Стэн Барсто - Задиры (сборник)

• Название: Задиры (сборник)
• Автор: Стэн Барсто
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1982

Что ждет молодого человека, вступающего в трудовую жизнь, в мире буржуазного Запада? Об этом рассказывает сборник «Задиры», где собраны произведения писателей из разных стран, раскрывающие социальные трудности и классовые проблемы рабочей молодежи в капиталистическом обществе.

---

Я поднял одну треску, изо рта у нее торчали четыре хвоста селедок. Застигнутая смертью, она испуганно таращила глаза, и простодушный взгляд был вроде как извинением для нее. Совсем как мальчишки в школе, когда они смешно и испуганно поводят плечами, надеясь хоть как-нибудь добиться прощения. Всем своим видом треска будто говорила: «Кто-то затолкал их мне в рот. Я даже не могу дышать».

Я все-таки попытался вытащить одну селедку за хвост. Но неподатливость взяла верх: так цепко связала их смерть. Я бросил треску обратно.

Без десяти восемь. Утро. И я первый оставляю следы на еще не тронутом снегу. Поворачиваю за угол насосной станции, а в это время какой-то мужчина высунулся из окна и вылил полный кофейник горячей воды на замерзший вентиль насоса.

У нас была Мэй, пожилая работница, совсем крохотная. Когда она хотела о чем-то спросить, то смотрела на вас словно из-за невидимого угла. Так вот она однажды спросила меня, когда я взвешивал омара: «Может, тем, кто лучше всех работает, будут выдавать медали?»

Неужели люди могли трудиться восемнадцать часов в день? Наверное, то же самое недоумение испытывает солдат, глядя на рыцарские доспехи. А сейчас мы ждем не дождемся, когда наступит пять часов. И это ужасно: есть что-то самоубийственное в желании, чтобы поскорее прошло время. Каждый день мы гуськом выходим из цеха, оцепенелые, как хирурги, под ножом у которых все время кто-то умирает.

Мужчины, собравшиеся около авторефрижератора, потирают от холода руки. Изо рта у них идет пар, унося остатки сновидений и надежд. Стоят у пустого прицепа, как секунданты, приехавшие пораньше, чтобы осмотреть место дуэли. Рабочие испытывают последнее внутреннее сопротивление перед началом работы. Так происходит всегда, и неважно, какое дело предстоит, — человек всегда будет ему сопротивляться. Мужчины пожимают плечами, отпускают шуточки, вываренные и безвкусные, как кофейная гуща. Но свою расслабленность они посрамят своей же работой. Мы свыклись с тем, как идет наша жизнь на земле, с ее непонятными закономерностями и превращениями.

Нас поставили на погрузку рыбы в контейнер рефрижератора. Дверь холодильника распахнулась, мы забираемся внутрь. Посредине погрузочной платформы проходит дюралюминиевый рельс. Мы с шофером встали на дальний конец его. За нашими спинами громоздится кондиционер. Холодный воздух проходит по брезентовому рукаву, протянутому высоко под потолком. Примитивное устройство, Архимед мог бы изобрести, но дело свое оно делает.

Мы с шофером все еще не познакомились, хотя то, как мы совершали извечный танец труда, давало нам какое-то представление друг о друге. В самый разгар работы шофер вдруг нашел момент, чтобы назвать свое имя, и спросил мое. Я лет на десять моложе его, и, сделав, наверное, скидку на мою незрелость, он ни слова не отпустил насчет моих длинных волос. К тому же я таскал по восемь ящиков против его шести (маленькая дань тому, что везти их будет он). Этот шофер уже бывал здесь, и кое-кто стал было припоминать к слову что-то с ним связанное. Но даже если шофер и не имел к этим историям никакого прямого отношения, все равно обращались к нему, будто считали, что лучше помянуть добрым словом шоферов вообще, если уж нечего сказать именно о нем.

Грузовик был перенагружен ящиками, как пчелиная матка яйцами, а мы все продолжали запихивать туда картонки, но грузовик уже изнемогал.

— Послушай, парень, а кто здесь работает в кафетерии? Мужчина или женщина? — спрашивает меня шофер.

Я отвечаю, что женщина, но таким сокрушенным тоном, что сразу ясно — мол, какая она там женщина. Обычно так говорит охотник о своей собаке, которая, потеряв однажды нюх, стала никуда не годной. Обсудив кое-что еще, мы продолжаем делиться всякими жизненными наблюдениями. Наши голоса глухо звенят в плотном и неподвижном воздухе холодильной камеры, в то время как мы грузим замороженный хек.

— Здесь не очень-то настрогаешь денег, — говорит Сэмми. — А хорошо бы. Чтобы банкноты, как стружка, снимались, а монеты опилками сыпались.

Сардж тоже болтал как заведенный. Короткие запыхавшиеся фразы наскакивали друг на друга, обрывались, а потом с какого-нибудь места снова приходили в порядок и как-то впопыхах заканчивались. Сардж рассказал об одном старике, который покупал поношенные носки, чем трепаней, тем лучше, и запихивал себе в рот. При этом Сардж проделывал такие движения, как будто ловил ртом орехи. От шофера мы услышали об одном приятеле, который и в непогоду был готов прошагать не одну милю пешком, если знал, что его ждет хорошая бабенка. А Сардж, казалось, пускает пузыри, так он, захлебываясь, рассказывал об одной девице, которую пришлось забрать из школы, потому что она любила раздеваться в классе.

