Денис Драгунский - Дело принципа

• Название: Дело принципа
• Автор: Денис Драгунский
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-099702-2

Денис Драгунский не раз отмечал, что его любимая форма – короткие рассказы, ну или, как компромисс, маленькая повесть. И вдруг – большой роман, да какой! Поместье на окраине Империи, юная наследница старого дворянского рода, которая своим экстравагантным поведением держит в страхе всю родню, молодые заговорщики, подброшенные деньги, револьвер под блузкой, роскошные апартаменты, дешевая квартирка на окраине, итальянский князь, русский учитель, погони, скандалы, умные разговоры – и постоянная изнурительная ложь, пронизывающая судьбы и умы Европы накануне Первой мировой войны. Роман-история, роман-метафора, роман-загадка.

---

Поэтому, вспомнив про бульдогов с третьего этажа, я отдернула ногу и с брезгливой опасливостью посмотрела, на что это я наступила. Не дай бог, придется возвращаться и очищать ботинок от этого – вы понимаете от чего.

Но нет. Это был кошелек. Я подняла его. На улице кругом никого не было, не считая нескольких господ, которые входили-выходили в двери кофейни «Трианон», поэтому мне не пришлось так особо озираться. Это был довольно большой мужской кошелек, портмоне. В полном смысле слова porte-monnaie с крепкой застежкой, чтобы монетки не вываливались. То есть именно кошелек, а не бумажник, сколько раз повторять. Подобрав его, я вспомнила, что наш дом смотрит на гостиницу, и, вполне возможно, какой-нибудь бездельник или, хуже того, горничная, поливающая цветы на окне, может смотреть сверху на барышню, которая подобрала кошелек и копается в его содержимом. Поэтому я, уронив рядом со своим башмаком сумку, нагнулась, сунула туда кошелек и подумала, что сейчас пойду куплю себе что-нибудь сладкого и выпью кофе, а потом вернусь домой и рассмотрю его хорошенько. Но мне не терпелось, поэтому я, подрыгав ногой, поболтав ею в воздухе, нагнувшись и поводив пальцами по лодыжке – то есть я явно притворялась для возможных зрителей, что у меня что-то случилось то ли с ногой, то ли со шнурками, – повернулась и, слегка прихрамывая, вошла обратно в дверь нашего подъезда.

Я прекрасно понимала, что поступаю нехорошо. Что бы на моем месте сделала хорошая девочка? Хорошая девочка дошла бы до кофейни и попросила бы метрдотеля вызвать полицию, а полицейскому передала бы кошелек, получив с него расписку. И через несколько дней, быть может, прямо назавтра в городской газете появилось бы объявление: «Потерявший кошелек в таком-то часу на такой-то улице благоволит посетить полицейский участок, находящийся там-то». Хорошая девочка простого происхождения, живущая в большом и небогатом доме на шумной окраинной улице, поступила бы несколько иначе, но по сути точно так же. Я читала об этом в разных нравоучительных книжках, где на канве простенького сюжета вышивались вот такие воспитательные цветочки – хорошая девочка вернулась бы домой, взяла бы листочек бумаги и написала бы: «На крыльце найден кошелек. Кто потерял – заходите. Квартира 50. Нелли Гейзенберг». Ну, или там Агнеш Керес. Радмила Циглар. Илона Эминеску. На выбор.

Но я не была хорошей девочкой, и, самое главное, я не обязана была ею быть. Поэтому, театрально прихрамывая и для собственной убедительности едва ли не прикусив губу (уж играть так играть!), я вошла в подъезд, прислушалась, не идет ли кто по лестнице, прислонилась спиной к высокой (в три четверти моего роста) чугунной отопительной батарее с литыми узорами в виде все тех же поникших ирисов и лилий, раскрыла сумочку, достала кошелек и, упершись большими пальцами в рожки его замка, раскрыла его серебряные губы. О, Боже! Там была целая куча денег. Две пачки. Одна пачка новеньких крупных купюр, двадцать пять билетов по сто крон. Ого-го! И другая поменьше, засаленная. Там были бумажки по пятьдесят, по двадцать и по десять. По-моему, общим счетом чуть меньше тысячи. А еще на дне лежали восемь золотых гульденов, они же империалы, с профилем кайзера и изображением печальной женщины с мечом в руках на обороте. Каждый такой империал, я знала, стоил самое маленькое пятьсот крон, хотя на нем была выбита цифра «250». Но в разнице между золотым и бумажным курсом я прекрасно разбиралась. То есть у меня в руках было две с половиной тысячи крон ассигнациями и четыре тысячи золотыми монетами, не считая этой засаленной пачки, которую я уже заранее определила себе на мелкие расходы.

Странно устроены эти девочки из хороших семей!

Если бы в кошельке лежало двадцать крон и скромный медальончик, я бы, конечно, сама снесла его в полицию. Но добровольно отказываться от такого богатства было как-то глупо. Тем более что у меня в руках никогда не было таких денег. Да, я была богата. Я была очень богата. Мне прислуживали горничная, повар, дворник, кучер. Я жила в роскошной квартире, в роскошном доме, в роскошном районе (ну, не в самом роскошном, не в Инзеле, но мы же не герцоги, мы не магнаты и не внезапно разбогатевшие биржевые дельцы – хотя, кстати, нуворишей в Инзель не пускали), но все равно на громадной линейке нашей империи мы находились на том самом маленьком сантиметровом отрезочке, где были и герцоги, и магнаты, и внезапно разбогатевшие банкиры. А дальше вниз, как на саночках с зимней горки в Рождество в центральном парке Штефанбурга, как на саночках туда, туда, где живет нищая неразговорчивая девчонка, та самая, с которой мы играли в гляделки, когда наша карета заблудилась на выезде из города и вместо загородного шоссе въехала в рабочую окраину.

