Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)

• Название: Горький хлеб (Часть 2)
• Автор: Валерий Замыслов
• Жанр: История

---

- Вконец замучились на господском поле!

- Ребятенки с голоду мрут. Кони дохнут!

- Своя землица заждалась. Вона как солнышко греет.

- Так что передай князю - завтра свои десятины пахать зачнем, - твердо высказал приказчику Исай.

Калистрат спрыгнул с телеги, кивнул головой Мокею и пятидесятнику.

- Бунтовать, сердешные, вздумали. Противу князя своеволить! приказчик ткнул пальцем в сторону Болотникова. - Этого взять и на цепь посадить. Больно говорлив стал.

На Исая надвинулись княжьи люди. Побледнев лицом, Иванка оттолкнул их от отца.

- Не трогайте старика. Он вам худа не делал.

- И этого звереныша ваять! - визгливо прокричал приказчик и ожег Иванку кнутом.

Мокей схватил Иванку за руку и больно заломил ее за спину. Болотников с трудом вывернулся и что было силы ударил Мокея в широкий мясистый подбородок. Телохранитель охнул и осел возле телеги, стукнувшись непокрытой головой о спицы колеса.

- Не дерзи, Иванка, сгинешь, - предупредит сына Исай. - Ему уже вязали руки веревками.

Однако Иванка не послушал. Горяч был в гневе молодой Болотников. На него накинулись оружные люди, пытаясь свалить на землю. Но не тут-то было. На селе в кулачном бою не было Иванке равных. Сильный и верткий, он отбивался как мог.

Помог дружинникам очнувшийся возле телеги Мокей. Он лежа обхватил длинными ручищами Иванку за ноги и дернул на себя. Иванка ткнулся на колени, тут уже на него дружно навалились обозленные челядинцы и накрепко скрутили руки веревками.

- А ну, гэть, мужики! - взыграла в Пахоме казачья вольница. Он кинулся к крайней избе и выдернул кол из частокола.

- Верна-а! Неча терпеть! - разъярились мужики и тоже ринулись за кольями.

Оружные люди попятились от разгневанной толпы, оставив возле телеги связанных Болотниковых. Тогда пятидесятник Мамон выхватил из-за кушака пистоль и закричал зычно и свирепо:

- Осади назад! Палить зачну!

Но взбунтовавшихся крестьян уже было трудно удержать. Вот-вот и колья замелькают над головами княжьих людей.

"Вот и конец тебе, Пахомка", - злорадно пронеслось в голове Мамона.

Бухнул выстрел. Но пятидесятник промахнулся. Выпалили поверх толпы и дружинники из самопалов.

Крестьяне шарахнулись в стороны: противу пистолей да самопалов не попрешь. Да и смерть принимать никому не хотелось.

Дружинники схватили Пахома, Семейну Назарьева и вместе с Болотниковыми повели в княжий застенок.

Глава 14

В ЗАСТЕНКЕ

Звякнула ржавая цепь. Иванка вытянул ноги, стиснутые дубовыми колодками4. Железный ошейник больно сдавил горло. Болотников зло сплюнул и придвинулся к прохладной каменной стене. Ни встать, ни лечь, и темь - хоть глаза выколи. В застенке сыро, зябко. Холодные, тягучие капли падают с потолка на курчавую голову. Иванка пытается передвинуться, но коротка цепь и железа5 давят.

Застенок - в подвалах княжьего терема. Когда-то старый покойный князь возводил белокаменный храм Ильи Пророка в своей вотчине. Оставшимся камнем повелел Телятевский мастерам выложить подвалы терема, где хранились огромные дубовые бочки со столетними винами. Тогда же приказал князь соорудить глубоко в земле под подклетом для острастки непокорных холопов темницу.

Шаги - гулкие, словно удары вечевого колокола. В застенок по узкому каменному проходу спускался Мокей с горящим факелом и ременным кнутом. Отомкнул висячий пудовый замок на железной решетке, втиснулся в темницу, окинул молодого Болотникова злорадно ехидным взглядом и приставил факел к стене.

- Не зябко на камушках?

Иванка не ответил, бросив на телохранителя недобрый взгляд.

- Молчишь, нищеброд? Ничего, сейчас я тя подогрею.

Мокей взмахнул рукой и ударил Болотникова кнутом.

- Примай гостинчик, Ивашка!

Болотников до крови стиснул зубы, кольца волос пали на лоб.

- Сызнова молчишь? Ну, получай еще!

Жжих, жжих!

Свистит кнут - раз, другой, третий... Цепи звенят, ошейник душит, стискивает горло. Рубаха прилипла к телу, потемнела от крови. Но Иванка молчит, лишь зубами скрипит да глаза как уголья горят.

Погас факел. Вдоволь поиздевавшись над узником, усталый Мокей зло прохрипел:

- Топерь будешь знать, как гиль среди мужиков заводить.

На ощупь отыскал факел и вышел из темницы.

Иванка попытался привстать. Все тело горело, больно ныло, лицо мокло, в глазах круги.

"Лежачего в железах избивает, пес. Ну, погоди, придет и твой час", негодовал Болотников.

