Александр Тарасов - Наследие Эриха Фромма для радикала конца XX – начала XXI века

• Название: Наследие Эриха Фромма для радикала конца XX – начала XXI века
• Автор: Александр Тарасов
• Жанр: Политика

Лекция из цикла "Общественная мысль XX века: практически ценное для политического радикала наших дней", прочитанного в Свободном университете им. С. Курёхина в 1996-1997 годах.

---

При этом надо иметь в виду, что революционер – это не обязательно бунтарь. Дело в том, что для рыночного «социального характера» одной из масок, одним из имиджей, одной из продажных ипостасей сейчас может выступать и образ бунтаря. На бунтаря есть товарный спрос, на него есть спрос в СМИ, бунт оплачивается по такой-то цене, на нём можно сделать деньги, его можно сфотографировать, его можно показать по TV, он хорошая (то есть хорошо продающаяся) картинка.

Революционер же не позволит извлечь из себя прибыль; вот тем он от бунтаря и отличается, что его нельзя сделать товаром, он часто незаметен внешне, ему абсолютно неинтересно, до какой степени лично он освещен в СМИ или до какой степени его образ продаётся или не продаётся. Он самодостаточен и его интересует лишь то, до какой степени успешно он подрывает, подрывает и подрывает это общество. Он отличается от бунтаря приблизительно так, как отличается уличный оратор от профессионального разведчика. Уличный оратор у всех на виду, какие бы радикальные лозунги он ни произносил, он в значительной степени сам нейтрализует свой разрушительный потенциал – тем, что, во-первых, всем сразу становится известно и понятно все, что он предлагает (то есть он сам раскрывает свои планы противнику), а во-вторых, тем, что его не надо специально искать и, следовательно, можно в любой момент обезвредить. А вот профессионального разведчика не видит никто – что он там делает в своем профессиональном подполье, никто не знает, но результат может быть совершенно катастрофическим для противника. Именно тем он и опасен, что он невидим для Системы...

Второй «кирпичик», изъятый из теоретических построений Фромма, о котором я считаю своим долгом рассказать, это понятие Фромма об экзистенциальной дихотомии. Фромм выводит несколько таких дихотомий (то есть противоречий, а экзистенциальных потому, что возникли они, по Фромму, не исторически, а существовали изначально), но для нас самой интересной является экзистенциальная дихотомия между ограниченным временем существования человека и невозможностью в это ограниченное время реализовать все потенции, заложенные в человеке, все проекты, которые, в принципе, каждый из нас мог бы воплотить в жизнь.

Фромм пишет, что кратковременность человеческой жизни не даёт человеку возможности полностью реализовать себя даже при наличии благоприятных условий. Только если бы время человеческой жизни было тождественно времени человечества, только тогда человек мог бы полностью реализоваться в таком человеческом развитии, которое осуществляется в историческом процессе. Я убежден, что это – очень важное открытие. Все мы страдаем от того, что не успеваем сделать то-то и то-то, что такие-то проекты не осуществляются, – тому множество причин: внешний мир мешает, времени не хватает, сил не хватает… – могут быть тысячи причин. Когда-то Орсон Уэллс – знаменитый кинорежиссер, актер, писатель – говорил, что он до какого-то момента, до какого-то возраста был самым натуральным гением, а потом с ним что-то случилось, он, кажется, серьезно заболел и – перестал быть гением. Он остался, разумеется, талантом, стал известнейшим артистом, многого добился, но понимает, что он не смог себя реализовать и уже не сможет. По его мнению, таким убивающим гениальность явлением могут быть болезнь, психическая травма, женитьба… – что угодно, любое подобного рода серьезное внешнее воздействие. Орсон Уэллс до конца жизни страдал от того, что знал, что мог сделать больше и реализовать себя полнее, но не сделал этого. Хотя Орсон Уэллс – это тот самый человек, который останется в истории мировой культуры не только как выдающийся актер и режиссер и оригинальный писатель, но и как единственный человек, который смог пол-Америки испугать до смерти радиопередачей. Это, в принципе, знаменитая история: в 1938 году, когда Орсон Уэллс работал на радио, он осуществил радиопостановку по известному роману Герберта Уэллса «Война миров». Но Орсон Уэллс решил сделать пародию на радиорепортаж с места событий: он перенес действие в «настоящий момент», в 30 октября 1938 года, и в штат Нью-Джерси – так, словно это в Нью-Джерси высадились марсиане и об этом «чрезвычайном событии» ведется прямой репортаж. И хотя О. Уэллс был уверен, что уж «Войну миров» все читали еще в подростковом возрасте, и хотя передача вышла в эфир 30 октября, то есть накануне Дня Всех Святых (Хэлловина), когда все разыгрывают всех, последствия были катастрофическими: возникла массовая паника, десятки тысяч людей бросили свои дома (особенно после призыва якобы президента Рузвельта сохранять спокойствие), дороги были забиты беженцами, американцы устремились как можно дальше от Нью-Джерси, а моторизованная полиция, напротив, кинулась в Нью-Джерси. Телефонные линии были парализованы: тысячи людей «видели» корабли марсиан и сообщали об этом властям. На флоте отменили увольнения на берег. Некоторые пытались покончить с собой, другие в бинокль «видели», как «марсиане наступают через Манхэттен к Бронксу». И т.д. Людей потом пришлось шесть недель – понимаете, шесть недель! – убеждать, что никакие марсиане ни на кого не нападали…

