Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

• Название: Крепость
• Автор: Лотар-Гюнтер Буххайм
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997

---

- С ума сойти можно! – доносится шепот Йордана. Мёртельбауэр тем временем тщетно пытается прищелкнуть каблуками. Выпятив могучий живот, он стоит навытяжку. Бисмарк с любовью вешает ему на шею висящий на ленте Железный крест. Затем крепко жмет руку. Не убирая руку, словно оцепенев, очевидно переполненный чувствами, Мёртельбауэр всем видом выражает огромную благодарность. А потом, будто выйдя из транса, сбивающимся от волнения фальцетом произносит: «Господин капитан! Я восхищен!»

- Толстяк совсем спятил! – шепчет Йордан. Да, был бы тут Старик! Такие сцены как раз в его вкусе: скомканная военная оргия – нет ничего более прекрасного для Старика!

Бисмарк пытается доброжелательно и явно покровительски спасти ситуацию: он кричит, и мы все хором повторяем здравицу нашему Фюреру и Верховному главнокомандующему: «Sieg Heil! Sieg Heil! Sieg Heil! ».

- Может быть, этот чертов оратор произнесет сегодня еще и третью речь! – обращается ко мне Йордан, когда говорю что хочу пойти с ним на сегодняшнюю постановку в театр. – А нам придется за это расплачиваться…

Воздух мягок и нежен. Что за прекрасный вечер можно было бы провести за городом! Меня совершенно не интересует драма Г. Реберга . Я и без того плохой слушатель – что в театре, что в церкви. Еще в методистской церкви Хёмница, во время проповеди, мои мысли постоянно улетали за ее пределы. А когда играл орган, особенно легко было улететь мыслями за пределы окружающих меня стен хоть в джунгли, хоть на Северный полюс.

Интересуюсь у Йордана его мыслями о драме о подводниках Г. Реберга, т.к. может быть он читал сценарий. «Это все же премьера…». – «Ты удивишься! Эта пьеса играется в разных кругах. Ужасное дерьмо! Финала я не видел…» – «И только поэтому Бисмарк собрал чуть не весь Париж?» – «Ему необходимо засиять в свете военных сливок. Вот потому он и организует все это: художественные выставки и театральные постановки! Флотские всегда находились и находятся на пике времени, и именно они являются носителями германской культуры. И, кроме того: кто упустит шанс приехать за казенный счет в Париж? К тому же в такую затрапезную церковь.» – «Затрапезную церковь?»

- Что, незнакомое словосочетание? – Йордан так хорошо едет, что мне не приходится трясти головой, чтобы уловить его пояснение: «В Берлине имеются или имелись, церкви для бродяг. Там всегда можно было поесть. Распределялись суп и булочки. Но, прежде всего, надо было прослушать проповедь.» Так как ничем не показываю своего понимания этого объяснения, Йордан продолжает втолковывать мне: «И здесь, у нас та же песня: сначала драма о подводниках, а затем вечеринка.» Ухмыляясь во весь рот Йордан дополняет: «Первого тебе уж точно не избежать!» – «Невероятно! Немецкий государственный театр – в Париже! И это на пятом году войны!»- произношу вполголоса. – «Кто бы говорил!» – рычит Йордан, – «А твоя выставка, год назад в Petit Palais, имела большой успех! Это был изумительный успех немецкой культуры, лист в венке славы культуры германского Вермахта – или как там еще назвать можно.… В любом случае, это было знаменательное событие!»

Пока Йордан болтает в том же духе, мысленно преклоняю колени: более всего хочу сказать: сегодня мне просто очень стыдно за весь этот театр абсурда. Но вместо этого с вызовом спрашиваю: «Должен ли я покраснеть от содеянного?»

Как наяву вижу всю эту помпезную атмосферу при открытии той роскошной выставки моих рисунков о подводном флоте: как Бисмарк во время своего выступления внезапно проревел: «Посмотрите-ка на этого человека!» и вытянул руку в моем направлении, а затем снова гремит: «В бушующем реве морской битвы он не прячется в укрытии, а находясь на верхней палубе сидит на ящике с зарядом картечи и пишет морскую битву, и когда снаряд выбивает из под его задницы этот ящик, то этот храбрец садится на саму палубу и рисует дальше!» а как он потом изгалялся: «Шляпы долой перед этим человечищем!», и я не знал, то ли мне салютовать в этот момент, то ли провалиться сквозь землю.

И все это перед лицом уверенных в себе собравшихся в Grand Paris генералов и адмиралов! Наш Бисмарк пригласил их великое множество: выставка искусств в Petit Palais была в Париже в новинку, и потому фактически все военное командование собралось на выставку.

-Этот Реберг ни разу не ходил в море! – вновь долетает голос Йордана.

- Так откуда же он знает суть подводного флота?

- Суть? Суть! – передразнивает Йордан, – Он просто читал военные сводки – может быть и твои.