А по соседству, в таком же темном подвале томился Пахом Аверьянов. Его не заковали в цепи, лишь на ноги вдели колодки.

В первый день ничем не кормили. Утром холоп Тимоха принес в деревянной чашке похлебку, горбушку черствого хлеба, луковицу да кружку воды.

- Помолись, старик, да за снедь принимайся.

- Голодное брюхо к молитве глухо, мил человек.

- А без молитвы грех. Видно, обасурманился во казаках?

- Животу все едино, - вымолвил Пахом и принялся за скудное варево.

- Ишь, еретик. А поведай мне, как басурмане своему богу молятся? полюбопытствовал холоп.

Пахом глянул на простодушно-глуповатое лицо Тимохи и высказал:

- Они молитвы без мяса не бормочут.

- Энто как?

- Поначалу мясо жуют, потом молятся. Кабы мне не постно трапезовать, а как в орде барашка съедать, тогда бы и тебе все поведал.

- Ишь ты, - ухмыльнулся Тнмоха и замялся возле решетки. - Одначе, занятно мне, казак.

Холоп загремел запором и заспешил наверх. Вскоре вернулся он в темницу и протянул скитальцу большой кусок вареной баранины, завернутой в тряпицу.

- На княжьей поварне стянул. Страху из-за тебя натерпелся. Ешь, старик, да борзей сказывай.

"И впрямь с дуринкой парень", - подумал Пахом, а вслух вымолвил:

- Долго тебе жить, мил человек.

Пахом не спеша поел, довольно крякнул, смахнул с рыжей бороды хлебные крошки, перекрестил лоб и произнес:

- А молятся басурмане так. Поначалу полбарана съедят, потом кафтаны с себя скидают, становятся друг против друга и по голому брюху дубинками постукивают да приговаривают: "Слава аллаху! Седин живот насытил и завтра того пошли".

- Чудно-о, - протянул, крутнув головой, Тимоха. - А дальше што жа?

- Опосля татаре вечером кости в костер бросают, а пеплом ладанку набивают. Талисман сей к груди прижмут, глаза на луну выпучат и бормочут, скулят тоненько: "И-и-иаллах, храни нас, всемогущий, от гладу и мору, сабли турецкой, меча русского, копья казачьего..." Вот так и молятся, покуда месяц за шатром не спрячется.

- А не врешь? - усомнился Тимоха.

- Упаси бог, - слукавил скиталец и, протянув холопу порожнюю чашку, вопросил:

- Болотниковы в темнице:

- Сидят. Кормить их три дня не ведено. Отощают мужики. Приказчик страсть как зол на смутьянов. До Леонтьева дня, сказал, не выпущу, словоохотливо проговорил Тимоха.

- А как же поле пахать? У Исая три десятины сохи ждут.

- Почем мне знать. Наше дело холопье - господскую волю справлять.

Пахом озабоченно запустил пятерню в бороду, раздумчиво крякнул и, когда уже холоп повернулся к решетке, решился:

- Покличь ко мне Мамона, парень.

- Недосуг ему. Дружину свою собирает беглых крестьян по лесам ловить.

- Скажи пятидесятнику, что Пахом ему слово хочет молвить.

- Не придет. Пошто ему с тобой знаться.

- Придет, токмо слово замолви. А я тебе опосля о казачьем боге поведаю.

- Ладно, доложу Мамону Ерофеичу. Токмо не в себе чегой-то пятидесятник, - пробурчал Тимоха и удалился из темницы.

Княжий дружинник заявился в застенок под вечер. Поднял фонарь над головой и долго, прищурив дикие разбойные глаза, молча взирал на скитальца. Опустив цыганскую бороду на широкую грудь, тяжело и хрипло выдавил:

- Ну-у!

"На царева палача Малюту Скуратова, сказывают, пятидесятник схож. Лютый мужик. Младенца задушит - и оком не поведет", - пронеслось в голове Пахома.

- Не ведал, что снова свидеться с тобой придется, Думал, что князь тебя давно сказнил за дела черные.

- Рано хоронишь меня, Пахомка. Седня о тебе за упокой попы петь зачнут.

- Все под богом ходим, да токмо поскриплю еще на этом свете и волюшку повидаю.

- В тюрьму двери широки, а обратно узки, Пахомка. Молись богу да смерть примай.

- Не тебе, злодею, меня судить. Я человек княжий.

- Раньше бы князю на меня доносил. Теперь припоздал. Скажу князю, что ты его мерзкими словами хулил. Простит он меня за бродягу никчемного. Пощто ему мужик захудалый.

- Черная душа у тебя, человече. Десятки невинных людей загубил. Не простит тебе бог злодеяния, особливо за княжну юную...

У пятидесятника при последних словах узника затряслась борода. Он невольно оглянулся назад и зло прохрипел:

- Замолчи, сатана! Прощайся с белым светом.

- Я смерти не боюсь. Много раз близко ее видел, когда с крымцами да ногаями6 в ратном поле бился. Да только и тебе нонче не жить.

- Мой век еще долгий, Пахомка.

Аверьянов поднял на пятидесятника голову, сверкнул очами.