Леонид Зейгермахер - Эссе, новеллы, стихи

• Название: Эссе, новеллы, стихи
• Автор: Леонид Зейгермахер
• Жанр: Русская классическая проза

---

Есть еще очень добрые и чувствительные Олешки. Если Кузнечик -- уже достаточно мудрый и опытный, то Олешек -- это, как правило, еще наивный и неискушенный. Он везде тычется в надежде получить сочной луговой травы или доверчиво ждет ломоть хлеба, посыпанный крупной солью. Он никогда не теряет веру в людей. Даже сломанный очередным Сундуком или Микрометром ( Часами с Кукушкой , Календарем, Кронциркулем и т. д. ), он бодро и трогательно шепчет:

"И это пройдет". В нем всегда есть искра любви ко всему. Его большие влажные глаза пытаются понять этот сложный мир с его нешуточными катастрофами, но увы, это ему почти никогда не удается.

И, может, это к лучшему. Я видел людей, которые постигали это -- они становились либо Сундуками либо Психами и очень редко Пророками.

Псих -- это совокупный образ -- в него входят беспричинные радости человеческие и необъяснимые страхи и отрывки каких-то фраз и трясущаяся голова и устремленные в никуда мутные глаза и странные поступки -- реже жестокие. Псих -- это продукт общества, если хотите, некий выхлоп, отброс, отход. Но не спешите с выводами. Видели когда-нибудь надпись: "сделано из отходов"? Вот то-то. Окружающим смешна нелепая суета Психа -- а он решает вопросы, до которых никому, увы, нет дела. Психа можно сравнить с яйцом, с которого злая воля содрала железную логику скорлупы и он обнаженный и невылупившийся предстает перед этим колючим миром. Может показаться, что Псих свободен -- от куриной мудрости человечества и прочих нагромождений -но это не совсем так -ПСИХ, как патефон, действует по четко заданной программе, бьется в размытых рамках своего "Я", бегает в невидимом искривленном колесе -- возможно, во имя каких-то внутренних идеалов.

Пророк -- это не объект, это целое явление. Это некая субстанция в газообразной мантии, наполненная ответами на любые вопросы, даже на те, которые ему никогда не зададут. Они носят высокие красные колпаки -- ими издеревле толпа помечает Дураков и Пророков. Жестикуляция Пророка очень скупая, он сдержан, скромен, не любит никаких дифирамбов в свой адрес. Он силен. Что же движет Пророком? Я пришел к выводу, что это тоска и тяга к свободе для себя и других.

Дурак -- это не просто глупый человек. Прекрасно быть настоящим Дураком. Его сила и одновременно слабость -- он воспринимает мир и людей такими, какие они есть. Он не прокручивает в своей маленькой кубической голове какие-то там варианты и возможные расстановки сил, а просто живет и наслаждается жизнью. Важное замечание: Дураки никогда не стремятся упростить сложную для них задачу, не изобретают приспособлений для достижения цели, а всегда идут самым бесхитростным и в большинстве случаев выигрышным путемнапролом. Дурак -- это свободный человек. Конечно, у него есть какие-то обязанности, но все-таки...

В этом мире живет масса существ, в которых есть что-то от Кузнечика, от Сундука, от Олешка, от Пророка. Порой возникают очень интересные и непредсказуемые сочетания. Я знал одного, буквально святого, человека, в котором соединились качества Пророка и Олешка. Его не раздражала повседневная бытовая суета, он ко всему относился спокойно, неся свет правды и любви. От него исходила благостная симпатия. Мне довелось видеть гибрид Кузнечика и Базарной Бабы -- это была сморщенная засушенная ведьма с ледяным голосом и ядовитой душой -- существо, не лишенное, впрочем, музыкального слуха и весьма начитанное. Ее бульдожьи повадки неизменно приводили к смерти тех глупцов, которые осмеливались подойти к ней слишком близко.

Нужно упомянуть еще одного персонажа нашей пьесы. Череп с золотыми зубами известен всем -- это существо кричит о своей уникальности в этом мире, твердит о своем совершенстве, хотя внутри он абсолютно пуст. Череп любит командовать, задавать тон в разговоре, любит медленно и тускло шутить над кем-нибудь. Череп ненавидит любые проявления жизни, всякую естественность, однако сам патологически любит комфорт. Череп болен снобизмом. Череп неимоверно скуп.

Девиз Черепа -- " НЕ Я ДЛЯ ВАС, А ВЫ ДЛЯ МЕНЯ" относится ко всем предметам, которые его окружают. Любимые слова Черепа-"ТЫ должен. ОН должен. ПОЧЕМУ я должен? "

Череп очень рационален. В его пустоте нет-нет да и промелькнет искорка выгоды. Он умеет в своих грехах обвинить других. Если проследить за ним, то можно увидеть, что он ужасный чистюля -- не терпит пыль и мусор. Наверное, поэтому Черепа не дружат с Сундуками.