— У нее цыци! — Сардж похлопывал себя по груди, как будто высушивал на себе мокрую рубашку. — Два бугра. Во!

Он ловко вихлял своими тремя сотнями фунтов в тесноте камеры, как будто подставлял свой живот под струю пожарного крана. Машины грузят обыкновенные люди, ну и мы тоже обыкновенные.

Кто первый увидел? У меня за спиной, там, где стоял упаковочный стол, кто-то спокойно сказал: «Это что, личинки?» В ответ Липпи проговорила, как радиостанция, которую глушат, «Кккхаяшшхадость», и отшвырнула от себя что-то.

Это был плохой день для упаковщиков: с контроля то и дело возвращали забракованные коробки. Все из-за того, что омары шли то слишком большие, то слишком маленькие. Очень трудно подобрать нужный вес. Контрольный автомат допускал погрешность у четырех омаров до 6,8 унции. Это несложное требование, его легко соблюдать, если поступают шейки разных размеров, а тут все время одинаковые, и это мешало нормальному отбору. Если так будет продолжаться и дальше, то популяции 6,8-унциевых коробок с африканскими омарами вымрут, исчезнут с лица земли. Упаковки беспрерывно возвращались назад. Их раскрывали, снова наполняли и отправляли обратно. Этого было вполне достаточно, чтобы превратить нынешний день в такое же мучение, как и вчерашний, когда пришлось перепаковывать целую партию омаров, и они оттаяли. То же самое будет и сегодня.

— Смотрите! — по-девчоночьи взвизгнула Кэси. — Тут и вправду личинки.

Она показала нежно-голубую коробку, в которой виднелся червячок, ползший по одной из стенок, как альпинист по отвесной скале.

Укладчики отодвинули кучу омарьих шеек, и на крышке стола из нержавеющей стали оказалось с десяток личинок. Личинки! На блестящей серебристой поверхности они выглядели зернышками риса. А выгибались, словно детские пальчики.

— Это ведь из тех, которые мы распаковывали! — вскричала Кэси, держа почти совсем оттаявшего омара, который свисал с ее руки, как человек, упавший на колючую проволоку. — Я говорила Доминику, что это добром не кончится, но он все хотел с ними побыстрее разделаться.

Кэси торжествовала, что оказалась права, когда ругалась с мастером. Личинки в омарах. Это не шутка!

Личинки! Вот американская хозяйка, только что вернувшись из американского магазина, входит на кухню, кладет свои сумки, снимает пальто, убирает новую чековую книжку с цветным изображением атомного взрыва на каждой странице и достает коробочку омаров из Южной Африки, быстро вскрывает ее, чтобы приготовить к ужину закуску для гостей, приглашенных на бридж. И вдруг выползают личинки. У нее перехватывает дыхание. Она отшатывается, зрачки расширены. Как поверить в предательство американского магазина! У нее кружится голова, она споткнулась и ударилась о холодильник, тот загромыхал и выключился. Она не знает, куда бежать: жуткое зрелище расползшихся личинок заслонило собой все, и ее застывшие глаза видят теперь только это. Она схватилась за ручку морозильного шкафа и, покачнувшись, распахнула ее, упав у самой дверцы, оттуда сыплются крошки льда, приводя ее в чувство.

Что она могла о нас подумать? О нас, упаковавших вместе с ее омаром эти личинки? Что наша фабрика заросла паутиной. Что омары приходят к нам в вонючих ящиках. А потом у нее перед глазами уже не личинки, воображение рисует жуткие картины того, где они могли зародиться, — болячки, грязь, крысиные следы…

Однако это произошло на нашей рыбной фабрике. Тихой, как после битвы. Чистая, ярко освещенная, цементный пол вычищен столь же тщательно, как дорожки перед коттеджами. Но на серебристой поверхности столов — десятки живых крупинок риса.

Кэси все еще кричала, понося Доминика, как будто он был всему виной, беспричинной причиной, вызвавшей появление личинок.

Вдруг я услышал легкое и яростное постукивание. Посмотрел кверху. На покрытом запотевшим пластиком окне билось несколько очнувшихся мух.

Вошел Доминик, ожесточенно жуя губы. У него не хватало нескольких зубов, что давало прикусу нечто зловещее. Он ворчал, что это обычное дело — использовать снова те шейки, которые немного оттаяли, а заражение как раз могло пойти от сборища мух на окне. Он раскрыл несколько запечатанных коробок и ничего там не обнаружил. Но когда Кэси открыла одну, то в ней оказались личинки. Доминик смотрел на сложенную кипу коробок, готовых к отправке в морозильник, и его расстроенное лицо напоминало Роберта Макнамару. Целый день работы! На лбу, как счетные палочки, собрались морщинки. Доминик напряженно подсчитывал затраты: необходимое количество рабочих рук, пущенные на ветер деньги, часы работы — во что обернется, если все переделать. И вот принято единственно человеческое решение: проверить все коробки! Открыть их, осмотреть и снова запаковать. Продолжая шепотом ругаться на чем свет стоит, Доминик вышел из комнаты — король, не пожелавший присутствовать на казни, которую сам же назначил.