- Да ну! – вырывается у меня, – В чем же тогда моя вина?

Как и все остальные до театра мы добираемся на метро: сказываются трудности с бензином.

Бернингер тоже увязался за нами. Никакой возможности нет избавиться от этого помпезного, довольно подлого человека. В метро он так развязно болтает, словно совершенно невозможно представить себе, что имеются французы, понимающие немецкую речь, о том, что в этот раз у него совсем нет денег на бордель: он должен экономить. Он здорово пошиковал в Ла Боле. Уборщица, некая мадам Andr;, получала жалование в комендатуре. Теперь предстоит в третий раз выслушать эту поросшую мхом историю, т.к. Йордан выказывает неподдельный интерес, и нет никакой возможности заткнуть грязную пасть Бернингера.

- Милая мадам Andr;, – начинает рассказ Бернингер. – из военнопленных – откуда-то из крестьян Швабии. И когда она убирала мою комнату, я всегда давал ей возможность немного потереть, а потом ха-ха-ха…

Йордан стоит, уперев руки в бока, и таращится на Бернингера, словно это невиданное существо. Я мог бы его предупредить: сейчас мы завязнем в этой истории – но предпочитаю нейтралитет. Придется Йордану, стиснув зубы выслушать всю эту чепуху. Надеюсь лишь на то, что ни один француз не поймет этой свинской истории.

- … потом я спускаю брюки, – продолжает Бернингер, – и усаживаюсь на унитаз, как наездник в седло своего скакуна. В свою очередь, мадам Andr; стягивает с себя трусики, заметьте одной рукой! А … .

Ловлю вопросительный взгляд Йордана. Это как раз то, чего и добивался Бернингер, и удовлетворенно хмыкнув, он продолжает: «… а другой рукой крепко держит свою метлу». Йордан одаривает Бернингера испепеляющим взглядом, но тому все равно: – А затем – быстро выговаривает тот, – дама садится на меня. Буквально насаживая себя на мой член, и скачет, словно дикий охотник. Гвоздем же программы является то, что палкой от метлы она бьет в такт движениям по полу – все просто как ясный день!».

- Приехали! – лаконично выдает Йордан, – Пора выходить!

Проходя по скверику с низкими клумбами, Йордан приостанавливается и шепчет: «Вот бы это услышал наш государственный драматург!» – «Знаешь, жену этого господина я вообще-то узнал еще в Берлине – нет, не драматурга, а этого Бернингера». Это заинтересовывает Йордана, и я поясняю: «Божественная блондинка с голосом, как шелест листвы. Я должен был передать ей посылочку от ее мужа, к тому же на вечеринке с распитием кофе, а там сидело еще три похожие как сестры блондинки в плетеных креслах вокруг такого же плетеного стола. Судя по стоявшим на столе среди тарелок и кофейным чашкам пустым бутылкам из-под ликера, дамы уже изрядно потребили алкоголя. Одна из роскошных блондинок потирая ушко, спрашивает меня о том, как ЭТО было у меня с французскими мадемуазелями и мадамами в Ла Боле. Другая призывным тоном добавляет, что слышала чудесные рассказы о настоящих оргиях.

- А вот мой муж этим не занимается! – резко заявляет жена Бернингера, и я запинаясь подтверждаю: «Боже упаси! Конечно, нет!» Мадам Andr; и эта блондинка, буквально выпрыгивающая из бюстгальтера: какое противоречие!

Когда входим в фойе театра, Йордан шепчет, обращаясь ко мне: «Садимся так, чтобы можно было незаметно смыться». – А антракта не будет? – Думаю, что нет. Я читал, что все пройдет на одном дыхании.

В зале мелькают разряженные офицеры в синей и полевой серой форме, в голубой форме Люфтваффе. Несколько человек в кладбищенски-черной форме, также возникают в толпе то там то тут.

Свет гаснет, и занавес медленно открывается. Сцена темна. Внезапно справа, сверху, тьму рассекает яркий белый луч света и упирается в стоящую на сцене фигуру. Глазам не верю: наш Бисмарк! Луч освещает задник сцены, так что Бисмарк резко выделяется на его фоне, и тут же начинает вещать более зычным, чем в своем дворце, почти замогильным голосом. Я просто заворожен им. «Драматическое искусство Третьего Рейха… как всякое искусство наполнено почти фантастическими аллегориями… говоря словами Фюрера…». Не могу более слушать эту ахинею. А от декламационного тона артистов меня просто смаривает сон. Ничего не могу с собой поделать: мысли не могут задержаться на постановке больше пяти минут. Мои мысли – мои скакуны!

Йордан начинает показывать свое горячее возмущение постановкой. Прикладываю к его губам указательный палец, чтобы он заткнулся и, уловив момент громкого шума на сцене, шепчу ему: «Мы не в Баль Майоль!» – «Да лучше бы я там и остался!» – шипит Йордан, и добавляет: «Ну и скукотища!».