Альберто Васкес-Фигероа - Силач

• Название: Силач
• Автор: Альберто Васкес-Фигероа
• Издательство: группа «Исторический роман»
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2016

Пятая книга увлекательной саги повествует об удивительных приключениях канарца Сьенфуэгоса после того, как он услышал чудовищное слово – Инквизиция.

Его любимую Ингрид, которая носит его ребенка, задержали по обвинению в колдовстве, а конкретно за то, что она заключила сделку с дьяволом, когда подожгла озеро Маракайбо. Но поджег воды огромного озера Сьенфуэгос, и он не заключал никаких сделок с сатаной, а просто воспользовался мене, черной водой, горящей безо всякой причины.

---

Отныне главным врагом, которого Инквизиция призвана была уничтожить, стали уже не еретики-альбигойцы, утверждавшие, что существуют два Бога, Бог Добра и Бог Зла, и не вальденсы, заявлявшие, что богатство и возмутительная роскошь, в которой погрязла Римско-католическая церковь, оскорбляют Христа, а священникам подобает вести жизнь скромную и аскетичную. Теперь, с рождением нового века, Инквизиция направила свои силы на борьбу с врагами короны, независимо от их вероисповедания, расы или состояния.

В какой-то мере это могло гарантировать, что их католические величества Изабелла и Фердинанд не станут вмешиваться в дела Инквизиции и, тем более, вносить какие-то нежелательные изменения в ее структуру; поскольку сами поставили войска на службу Богу, а вернее, потому, что исхитрились поставить войска Бога к себе на службу.

Брат Бернардино де Сигуэнса, обладающий, несмотря на застарелую грязь, вшей и нескончаемые сопли, необычайно ясным умом и широким кругозором, много об этом думал, и теперь, дробным стремительным шагом наворачивая круги вокруг соседнего монастыря, снова и снова прокручивал в голове все увиденное и услышанное.

Ему пока так и не удалось обнаружить руку дьявола во всей этой запутанной истории загоревшегося озера, и бедная перепуганная женщина вовсе не источала зловония серы. Теперь он ощущал растерянность, хотя по-прежнему было полон решимости докопаться до сути дела, в которое в какой-то степени оказался замешан и сам.

Поэтому, закончив скудную трапезу, первым делом он послал за Бальтасаром Гарроте, и принял его тем же вечером в прохладном полумраке монастырской капеллы.

На сей раз Турок явился без ятагана, джамбии и тюрбана, опасаясь, что эти признаки его приверженности мусульманской культуре могут показаться оскорбительными монаху-францисканцу, ревностному католику. Он же стремился показать свою веру и смирение перед Господом, которых в действительности ни в коей мере не испытывал. При этом он вполне сознавал, что и его запросто могут обвинить в ереси и колдовстве, как он сам ложно обвинил в этом невинную женщину.

Поначалу он нисколько не волновался, увидев, что новоявленный инквизитор — не более чем ходячее недоразумение, неспособное внушить толику уважения даже пуделю, однако уже через десять минут, после первых же вопросов, заданных этим крошечным человечком, Турок обнаружил, что под толстым слоем грязи, вони и вшей скрывается острый изощренный ум, и что этот сукин сын, пожалуй, опаснее, чем скорпионы, таящиеся в отхожих местах.

— Подтверждаете ли вы, что не имеете никакой выгоды и никаких причин для личной мести донье Мариане Монтенегро, которую обвиняете в колдовстве? — в третий раз повторил писклявым голосом зловонный коротышка. Голос звучал беспристрастно, однако в нем слышалась несомненная угроза.

— Подтверждаю.

— Располагаете ли вы достаточной денежной суммой для штрафа, который обязаны уплатить в том случае, если будет доказано, что вы лжете?

— Располагаю.

— Имейте в виду, эта женщина может провести в тюрьме долгие годы или закончить свою жизнь на костре, а это очень серьезно.

— Я знаю.

— Вы действительно уверены, что она заслуживает подобного наказания?

— Я к этому отношения не имею, — скромно ответил Турок. — Заслуживает или нет — решит суд. Единственное, что меня волнует — так это то, что из-за черного колдовства этой ведьмы адский огонь прорвался на землю, Люцифер явил свою злую силу, и многие мои товарищи по оружию погибли самой ужасной смертью, какую только можно представить, — уверенно сказал он. — Я до сих пор слышу их крики, когда их накрыло волной огня.

— Откуда появился огонь?

— С того корабля.

— Сколько человек было на том корабле?

— Не знаю. Человек тридцать. Быть может, сорок.

— В таком случае, как вы можете быть уверены, что колдовала именно донья Мариана?

