Казимир Баранцевич - Царица бедных. Рассказы

• Название: Царица бедных. Рассказы
• Автор: Казимир Баранцевич
• Издательство: Leo
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016

Сборник символических и фантастических рассказов Казимира Баранцевича.

Впервые был издан в 1904 г.

---

Покойник речей не слыхал, хоть раньше все слышал и чувствовал всё все три дня. С момента, как сделалось дурно ему, и сердце движенья свои прекратило, — все чувства слегка притупились…

И слышал он вопли жены, суету, беготню всей прислуги, — как будто то было не там, где лежал он, а в комнате рядом за дверью, и будто невидимой силой какою, — совсем не касавшейся тела, — его отнесло на кровать.

Явились какие-то люди, каких он забыл иль не помнил, и плакали вместе с женою над трупом его. Явился и доктор, и мертвый услышал, как с плачем жена умоляла: «спасите, спасите!»

— Напрасно! ответил ей доктор, — медицина бессильна, — он умер!

«Как умер? — подумал вдруг мертвый, — так вот оно то, чего все так боятся! А может быть то летаргия, — и доктор ошибся? Но нет, это смерть! Леденящей рукою всю внутренность сжала она, прекратила дыханье, в мозгу же, — как будто миллион пауков, снуя по извилинам быстро, холодными лапками ткут паутину… Да, это смерть!»

Он думал, что страх сожмет ему сердце, — но не было страха, — и сердце, — простой механизм без пружины, — корабль без руля, — недвижно осталось. Он чувствовал только покой, глубокий и долгий покой, какого всю жизнь не испытывал раньше… Все замерло в нем, все работу свою прекратило, — служил ему слух лишь один, да и тот неисправно…

Охапку соломы какие-то люди внесли, и тело на этой соломе обмыли. Потом приодели, на стол положили, в изголовье поставивши свечи… Кто-то читать стал над ним, и так медленно, хрипло, басисто… Колеблемы пламенем свечи горели треща, и на стекла розеток падали воска кусочки со звоном…

Вот опять стукотня… Гроб принесли, духовенство явилось, началось панихидное пенье… Скорбной молитвы слова и рыданья жены да детей чуть касаются слуха… Цепочки бренчат у кадильниц… все глуше и глуше… и вновь тишина.

И опять тихие звуки падения воска кусочков и хриплое чтенье. А там: шум колес, бренчанье кадил, певчих церковных хор смутный, и вновь ничего, — ни речей, ни того, как могильщики гроб опускали в могилу.

Словно пушечный выстрел об крышку ударилась глыба земли, и скатилась. А вот и другая, еще и еще, но наглухо гроб завалился землею, и разом исчезли все звуки…

Покой и забвенье… Но нет, не совсем… Тонкая, тонкая нотка звенит еще в ухе, звенит продолжительно, смутно, словно века за прошли, на земле все исчезло живое, и мир бездыханный планетою темной и мерзлой блуждает в пространстве, а нотка все так же звенит…

Внешнего ль мира то отзвук, чудесно связующий мертвых с живыми, — память о жизни былой, — иль просто сгущение крови, остывшей в сосудах?

VIII

И нотка звенящая вдруг порвалась, и холод могилы объял погребенное тело… Загробный, таинственный мир! Там тени, подобно болотным огням, скользят, исчезая водам реки без русла, озера без дна, и светятся звезды в и оврагах глубоких кровавым, мерцающим светом…

Но странные звуки, как шопот далекий, послышались вдруг под землей из-под гроба артиста:

— Кто, дерзкий, покой мой тревожить явился? Кто ты, что посмел на то место улечься, где некогда прах мой лежал?

И новый жилец тем же шопотом странным, похожим на шопот листвы, отвечает:

— А ты кто?

— Я воина череп, героя! Сто лет уж минуло, как прах мой в мундире, с почетом был предан земле. Из белого мрамора памятник пышный поставлен был мне здесь вдовою! А ты кто, — ответствуй!

И шопотом тихим артист отвечает:

— Я был человеком, — теперь я покойник— иль труп, иль ничто, как угодно.

— Какого же званья был ты?

— Да всех понемножку! Я был королем и солдатом, — хоть в битвах на сцене сражался, — я был пастухом и монахом, ну, словом, был всем я, — а ныне стал трупом!

— Ты шутишь нахально! Когда бы меня прикрывала земная еще оболочка, да шпага была бы при боку, о, я б показал тебе дерзкий!

— Напрасно, сосед! Не сердись! Шутить я с тобой не намерен, да шуткам здесь не место! Прости, что явился в могилу чужую — случилось же это невольно. Ах, если бы мог приказать мой безмолвный язык и недвижные ноги ходили!..

— Тебя положили?

— Как всех нас, надеюсь…

— Зарыли?

— Глубоко, конечно!

— Забыли?

— Почти что!

— Скажи же скорее: какого ты званья, иль чина, иль рода?

— Я званьем — актер!

— Актер ты? Что слышу, о ужас! Актер!.. Лицедей, скоморох!.. Актера ко мне положили! Того, кто лик Божий всю жизнь извращал, потешая, кривляясь!..

И череп майора, лежавший под гробом артиста без челюсти нижней, в угол далекий стуча покатился. По прихоти странной судьбы, в одном углублении глаза в нем пряжка стальная светилась. И страшен был отблеск той пряжки в истлевших костях человека…

— Зачем негодуешь? Твой гнев беспричинен, — спокойно ответил артист, — мы были людьми а я знаю, что в свете все люди актеры, все роли играют, стараясь быть чем-то. Иной по расчёту, иной от тщеславья, и все ходят в масках, и все лицемерят.

— Но ты-то зачем здесь? Ведь вас зарывали всегда за оградой?