В США было всего два таких случая – первый раз с О. Уэллсом, второй – когда объявили, что на Кубе стоят советские ракеты с ядерными боеголовками (знаменитый «Карибский кризис»). Хотя ядерных боеголовок – в отличие от ракет – на самом деле не было, потому что наши козлы – по русской разболтанности – ракеты на Кубу доставили, а боеголовки – нет. То есть реально ядерной угрозы для Америки не было, но все равно в США была страшная паника: десятки тысяч людей бежали из южных штатов на север – подальше от русских ракет. В супермаркетах впервые за многие годы были сметены подчистую все товары, потому что, ясное дело: ядерная война начнется – жрать будет нечего, – и американцы делали грандиозные закупки, буквально на все сбережения. Повторяю: всего лишь два раза в истории США наблюдалась такая массовая паника. То есть Орсон Уэллс останется в истории культуры и вообще в мировой истории хотя бы как автор такой гениальной провокации, выявившей, кстати, умственный уровень среднего американца, а также и возможности СМИ в манипулировании сознанием и поведением «среднего человека».

Но вернемся к Фромму. Осознание объективного существования упомянутого противоречия, которое Фромм называет экзистенциальной дихотомией, может позволить любому радикалу ощутить некоторое внутреннее спокойствие. Если вы все равно не воплотите всего, что вы можете сделать – и это в принципе невозможно – значит, это не должно парализовать вашу активность и не нужно из-за этого нервничать и расстраиваться. Можно не бояться смерти – это очень важно. Страх смерти (если, конечно, это не иррациональный, глупый, позорный и не достойный мыслящего человека религиозный страх перед Адом, «карой за грехи» на «том свете») – это в действительности страх перед небытием, то есть перед отсутствием жизни. В конечном итоге жизнь человека – это цепь целенаправленных осознанных действий. Умерев, вы лишаетесь возможности совершать такие действия, то есть смерть в известном роде обессмысливает ваши предыдущие действия, которые всегда (в философском смысле) не завершены. Тем более, что не все действия удачны, мы все совершаем ошибки, и смерть лишает нас возможности исправить ошибки, как и возможности совершить повторную попытку. И лишь поняв и прочувствовав открытую Фроммом дихотомию, вы можете сказать себе: не нужно бояться, что завтра жизнь оборвется, нужно делать сейчас то, что вы должны делать, чего-то не сделаете, не успеете – черт с ним! – все равно всего не сделаете. Делайте сейчас и не бойтесь, потому что страх смерти лишь парализует ваш радикальный порыв: «Вот я сделаю то-то, а потом меня посадят, забьют в тюрьме, поэтому мне страшно это делать». А ты не бойся, делай – в противном случае может сложиться такая картина, что ты доживешь до 90 или даже до 100 лет и так ничего и не сделаешь в жизни, потому что всю жизнь боялся. Современное мещанское общество поощряет такое поведение – в соответствии с тем, что называется «социальным характером» у Фромма: оно, это общество, изучает, по каким причинам так долго живут долгожители где-то там в Абхазии, да где-то отдельное племя в Перу, да где-то отдельное племя в Кашмире. Вместо того, чтобы спросить: «А что эти долгожители сделали?». Хорошо, прожили они до 110 лет, а что они такого сделали? Чей личный опыт, личный вклад важнее для человечества – того, кто сделал что-то выдающееся, необычное, невероятное, яркое и погиб в 20, 27, 37 лет, или этих долгожителей, которые, да, дожили до 105–110 лет и пасли коз… Но ведь и другие люди точно так же могли пасти – и пасли – коз. С точки зрения социальной, то есть с точки зрения необходимости существования этого козьего стада, которое даёт молоко, а из молока потом делают сыр и т.д., совершенно безразлично – 105 лет пастуху или 12, а потом следующему пастуху опять 12…