Николай Евдокимов - У памяти свои законы

• Название: У памяти свои законы
• Автор: Николай Евдокимов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Центральные персонажи большинства произведений Николая Евдокимова — его сверстники, бывшие фронтовики, строящие свою жизнь по высоким морально-этическим законам нашего общества Значительность проблематики, высокий художественный уровень, четкая и принципиальная авторская позиция — все это отличает ранее издававшиеся произведения, вошедшие в книгу Н. Евдокимова «У памяти свои законы».

---

— Глупая ты, глупая, — сказал Женька. — Хочешь, я свою бабу брошу, на тебе женюсь? Буду хорошо одевать и кормить. Я не жадный. Пить, возможно, брошу, будем красиво жить. Ты меня еще плохо знаешь. Только с плохой стороны. А у меня много хороших черт...

Она вытерла слезы, подняла голову.

— Уходи! Если еще придешь, убью, гад. Как свинью, распорю, понял?

Сказала тихо, спокойно, нестрашно, но в этой нестрашности, наверно, была очень большая решимость, потому что Женька испугался и молча ушел.

Жить в одной квартире с Женьками она не могла, ткнула пальцем в первое попавшееся на стенде горсправки объявление об обмене комнатами и через полмесяца уже переехала на новое местожительство.

Комнатка, где Нюрка поселилась, была в два раза меньше и хуже прежнего ее жилья, помещалась в деревянном доме со скрипучими полами. Однако здесь был собственный, индивидуальный вход, изолирующий Нюрку от остального мира и остальных людей; соседи чувствовались только через стены.

Степана она прогнала, не разрешив ему появляться, и долгое время он не появлялся, но потом снова стал приходить на вокзал или к новому ее дому. Он смотрел на Нюрку издалека печальными и молчаливыми глазами, не зная о ее несчастье, не понимая перемены, происшедшей с ней. Она сердилась на его настойчивость, но потом привыкла и не обращала внимания, как на чужого человека или как на посторонний, неинтересный ее душевному миру предмет.

Однажды на Майский праздник Степан явился к ней с букетом шикарных цветов.

— Спасибо, — сказала она, — ты хороший человек. Но я пережила большое горе и стала совсем другой, Степа, я теперь создана для одиночной жизни. Ты забудь меня, пожалуйста. Навсегда. Будто меня вообще не было на этом свете. Мне нельзя смущать тебя. Ты от меня ждешь чего-то, а я ничего не могу тебе дать.

— Нет, — сказал он, — неправда, я ничего от тебя не жду. Я просто тебя люблю. Мне ничего не надо.

— Нет, надо. Ты ждешь ответную любовь. Так уж устроен человек, что всегда ждет ответную любовь, но я не могу теперь даже целоваться. Даже дружить не могу, Степа, вот как. Я очень постарела. Старуха стала старая. Мне нельзя своей старостью мешать твоей молодости... Не имею я никакого права портить тебе жизнь. Забудь меня, пожалуйста, ладно? Ну, посиди немного и уходи, живи отдельной, своей жизнью, без моего присутствия.

Он посидел немного и, не оборачиваясь, опустив печальную голову, пошел жить отдельной, своей жизнью. Нюрка посмотрела ему вслед и заплакала. Теперь она предполагала до самой смерти оставаться в одиночестве. Но и это предположение не осуществилось. Не сумела Нюрка быть одной.

В доме, где она теперь жила, случилось происшествие — умерла соседка Глафира Саввишна. И хотя все умирают, однако Нюрке было жалко незнакомую старушку, потому что, несмотря ни на что, жить лучше, чем лежать в сырой могиле. Глафире Саввишне было восемьдесят три года, но дряхлостью она не отличалась, наоборот, гордилась легкостью в ногах и бодростью своего душевного состояния.

Когда она умерла внезапной смертью в тихом ночном сне, то оказалось, что посылать телеграмму о ее безвременной кончине некуда и некому: старушка пережила всех своих родных и близких людей.

Похоронили ее соседи, а также служащие собеса, где Глафира Саввишна получала пенсию по старости. Наследство ее в виде незначительных домашних вещей, комнатных цветов, старинных настенных часов фирмы «Мозеръ и К°» быстро разошлось по разным знакомым. И только два существа, два зверя, проживавших совместно с Глафирой Саввишной, остались без всякого пристанища и без заботы. Один зверь, а именно черно-белая кошка с желтым пятном на лбу, прожила в пустой комнате несколько дней, тоскуя об умершей хозяйке, а потом выпрыгнула из форточки на осенний двор и ушла в неизвестном направлении.

О наличии другого зверя никто не подозревал. Но когда приехали новые жильцы и начали производить генеральную уборку, то вымели во двор вместе с мусором еще одну обитательницу этой комнаты, удивив соседей и прохожих. Да и как не удивиться, если это была черепаха — бесполезный в хозяйстве и вообще ненужный ни для чего зверь. Каким образом оказалась эта черепаха у Глафиры Саввишны и зачем старуха содержала такую тварь, никто, конечно, не знал и не мог догадаться.