— Потому что она была единственной женщиной на борту, — ответил Бальтасар Гарроте, по-прежнему невозмутимо, несмотря на всю щекотливость ситуации. — И потому что я видел, как она стояла на носу корабля и бормотала какие-то заклинания, а в это время остальные члены команды застыли, словно громом пораженные.

— Вы точно уверены в своих словах?

— Я видел это собственными глазами.

— На каком расстоянии от вас находился корабль?

— На расстоянии пушечного выстрела.

— И с такого расстояния вы отчетливо разглядели, что она бормочет заклинания — несмотря на сумерки и пожар?

— Тогда было еще светло, только начало смеркаться. Так что я четко видел донью Мариану, стоящую на фоне заходящего солнца, в длинном и просторном черном платье колдуньи, — здесь первый помощник капитана де Луны резко замолчал, явно желая произвести впечатление на собеседника, а затем театральным жестом указал в сторону немки. — Я видел, как в ее руке родился огонь.

Брат Бернардино де Сигуэнса застыл, от изумления перестав даже чесаться; быть может, на него и в самом деле произвела впечатление столь невероятная история, или он просто пытался понять, насколько можно верить рассказу этого человека.

Он поневоле чувствовал инстинктивную неприязнь к Бальтасару Гарроте, точно так же, как личность обвиняемой внушала ему симпатию; однако, зная, на сколь изощренные интриги способен князь тьмы, вполне допускал, что тот вполне мог заморочить ему голову.

Если донья Мариана была, как утверждали, служительницей ангела тьмы, то ничего удивительного, что хозяин пытался спасти ее, представив невинной овечкой в глазах монаха, ибо всем известно, как виртуозно умеет дьявол менять местами ложь и истину.

Как истинный инквизитор, францисканец превосходно разбирался в своем ремесле и прекрасно знал, что далеко не всегда его рассуждения оказываются верными, а потому считал себя обязанным принимать во внимание тот бесспорный факт, что порой очевидная истина может оказаться ложью, а то, что представлялось явной ложью, оказывается истиной.

Но в то же время — он, кстати, часто спорил об этом со своими коллегами-доминиканцами — нередко случалось, что Люцифер шел еще дальше в своих кознях, являя истину во всей очевидности и при этом заставляя поверить в то, что она является ложью.

Таким образом, суд над очередным слугой князя тьмы мог превратиться в простую жеребьевку, где существовало лишь два варианта: отправить или не отправить обвиняемого на костер, невзирая на наличие или отсутствие доказательств его вины, которые могли громоздиться на столе целыми грудами, потому что, как заметил однажды Великий инквизитор Бернар Гуи, «Никто из умерших на костре не является полностью невиновным, ибо в последние минуты своей жизни он так богохульствует, что уже за одно это преступление перед Господом заслуживает сожжения».

Хотя по этой сумасшедшей теории, вполне естественной для фанатичного последователя Конрада Марбургского, выходило, что погибшие в огне горящего озера также были виновны в грехе богохульства и в преступлении перед Богом, а значит, заслужили смерть, и в этом случае неправомерно было бы обвинять в ней донью Мариану Монтенегро.

Хлюпающий носом монах неумолимо становился жертвой системы, всё больше и больше извращая любые аргументы, пока не пришел к выводу, что важно лишь одно — прислушиваться к желаниям государства и не принимать во внимание любые доводы рассудка.

В конце концов, как человек образованный и бесстрастный ко всему не связанному с верой, он решил, что истина всегда на стороне того, кто лучше умеет высказать свои доводы, и в большинстве случаев, когда человек пытается докопаться до истины, он действует подобно слепому, намеревающемуся с помощью слов постичь, что такое синий цвет.

— Опишите мне синий цвет, — вдруг попросил монах, весьма озадачив собеседника столь неожиданной просьбой.

Тот никак не мог взять в толк, где здесь ловушка.

— Синий? — переспросил он, чтобы выиграть время. — Какой синий?

— Просто синий, нетерпеливо буркнул францисканец. — Любой синий предмет, который вам больше нравится. Представьте, что я — слепой, и вы пытаетесь мне объяснить, каков синий цвет.

— Но это просто невозможно.

— А почему?

— Потому что если слепой не представляет себе, что на свете существуют цвета, то как ему можно описать какой-то конкретный цвет?

— Убедительный аргумент, — согласился брат Бернардино. — Я вижу, вы умный и рассудительный человек.

— Спасибо!

— Не за что. Однако это поневоле наводит меня на мысль, почему столь умному и рассудительному человеку, знающему жизнь, не приходит в голову простой вывод, что тот, кто однажды проснулся в застенках «Трещотки», рискует больше никогда не уснуть.

Казалось, Бальтасара Гарроте удивило не столько даже не то, что доброму монаху известно это гуляющее в народе прозвище Святой Инквизиции, сколько та непосредственность, с какой тот произнес это слово.