Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах)

• Название: Забайкальцы (роман в трех книгах)
• Автор: Василий Балябин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1977

Роман Василия Балябина «Забайкальцы» — широкое эпическое полотно, посвященное сибирякам, потомкам отважных русских землепроходцев, тем, кто устанавливал советскую власть на восточных окраинах необъятной России, дрался с белогвардейскими бандами и японскими интервентами.

Перед читателем проходят образы руководителей партизанского движения на Дальнем Востоке, большое место в произведении занимает образ легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо.

Роман В. Балябина глубоко и верно воспроизводит атмосферу эпохи, он проникнут пафосом всенародной борьбы за победу советской власти.

---

— А кто они такие?

— О-о, это, брат, самая-то головка и есть. Основатели социализма, вожди революции.

— О революции-то я слыхал, в девятьсот пятом была.

— Это что, это подготовка была к революции, а сама-то она, настоящая, социалистическая революция, еще впереди.

Сердце у Чугуевского усиленно заколотилось от радости.

— Значит, будет все-таки революция?

— Конечно, будет! Вы вот оба, я вижу, политически совершенно неграмотные.

Лямичев долго рассказывал Андрею о революции, о партии и о том, кто из политических каторжан и в какой партии состоит.

Впервые в своей жизни Андрей услышал о партии большевиков, о меньшевиках, эсерах, бундовцах и о других политических партиях, представители которых находились здесь в шестой камере.

— Вон тот маленький, чернявый, Стручковскнй по фамилии,―эсер, а те двое, что сидят у стены, — Лямичев глазами показал на двух молодых людей, — это члены польской социалистической партии. А вон тот бородач — это наш староста Яковлев.

— А вы-то сами в какой же партии состоите? — полюбопытствовал Андрей.

— Я большевик. Тут нас много: Жданов, Калюжный, Ильинский, Михлин — это все наши, большевики. Но самый-то главный у нас Миней Израилевич Губельман, он в одиночной находится, только на политзанятия да на лекции приходит. Умнейший человек, большой революционер. Вы оба запишитесь в политкружок и завтра познакомитесь с Губельманом[28], лекцию он будет читать. Он так вам все объяснит, что малому ребенку будет понятно. А самодержавие, брат, на ниточке держится последние годы. Это уж точно, наукой доказано. Так что, станичники, не вешайте голов, не вечно нам гнить на каторге, не-ет! Не зря же еще Пушкин писал:

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

И долго еще Лямичев рассказывал своим землякам о росте в России революционного движения, о неизбежной гибели капитализма. Как пение райской птицы, слушал Чугуевский все, что поведал его земляк о столь желанной свободе.

«„Свобода“… слово-то какое хорошее! — думал он, восторженно глядя на Лямичева. — Что может быть на свете лучше и дороже свободы?»

Он готов был слушать Лямичева до утра, но голос дежурного надзирателя положил конец разговорам.

— На поверку станови-и-ись!

После поверки, когда все разошлись по своим койкам и приготовились ко сну, Лямичев подошел к Чугуевскому, сунул ему в руку небольшую пилку.

— Этой штукой перепилите заклепки и кандалы снимите.

Чугуевский с недоумением посмотрел на своего земляка.

— А как же потом? Ведь увидят.

Никто ничего не скажет, у нас все так, не одни вы. А в случае, если большое начальство появится в тюрьме, нас предупредят, надеть их обратно недолго. Я вам завтра приготовлю винтовые заклепки, так что снимайте их смело, и пусть они лежат у вас под матрацами.

Первый освободился от кандалов Степан, и, впервые за время пребывания в тюрьме улыбнувшись, он широко развел руками:

— Легко как без них, будто гору сбросил с плеч!

Когда снял кандалы Чугуевский, в камере все уже спали. Вскоре уснул и Степан, но к Андрею после событий минувшего дня никак не шел сон. В первый раз после суда он был так радостно взволнован, а в душе его зародилась и крепла надежда на революцию, на возможность свободы. Радовало его и то, что Наташа будет его ждать, как бы долго это ни было.

«Послезавтра опять свижусь с Наташей… — думал он, глядя в дальний угол, закинув за голову руки, освободившиеся от цепей. — Поговорю с нею получше, горе ее облегчу: во-первых, приду на свидание без кандалов, побреюсь, а самое-то главное — про революцию ей расскажу, про социализму, Чтоб у нее надежда появилась, что дождется меня. Может, это. еще и к лучшему? Не зря старики говорят: „Что бог дает — все к лучшему“. Так же и тут.

Конечно, к лучшему, пока там суд да зуд, мы подучимся здесь, раскумекаем, что к чему. А в случае, борьба подымется, как в девятьсот пятом, так уж мы-то постоим за свободушку. И сами пойдем и людей поведем за собой. А революция, она, конешно, будет, ведь вон как говорит Лямичев, миллионы людей за нее борются. Да оно и так-то видно: что ни самые умные, ученые люди — те и на каторге. Ничего, было бы что ждать, дождемся, когда рухнут все эти темницы и братья меч нам отдадут. Как хорошо сказано!»