Череп бережет свои и общественные вещи. Он не выносит, когда на вещах появляется царапинка, не любит он и перемещений вещей с места на место. Порядок предметов у Черепа возведен в ранг общественной морали: если что-то не так сместилось, не так изменилось -- надо выявить виновного и строжайше осудить его. Таким образом, для Черепа категорически важно, как его партнер относится к вещам. Только их Череп одушевляет, боготворит. Даже своих близких и друзей Череп вначале представляет неживыми предметами и в дальнейшем на каждом коротком участке своей жизни как-бы мысленно их умерщвляет -- для простоты. На каком-то этапе своей жизни он становится просто невыносимо опасен для окружающих. Избегайте, пожалуйста, черепов с золотыми зубами. ... В брюхе ржавого трамвая ехали, плотно прижавшись друг к другу несколько Кузнечиков -- толстые старики и женщина с розовым бугристым лицом. Сундуки искоса посматривали на них, стараясь понять, СООТВЕТСТВУЮТ ли они. Ехали молча, только изредка, на остановках, ругаясь. Какой-то старик-философ с пафосом думал: "Вы же люди все-таки, а не быдло какое-то! ". Его увлеченно отталкивали от открытого окна с глотками свежего воздуха.

Череп сидел на переднем сиденьи и скрипел золотыми зубами. У него было принюхивающееся лицо. На коленях Череп недовольно держал новую газету. Дураки благодушно заглядывали в нее. Юного Олешка-девочку 5 лет охраняла от толпы мама -- Базарная Баба. Водитель объявлял остановки. Размеренный стук колес прервал чей-то хриплый голос. Все оглянулись. Голос принадлежал типу, одетому в серую рубаху и кирзовые сапоги. Это был Псих, но с замашками Пророка. Человек этот держал в руках какие-то листки и нервно повторял одно и то же: "Восьмерка за восьмеркой! " Пуговицы его рубахи напоминали оловянные глаза Дураков, которые уже начали думать, что его бредовые слова имеют какой-то смысл. -"Объясни, братан, что ты имеешь в виду... "-как бы говорили их вопросительные лики. Сундуки в такт езде качали бурыми головами, как бы в знак согласия.

Кузнечики отстраненно и уныло ехали куда-то, их сухие, шуршащие плащи были здесь, в духоте трамвая, а сами они были далеко -где-нибудь на природе, на пикничке, у туристкого костра, в густой траве-мураве, которая хорошо скрывает от сапог. Зловещий тип вскоре вышел, обронив на замызганный пол несколько листков. Череп проследил его паучьим взглядом и хитро икнул, продолжая вертеть в цепких руках газету. "Мама, а кто это был такой? "- протянула девочка-Олешек. "Откуда я знаю! "-вякнула мамаша. -"Сумасшедший какой-нибудь, наверное... Мужчина, не видите, я с ребенком стою! ".

-- "Ну и стой себе"-- сказал кто-то с большим рюкзаком. ... На листках был написанный каллиграфическим почерком рассказ. Я приведу его здесь с сокращениями. ... Жил-был Ящер. О нем ходила слава весельчака, острослова и хорошего хозяйственника, хотя не все соответствовало действительности. Он был туповат, жаден и только иногда-добродушен. Его седая башка хранила в себе набор фраз на все случаи жизни. Например, если речь заходила о книгах, он обязательно говорил "Книги надо читать вдумчиво", если на улице он видел снег, он гово- рил: "Похолодало". Были в его голове и остроты. Он их произно- сил, своеобразно ощерившись, придав своему лицу оттенок патетического вдохновения. При этом было слышно, как ворочаются с глухим стуком его глиняные мозги.

Надо отдать ему должное -- он умел навязать другим свой кретинский потенциал и залезть в душу. Его чешуйчатый, неповоротливый язык постоянно выдавал наставления: "Не умничай, не фантазируй, не суди о вкусе кокосовых орехов, не делай холостых рейсов. " , хотя грешным делом, эта многотонная скотина сама же нарушала свои заповеди.

Был он страшный хвастун. Любое незначительное дельце, которое делалось им без участия головного мозга, он преподносил окружающим как что-то на редкость замысловатое и сложное. Ящер был очень колоритной фигурой. Конечно, он сторонился людей, которые видели его насквозь. С ними он произносил два-три слова за час, и то речь шла об очевидных вещах.

Его отличало то, что он совершенно не помнил добрых дел, которые ему сделали окружающие. В принципе, этот самодовольный прохвост ловко их всех использовал, рационально оценив густыми глазками все достоинства. После того, как люди были опустошены по отношению к нему, он старался всячески облить их грязью, обвинить в некомпетентности, эгоизме, лени или в других грехах.

Впрочем, многие люди вовремя чувствовали приближение собственной ненужности Ящеру и избегали этого подлеца. В борьбе с трудностями и соперниками Ящер растерял последний смысл существования и начал развивать философские теории, которые затем вылились в стройную, как ему казалось, идеологию. Строчки этой идеологии, перемежаемые многочисленными и многосмысленными "Угу" и "ХМ", Ящер принялся неуклюже вклинивать в мозги окружающим. Как ни странно, окружающие его даже зауважали. "Нечего витать в облаках"-говаривал Ящер. "Семь раз отмерь". Окружающих он окончательно теперь считал дурнями. Повторял им по нескольку раз. Перестал следить за качеством своих шуток. Жил по принципу "Что позволено Юпитеру, не позволено быку". Удивительно, но именно этот принцип привел Ящера к окончательной деградации. Элементарные жизненные ситуации он теперь распознавал очень долго, долго придумывал тривиальные решения, стал задавать нелепые вопросы и вскоре умер. На его поминках равнодушные родственники монотонными голосами говорили: "Он очень любил жизнь". ... Непонятные существа собирали из чугунных слитков какой-то механизм. С огромным трудом поднимали они неимоверно тяжелые куски черного металла. Сооружение это должно будет им объяснить некую Истину. Яркое солнце светлой грустью освещало создаваемый Оракул. Существа со слепым тщанием прилаживали массивные пружины к особым кольцам по краям крупных манипуляторов.