Охвостье!» в «Позор Оливеру!» Всевозможные музыкальные инструменты, бывшие тогда в ходу, играли все зараз и все невпопад, и ликованию знати, которая, презрев свою гордость, соединилась с толпою простонародья, придавала особый вкус мысль о том, что звуки торжества доносились до их соседей, убитых горем круглоголовых.

Когда громовые раскаты псалма, многократно повторенные эхом, перекатывающимся в утесах и разрушенных залах, достигли слуха кавалеров, как бы предупреждая их, что не следует особенно рассчитывать на унижение противника, они вначале расхохотались во всю силу своих легких, чтобы показать псалмопевцам, сколь глубоко они их презирают, но это было лишь нарочитым выражением недоброжелательства к политическим противникам. Для людей, находящихся в противоречивых и затруднительных обстоятельствах, печаль натуральнее веселости, и, когда эти два чувства сталкиваются, последняя редко торжествует. Если бы похоронная процессия и свадебный поезд неожиданно встретились друг с другом, мрачное уныние первого, разумеется, легко поглотило бы радостное ликование второго. Более того — кавалеры были заняты еще к другими мыслями. Звуки псалма, которые они теперь услышали, слишком часто доносились до их ушей и в слишком многих случаях предвещали поражение роялистов, чтобы они могли равнодушно внимать им даже в дни своего торжества. Наступившее на минуту неловкое молчание прервал мужественный старый рыцарь, сэр Джаспер Крэнборн, доблесть коего была настолько общепризнанной, что он мог позволить себе, так сказать, открыто признаться в чувствах, которые другие люди, чья отвага могла в какой-то мере подвергнуться сомнению, сочли бы за лучшее скрыть.

— Вот тебе и раз! Я готов никогда больше не пить кларета, — промолвил старый рыцарь, — если это но та же самая песня, с которой лопоухие мошенники пошли в атаку при Уигган-лейне и опрокинули нас, словно кегли! Клянусь честью, соседи, чертовски не по душе мне этот напев!

— Если б я думал, что круглоголовые шельмы над нами смеются, — сказал Дик Уайлдблад из Дейла, — я бы взял свою дубинку и забил бы эти псалмы в их грязные глотки.

Это предложение, поддержанное старым Роджером Рейном, вечно пьяным хозяином деревенской таверны «Герб Певерилов», могло бы вызвать общую потасовку, если бы не вмешательство сэра Джаспера.

— Не надо буянить, Дик, — сказал старый рыцарь юному Франклину, — не надо, дружище, и вот почему: во-первых, это значило бы нанести обиду леди Певерил; во-вторых, это нарушило бы дарованный королем мир; а в-третьих, Дик, если бы мы напали на этих подлых псалмопевцев, тебе, мой мальчик, могло бы прийтись туго, как уже бывало с тобою и раньше.

— Кому?! Мне, сэр Джаспер? — отозвался Дик. — Мне пришлось бы туго? Не сойти мне с места, если мне приходилось туго где-нибудь, кроме как на той растреклятой дороге, где у пас не было ни флангов, ни фронта, ни тыла — все равно что у селедок в бочке.

— Наверно, потому-то ты, чтобы поправить дело, застрял вместе со своим конем в живой изгороди, а когда я выковырял тебя оттуда палкой, ты, вместо того чтобы ринуться в бон, повернул направо кругом и во всю прыть пустился наутек, — отвечал сэр Джаспер.