Нюрка склонилась над беспомощным существом, обмыла панцирь тепленькой водой, накормила ее свежими капустными листьями и взяла к себе жить.

А ночью Нюрку разбудил непонятный стук, будто маленький осторожный карлик ходил по комнате и стучал то ли палкой, то ли деревянной ногой — тук, тук. Нюрка затаилась, слушая его старческие шаги, потом деликатно кашлянула, давая понять, что карлик не один в комнате, что присутствует еще кое-кто, кто имеет право на спокойный сон. Но карлик игнорировал ее кашель и продолжал бесстрашно жить таинственной ночной жизнью. Он ходил по комнате и стучал своей деревяшкой. Однако не сердито стучал и не нахально, не как завоеватель, но и не как гость, а с равнодушным спокойствием — тук, тук, тук, — равномерно и холодно, как вода, капающая из кухонного крана.

«Это же черепаха», — поняла Нюрка и зажгла свет. Действительно, это черепаха стучала панцирем при каждом шаге. Она ползла посредине комнаты, вытянув крохотную головку на морщинистой шее.

— Здрасте-мордасти, — сказала Нюрка, — а я чуть не испугалась. Думала, какой-нибудь карлик пожаловал несуществующий, а это ты, озорница-путешественница.

Она понаблюдала за действием черепахи, решила, что черепаха разыскивает пищу, и положила возле нее капустный лист. Но черепаха не стала есть. Вытянув шею, она невозмутимо ходила от двери к окну, от окна к двери. Наверно, искала постоянное место для отдыха и сна.

Утром Нюрка сбегала в почтовое отделение, купила фанерный ящик для посылок и пустила туда жить свою квартирантку.

Нюрка кормила ее, обмывала панцирь, чистила ящик и очень надеялась, что черепаха поймет ее заботу. Шли дни, но черепаха не только не примеривалась к приютившему ее человеку, а словно бы даже не замечала никакой к себе доброты и игнорировала постороннее внимание. Она существовала по своим индивидуальным законам и привычкам.

Она не хотела сидеть спокойно в ящике, скреблась о фанерные стенки с упрямым, бесконечным постоянством. Вставала на задние ноги, а передними старалась зацепиться за край и вывалиться наружу. Но короткие негнущиеся ее лапы только скользили по гладкой доске. Плоские когти царапали фанеру, но не могли зацепиться. Так она скреблась часами, тупо и обреченно, падая, поднимаясь, снова падая. Когда же Нюрка ее жалела и выпускала на волю — бродить по комнате, черепаха топала вывернутыми ножками в угол и, упершись в стену, не поворачивала назад, а начинала скрести штукатурку. В ней не было проблеска ума или соображения, как в других, с детства знакомых Нюрке животных. Черепаха была словно пустая машина, лишенная чувств и ощущений. Со временем Нюрка поняла, что черепаха глуха для внешнего мира, что природа лишила ее слуха и голоса, отделив от человека и других зверей непреодолимой стеной. С нею нельзя было общаться, как с собакой, кошкой или как с птицей, ожидая ответного чувства, она жила своей глухой, одинокой, беззвучной жизнью, как дремучий мох в холодном лесу или черный гриб на старом дереве. И все же, поскольку черепаха была живой — двигалась, шумела панцирем, ела разную травяную еду, Нюрка жалела ее и часто выносила во двор. Во дворе росли высокие одуванчики — любимое черепашье кушанье. Она вытягивала морщинистую шею, хватала ртом белый стебель и пятилась назад, таща его за собой. Широко раскрывая маленький рот, похожий на птичий клюв, она постепенно заглатывала весь одуванчик вместе с желтым цветком и листьями. Большие листья она рвала кривыми негнущимися передними ножками. Ела долго и много, а насытившись, ползала по двору деловой, скорой походкой, будто преследовала какую-то цель, однако не было у нее никакой цели и никакого смысла не было в ее деловых движениях.

И все же в пустом, бесполезном, холодном этом существе были для Нюрки своя загадка и своя таинственная привлекательность. Черепаха словно хранила древнюю память об ином мире, откуда пришла сама, и одержимо, упрямо рвалась туда — в свое прошлое, в старинную свою старину.

Однажды Нюрке приснилась солнечная страна: высокие горы, тонконогие горцы с усиками над верхней губой, с острыми кинжалами на поясе. Приснились белый пляж и огромное море. Нюрка охнула от удивления и восторга, проснулась, но долго не открывала глаз, все еще живя в прекрасном мире, приснившемся ей, слушая шум синего моря.

Было у Нюрки старое тихое мечтание, неудовлетворенное вечное желание, перешедшее по наследству от умершей матери. Мать стеснительно мечтала побывать в красивой южной стране, у самого синего моря, где золотая рыбка исполняет человеческие хотения, где морские волны носят на себе расписные корабли. Но так и умерла, не увидев ни моря, ни золотой рыбки, оставив дочке эту мечту для осуществления.