Но при всех слугах, обедах, платьях и бескрайних землях нашего имения – самое большее, что я держала в руках из денег, была монетка в пять крон, на которую можно было самое маленькое два раза, а то и даже три раза полакомиться кофе с мороженым в приличном кафе. Вот и сейчас у меня в сумочке, в кармашке, рядом с серебряным карандашиком и записной книжечкой размером в половину моей ладони, лежала серебряная монета в пять крон, которую я взяла у себя в ящике письменного стола из резной костяной шкатулки, в которой оставались еще три таких же монетки. Можете себе представить, мне было шестнадцать, а у меня не было собственного портмоне! Потому что не было и самих monnaies. Я перевела дыхание, расстегнула пуговицы на своей блузке и попыталась засунуть кошелек за пояс, который держал чулки. Но тут я услышала, как наверху хлопнула дверь и затявкали эти противные бульдоги. Хозяева – эти бульдожистые старик и старуха – на два голоса прикрикнули на них, и вся эта четверка стала спускаться с третьего этажа, кряхтя, отдуваясь, урча и стуча когтями по мраморной лестнице. Поэтому я бросила кошелек в сумку, застегнула ее и вышла на улицу, не забывая при этом, – какая же все-таки я была хитрая и предусмотрительная девица! – не забывая при этом прихрамывать. Правда, я забыла, на какую ногу я прихрамывала, когда входила в дверь, но, полагаю, что какая-нибудь горничная из гостиницы напротив тоже этого не запомнила. Выйдя из дома и пройдя несколько шагов по направлению к кафе, я вдруг вспомнила, а вернее, почувствовала, что у меня расстёгнуты две пуговицы на блузке. Закинув сумку за плечо, я совершенно спокойно их застегнула. «Тем лучше, – подумала я, ведя диалог с воображаемым шпионом. – Очевидно, барышне стало дурно. Она зашла в подъезд немного перевести дух. Потом вышла из него, застегиваясь. Как естественно».

– Вам дурно? – вдруг раздалось у меня над самым ухом. Я обернулась. Передо мной стоял господин Ничего Особенного. Тот самый, который буквально полчаса назад беседовал с моим папой, и папа жаловался ему на бессмысленные трудности землевладельца, на пустующие земли…

– С чего вы взяли? – спросила я.

– Вы бледны, – сказал он, – и… – и он показал глазами на недозастегнутую пуговицу на моей блузе.

– Благодарю вас, я в полном порядке, – сказала я.

– Я могу вас проводить? – предложил он.

– Кажется, не имею чести быть с вами знакомой, – сказала я.

– Молодая госпожа Тальницки? – спросил он. – Буквально полчаса назад я беседовал с вашим папенькой. Мы даже здоровались и прощались с вами.

– Да, да, в самом деле? – спросила я, сощурившись и притворяясь, что я изо всех сил пытаюсь его вспомнить. – Ах, да, да, да. – Он улыбнулся, поклонился с приложил руку к краешку шляпы. Я не стала оборачиваться. И вообще не стала думать, зачем он – менее чем через полчаса – снова оказался на нашей улице. В кафе я взяла кофе и вазочку взбитых сливок с меренгами. Все это удовольствие обошлось мне в восемьдесят крейцеров. Двадцать я оставила на чай, и официант поклонился мне и сказал:

– Спасибо, добрая барышня!

«Добрая, – подумала я. – Госпожа Антонеску меня научила, что с кроны положено давать пять крейцеров, если ты не пьяный загулявший офицер».

– Принесите газету, – улыбнулась я в ответ официанту. Я хотела сидеть за столом совсем как взрослая, а не как девчонка, которая пришла полакомиться сладеньким и прилежно лопает, глядя в одну точку. Когда пьешь кофе в одиночестве, приличнее всего опустить глаза в газету. Официант взял городскую газету из пачки на стойке, принес мне, спросил:

– А желаете «Театральный обозреватель»?

– Пожалуй, – сказала я.

Он оглянулся, пошарил глазами по этажерке, которая стояла рядом со стойкой.

– Извините, барышня. «Обозревателя» нет, но я могу быстренько сбегать, тут недалеко киоск.

«Ага, – подумала я. – Богатая, добрая барышня пришла. Сбегать еще за полкроны? Умный какой».

– Не надо, мой дорогой, – сказала я. – Не беспокойтесь. Хватит этой.

Итак, думала я, невнимательно просматривая городскую газету. Итак, одна крона – это приятно проведенный час в кофейне. Предположим, я захочу еще мороженого и засахаренные фрукты и рюмочку ликера. Хорошо, две. Сколько у меня там денег? Я положила руку на сумку и нащупала там кошелек. Почти восемь тысяч крон, то есть самое маленькое четыре тысячи, а то и пять тысяч визитов в кафе. Я хорошо умела считать в уме. Боже! Пятнадцать лет в кафе, как на службу в контору! Как это смешно и как скучно. Я подняла голову и посмотрела на улицу.