Так и уснул Андрей с мыслями о свободе. Она снилась ему всю ночь, он видел огромные, как море, толпы людей, над ними реяли, развевались алые знамена. Просыпался от собственного радостного крика и, засыпая, опять видел то же самое. То видел он, как рушатся стены его темницы, в образовавшуюся брешь он выскакивает наружу, вместе с другими узниками бежит, свободный, как ветер, по двору, озаренному солнечным светом. Впереди себя видит широко распахнутые ворота тюрьмы и опять толпу людей, а вместе с ними свою Наташу и надзирателя Фадеева, который, дружески улыбаясь, протягивал Андрею эфесом вперед свою шашку.

* * *

Библиотека политических помещалась в специально отведенной для этого камере, рядом с шестой. В больших шкафах и на полках возле стен хранились книги. Свободной от книг была лишь одна стена, где стояла классная доска, висели географические карты, расписание работы библиотеки. Посреди комнаты большие столы, вокруг них табуретки, здесь проводилось чтение газет, журналов, здесь же проходили школьные занятия.

Сегодня среда, по расписанию день политической учебы первой группы, поэтому шесть человек политкаторжан шестой камеры пришли на занятия. В числе их и Швалов с Чугуевским.

Общение с политическими, беседы на революционные темы подействовали на наших казаков благотворно. Надежда на свободу окрылила их, придала им сил, оба они ободрились, повеселели. Днем они работали: Степан в кузнице молотобойцем, Андрей в столярной мастерской, и оба учились. Три дня в неделю уходило на общеобразовательную учебу, два дня на политическую. Теперь они уже знали и о революционном движении в России, о политических партиях, о рабочем классе, о назревании новой революции и не сомневались в ее неизбежности.

В библиотеку с книгами в руках вошел Губельман — выше среднего роста, черноусый человек. Лицо его с тонкими чертами обрамляла небольшая бородка и густая шапка темно-русых, слегка вьющихся волос. Но самым примечательным были его глаза. Карие, улыбчивые, проницательные, они, когда Миней Израилевич разговаривал с кем-либо, казалось, проникали в самую душу собеседника, завладевали всем его существом. Хорошо образованный, начитанный, но очень простой, корректный в обращении с товарищами, Губельман снискал к себе всеобщую любовь и уважение политкаторжан. Вот почему, едва он появился в библиотеке, все шестеро «учеников», приветствуя его, почтительно встали. Ответив на приветствие, Миней Израилевич подошел к своему столу и, положив на него книги, сразу же приступил к занятиям.

— Сегодня, — начал он мягким бархатистым голосом, которого никогда не повышал, так как слушали его всегда внимательно, — тема нашей беседы — Сибирь, точнее, Восточное Забайкалье, место каторги и ссылки.

Губельман подошел к классной доске и, мелом быстро начертив на ней контуры Забайкальской области, повел рассказ о том, с каким трудом осваивали Забайкалье русские казаки, строили крепости, обороняясь от нападения врагов, упорно продвигаясь вперед. Как затем его принудительным порядком заселяли крепостными крестьянами из России, отставными солдатами, ссыльнопоселенцами. Затем Губельман стал рассказывать о том, какие природные богатства имеются в Забайкалье.

Рассказывал Губельман так интересно, красочно, что перед мысленным взором Чугуевского, одного из самых внимательных слушателей, как живые вставали картины родного Забайкалья: то шел он по горным кручам, где почти нетронутые хранились огромные запасы железных руд, олова, свинца, серебра и других ископаемых, то видел в падях дымные костры старателей-золотничников, шурфы, отвалы промытых песков, широкие пади, где в пояс человеку вымахал густой, шелковистый пырей, обилием ярких цветов украшены склоны сопок и пестрые от пашен елани. Все дальше и дальше ведет за собой рассказчик, ведет мимо рек и озер, богатых рыбой, где находят себе пристанище множество диких уток, гусей и другой водоплавающей, птицы. И вот уже перед глазами Андрея степь, огромная, без конца и края, степь. Здесь на привольных пастбищах гуляют, плодятся табуны лошадей, принадлежащих богатым казакам приононских и верхнеаргунских станиц. Это их бесчисленные гурты овец и рогатого скота пасутся здесь круглый год, так как зимой в этих степях выпадает мало снега.

«И как он все это знает, удивительное дело! Вот что значит образованность!» — с восхищением глядя на Губельмана, думал Чугуевский, а сам, мысленно следуя за рассказчиком, воображал себя уже в тайге дремучей, труднопроходимой тайге, где не в редкость такие места, что иди по ним день, и два, и три — и не увидишь ни одного пня. Только охотники-забайкальцы знают, как богата эта девственная тайга и пушниной и всяким другим зверем. И приходилось убивать охотникам не только лосей, медведей и диких кабанов, но даже и тигров и леопардов[29].