Леонид Емельянов - Под прицелом войны

• Название: Под прицелом войны
• Автор: Леонид Емельянов
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-985-7103-68-3

Книга уникальна тем, что в ней Леонид Емельянов, ученый, доктор биологических наук, собрал воспоминания пятнадцати ученых-натуралистов – свидетелей и участников Великой Отечественной войны, которые в послевоенные годы стали исследователями науки и достигли в ней значительных успехов.

Их искренние рассказы, воспоминания призывают представителей молодого поколения изучать историю своей страны и никогда не забывать, что за мир на родной земле заплачено жестокой ценой.

---

Раненый упал. Предатели притащили его в центр деревни. Это был красивый светловолосый юноша лет девятнадцати-двадцати. В белом распахнутом полушубке и без шапки. Судя по всему, парень сопротивлялся до конца – ослабевший против двух здоровых бугаев. Мимо нас он пробежал в полном здравии. Теперь же голова его была разбита – видно, прикладом полицейской винтовки. Из-под волос еще сочилась алая кровь, сгустки которой запеклись и на лице.

– Воды… – попросил он тихим голосом у обступивших его со всех сторон людей.

Женщина из ближайшей избы, муж которой был на фронте, быстро вынесла большую жестяную кружку с драгоценной для него влагой. Но полицай тут же выбил ее из рук и грязно выругался. Толпа глухо загудела, возмущенная жестокостью к пленнику. Что она еще могла сделать? Только тихо негодовать.

Под недобрыми взглядами односельчан полицаи быстренько погрузили партизана в сани и поскакали в Касплю, в немецкую комендатуру. Дальнейшее мне неизвестно, хотя участь его ни у кого не вызывала сомнений: с лесными воинами оккупанты не церемонились.

Назад полицаи вернулись героями. Наверное, получили свои тридцать серебряников. На людские толки им было наплевать.

Весной, когда снег подтаял, на месте разыгравшейся трагедии мы с братом обнаружили новенький желтый патрон, вросший в лед. Оброненный либо полицейскими в той спешной стрельбе, либо партизаном. Он мог беречь его для своего последнего часа. Да не успел воспользоваться.

Только угоном скота оккупанты не ограничились. Германии требовалась бесплатная рабочая сила. Весной 43-го года отправили туда и нескольких наших девушек. В их числе одну из маминых сестер – спокойную и приветливую тетю Зину. Плача было много. Не запомнил в точности, где им там пришлось работать, но находились наши остарбайтеры, как и все, на положении рабов. Вернулась тетя только по окончании войны и была счастлива лишь тем, что осталась живой.

Из местных жителей в период оккупации никто не был расстрелян – объектов подходящих не оказалось. Другим селам повезло меньше. Фашисты основательно подчистили их от ненадежного, по их понятиям, элемента, куда входили евреи, цыгане, партийные и советские работники. Массовые аресты производились летом 1942 года. Одной хорошо знакомой родителям учительнице-еврейке (фамилию запамятовал) из соседней деревни Болонье удалось спастись только благодаря тому, что добрые люди вовремя предупредили ее о готовящейся облаве. Бросив все, она просидела несколько суток в копне сена. Затем тихонько и незаметно покинула родные места. Больше ее никто не видел.

Всех арестованных в районе – численностью в 135 человек (цифру я узнал уже став взрослым) – свезли в Касплю, где в начале июня и расстреляли на окраине поселка. Очевидцы рассказывали потом, что земля над ними еще долго «дышала» и сочилась кровью. Теперь на этом месте стоит гранитный памятник.

За Каменкой (в двух с половиной километрах от нас) немцы соорудили спецлагерь за колючей проволокой, куда бросали всех заподозренных в связях с партизанами и партизанские семьи. Кажется, там находилась и часть военнопленных. Впервые я увидел это злокозненное место, когда стал посещать пятый класс Мало-Дубровской семилетней школы. Колючки там уже не было. Но сама площадка, вытоптанная сотнями ног, все еще выделялась темным цветом на фоне окружающей местности. Можно представить, что там творилось в осеннюю слякоть и зимние морозы.

Мать моего школьного приятеля Кондратенкова Леонида полицай пытался загнать в этот лагерь за какую-то незначительную провинность. Спасло ее чудо. По дороге встретился еще один полицай и, узнав в чем дело, пристыдил: «Что это ты делаешь? У нее же трое детей одни останутся!» И тому пришлось отпустить несчастную женщину.

Находясь и мучаясь в тылу, люди не забывали, что на фронте еще горше. Вопрос при встрече «Как там наши теперь?» был одним из самых волнующих. Истинного положения дел не знал никто. Немцы при каждом посещении уверяли, что вот-вот возьмут Москву. От партизан же своими путями шли другие вести: столица держится, держитесь и вы. Победа будет за нами.