— Прошло уж то время, и званье актера теперь не позорно. А тех, кто при жизни был славен, хоронят с почетом!..

— С почетом? Как нас, как героев? Но где же тогда справедливость?! Я в битвах изранен, я кровь проливал, отражая врагов, на смерть, как на пир, мы летели… Победами родину мы вознесли и славой знамена покрыли!.. А ты кто?..

— Искусства служитель. В сравненьи с тобою я скромен, то правда, но родины верный слуга. Касаясь порою общественных язв, я показывал людям все зло, все недуги их ближних. Я смеялся, — но смех мой был страшен, — он позорил глупца и клеймил негодяя!.. И шутя и смеясь, забавляя людей, исправлял я их дикие нравы, и шутя и смеясь, научал их добру, справедливости, разуму, чести! Но навеки затихшее сердце мое также ранами было покрыто, — эти раны больней, тяжелее других!.. Сколько зависти, горя, обид и вражды встретил я в своей жизни артиста! На подмостки с улыбкою я выходил, а в груди поднимались рыданья. Ежечасно во мне каждый нерв трепетал, преждевременно силы сгорали… Что восторги толпы, что мне слава моя, почитателей льстивые фразы! Я-6 все отдал тогда, чтоб вернулись ко мне моя молодость, сила, здоровье, чтоб вернулось мне счастье простое мое, что когда-то мне так улыбалось… Поздно, поздно!.. Я умер! Довольно! Ничто оболочке ничтожной не нужно. Ни венков, ни похвал, ни восторгов толпы, ничего, ничего мне не нужно! На могиле моей ставят пусть мавзолей, пусть венками его украшают… Все возьмет свое время, — беспощадный, прожорливый зверь; вглубь веков все умчится далеко. Непогоды сотрут мое имя с плиты, а плиту эту ветер повалит. Это место высокой травой зарастёт и на нем похоронят другого… Может быть это будет бессовестный плут, поджигатель, растлитель, убийца? Что ж из этого? Пусть! Он и я— все лежащие здесь, мы равны одной участью общей!..

Так закончил актер свою речь и замолк. Замолчал также череп героя без челюсти нижней, только впадиной глаза, где пряжка стальная лежала, — зловеще сверкал.

А время летело обычным порядком… За весною шло лето, осень зимою… Тело артиста разрушалось и тлело, в черепе пряжка стальная, проржавев, сверкать перестала…

Но мир оставался все тем же. Планеты, в воздушных теченьях, обычный свой круг совершали, и в хоре планет, окружённая звезд караваном, вертелась земля…

И весенняя ночь, благодатная ночь разливала вокруг ароматы. Легкий пар поднимался с уснувшей земли, и, подобно воздушным виденьям, пролетая поля и овраги под лучистым сияньем луны, все к небу, все к звёздному небу стремился. Словно скончавшихся души то были, искавшие в небе забвенья… Затихшего моря зеленые волны, шепча непонятные речи, с прибрежным песком лобызались… В ленивой истоме дремали сады, озаренные месяца кротким сияньем, прозрачные капли росы роняя с деревьев кудрявых. В неге, раскрыв лепестки, ароматы вокруг распуская, дремали любовницы-розы под дивные трели любовников их, — соловьев. Чудные тайны в природе свершались: зерно раскрывалось в земле, злак выходил на поверхность, — кокон раскрывался, и то, что в нем было личинкою мёртвой, недвижной, являлось вдруг бабочкой резвой! И к жизни, и к счастью взывала земля со всем, что на ней находилось. Молчал в человеке скептический ум, а сердце, как птица, на волю стремилось к познанию счастья, любви и покоя, к Познанью Того, Кто невидимо жил в человеке, черве и былинке!..

Биография

К. С. Баранцевич

БАРАНЦЕВИЧ, Казимир Станиславович, псевдонимы — К. С. Б., Сармат, Ан. Орешнев [22 (3.VI).1851, Петербург — 26. 1.1927, Ленинград] — прозаик, драматург, поэт. В детстве, по словам Б., «жизнь протекала довольно серо и скучно» (Автобиография. — С. 162). Его отец, обрусевший польский дворянин, служил мелким чиновником и положение семьи полностью зависело от доходов швейной мастерской, принадлежавшей матери Б. Среди детских впечатлений самыми яркими были родовые предания, рассказы о деде, участнике польского восстания, казненном в 1831 г. Под влиянием отца, «человека… в высшей степени умного, страстного любителя чтения, но по натуре крайне безвольного, слабодушного» (Отрывок из автобиографии//ЦГ АЛИ. — Ф. 59.— Oп. № 1.— Ед. хр. № 82.— Л. 2), в Б. рано проявился «зуд писательства» (Автобиографическая записка. — С. 114). Прочитав в девять лет собрание сочинений Пушкина, он написал поэму «Понятовский» (не сохранилась). После поступления в гимназию (1862) продолжал сочинять подражательные стихи, пытался издавать рукописный юмористический журнал «Волна». Подружившись в гимназии с М. Н. Альбовым, Б. начинал с ним писать фантастический роман «Путешествие на Луну» (около 1865 г.). В 1866 г. оставил учебу. Возможно, причиной ухода из гимназии были болезнь матери, служебные неудачи отца и в результате — почти «бедственное материальное положение» (ЦГАЛИ, — Ф. 59.— Oп. № 1.— Ед. хр. № 82.— Л. 2). 1867–1870 гг. Б. провел «у тетки в деревне» в Псковской губ. Позднее об этом времени он отзывался иронично: «Под влиянием Журнальных статей и толков о народе принялся народничать. Бродя по деревням, сливался с мужиками, крестил у них ребят, на крестинах пил водку, ходил на покос, щеголял в высоких сапогах и красной рубахе» (Автобиографическая записка. — С. 115).