С пролетающих над деревней самолетов временами сыпались листовки. Ветром их иногда относило в поле, и ребятня с гиканьем бросалась их собирать. Чьи они, я не мог определить. Читать сам еще не умел, да и взрослые были не ахти какими грамотеями. С трудом пыкали и мыкали по слогам.

Тексты посланий были русскими, часто со смешными рисунками. Но и немцы писали свою стряпню на русском языке. Поди отличи, чья эта листовка. Родители поступали проще: отбирали у нас найденные бумаги и решительно отправляли в печь. Подальше от беды, которой в той жизни хватало и без этого.

Голод, холод, нехватка самых элементарных вещей, тревога за судьбу близких на фронте и за свое будущее подрывали здоровье. И старых, и малых. Всем приходилось несладко под немецким сапогом. В этих тяжелых условиях я стал частенько мучиться животом и простудными заболеваниями. Были моменты, когда мама начинала думать, что сын уже не жилец на белом свете. Но мне удалось на нем остаться.

Желудочные расстройства лечили настоями дубовой коры, горькими-прегорькими, и различных трав. А с простудой боролись так: нагревали в печи или на «грубке» (жестяной печурке) пару больших чугунов воды и заливали ею мякину в дежке (деревянной лохани). Голым, как в бане, я садился на поперечную доску и опускал ноги в мягкое горячее месиво. Между ног стоял шест, а на нем – домотканая дерюга, закрывающая и меня с головой, и дежку.

Тело под плотным шатром быстро покрывалось потом. Дышалось в пару тяжело, но домашние старались продержать в этом чистилище подольше, время от времени доливая горячую воду. Когда становилось совершенно невмоготу, меня обтирали насухо полотенцем и укладывали в кровать под одеяло и ворох другой одежды.

С такого рода врачеванием столкнулся, конечно, не один я. Подобным способом, а также банками, различными настоями и натираниями в то время лечились все. Аптечных лекарств для нас просто не существовало. Приходилась рассчитывать только на примитивные народные средства.

Незадолго до освобождения Смоленщины на меня навалилась еще одна напасть, именуемая в простонародье свинкой. Ноги до самых колен покрылись крупными фурункулами. Постепенно разрастаясь и набухая, они сильно болели, пока не прорывались наружу гноем. Синие пятна от них видны до сих пор. Когда прихожу на волейбольную площадку, молодежь иногда спрашивает: «Где это вас так осколками побило?» Приходится разочаровывать.

Брат во время оккупации получил сильный ушиб бедра, от которого развился костный туберкулез. Своевременную медицинскую помощь оказать было некому, и нога превратилась в кость, обтянутую кожей. Уже после войны пролежал четыре года в неподвижности на санаторной койке (в Светлогорске под Калининградом). Не помогло! Так и остался на всю жизнь калекой.

Частые контакты с ледяной водой не прошли даром и матери. Вердикт врачей: хронический полиартрит. Неизлечимый. В 28 лет она тоже стала инвалидом.

Увечья и болезни – тихое наследие войны. Кто-то поправит – косвенное. Но разве от этого легче?

СНОВА НАШИ

В сентябре 1943 года в наших краях опять заполыхало военное пламя. Немцы откатывались назад, и жители вновь поспешили укрыться в своем спасительном урочище. Решение, как я теперь понимаю, было абсолютно правильным. Отступающий, потрепанный в боях враг еще опаснее, он способен причинить много бед. Очень скоро это подтвердилось.

Вслед за уходящим противником стали вспыхивать деревенские хаты.

– Вон Терехов дом загорелся, – шепотом сообщила одна женщина, словно боясь, что немцы услышат.

– А вот и наш, – обреченно выдохнула другая.

Крытые соломой хаты воспламенялись, как свечки, и вскоре пожаром была охвачена вся деревня. А что стало бы с людьми, останься они на месте? Такой вопрос, наверное, застрял не у одного в голове.

В Шайтарах, например, одной из женщин и ее сыну-подростку фашисты выкололи глаза. Услужливый полицай шепнул, что они якобы помогали партизанам. Этого оказалось достаточно. Другой жительнице деревни немец приставил к груди автомат, приговаривая:

– Пан – партизанен, партизанен…

– Пан воюет, как и ты! – выдохнула та под дулом. – Не в партизанах.

Понял ли немец или нет – неизвестно, но отстал.

Огненные факелы полыхали и в ряде окрестных деревень. За свои военные неудачи фашисты мстили ни в чем не повинным – женщинам, старикам, детям. Никакого военного смысла в поджогах не было. Общую боль об этом огромном горе выразил наш земляк Михаил Исаковский в своем знаменитом стихотворении «Враги сожгли родную хату», ставшим, как и многие другие его верши, популярной в народе песней. Вскоре она зазвучала на всю страну неповторимым голосом Марка Бернеса. Говорят, что фронтовики, прослушав эти пронзительные музыкально-поэтические строки, стрелялись. Настолько сильно песня задевала еще не зажившие душевные раны.