Франческа Хейг - Огненная проповедь

• Название: Огненная проповедь
• Автор: Франческа Хейг
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2015

В 25 веке нашей эры Земля вернулась к первобытно-общинному строю из-за ядерной войны, уничтожившей природу и цивилизацию. Хотя за четыреста прошедших лет радиационный фон значительно снизился, по неизвестным причинам у выживших людей рождаются только близнецы. Один из них — альфа — во всех смыслах физически совершенен, а второй — омега — обременен дефектом. По воле руководящего обществом Синедриона омеги считаются недоразвитыми и ущербными, а альфы прибирают скудные ресурсы. Но хотя альфы и считают себя высшими созданиями, им не избежать рока: в случае смерти одного близнеца умирает и второй.

Касс — редкая омега, способная предвидеть будущее. Пока ее близнец, Зак, идет к власти в обществе альф, Касс мечтает о самом опасном: о равенстве. И из-за этих грез о мире, где альфы и омеги живут бок о бок, и Синедрион, и Сопротивление не выпускают Касс из поля зрения...

Перевод осуществлен на сайте http://lady.webnice.ru

---

               * * * * *

В первые месяцы заключения нам время от времени дарили возможность увидеть небо. Раз в несколько недель узников выводили на крепостной вал, чтобы мы размялись и глотнули свежего воздуха. Обычно нас выводили по трое в сопровождении как минимум троих охранников, которые внимательно следили, чтобы мы держались подальше как друг от друга, так и от каменных зубцов стены, выходившей на раскинувшийся внизу город.

Что нельзя приближаться к другим заключенным и тем более пытаться заговорить я узнала на первой же прогулке. Сопровождая нас из камер, один из стражей постоянно раздраженно ворчал на отстававшую светловолосую женщину, которая прыгала на одной ноге.

— Не отбери вы мой костыль, я бы передвигалась быстрее, — заметила она.

Ее слова остались без ответа, и она закатила глаза, поглядывая в мою сторону. И хотя это была даже не улыбка, но я впервые после похищения ощутила хоть какое-то подобие теплоты. Когда мы выбрались на воздух, я попыталась украдкой приблизиться, чтобы шепнуть ей пару слов. Не успела я подойти и на три метра, как конвоир впечатал меня в стену так сильно, что на лопатках остались синяки от камней. Когда меня тащили обратно в камеру, охранник рявкнул мне в лицо, брызгая слюной:

— Не смей говорить с другими. Даже не смотри на них. Поняла?

Поскольку мои руки крепко держали за спиной, я не могла стереть плевок со щеки, и потому брезгливо поморщилась.

Женщину с прогулки я больше не встречала.

Где-то через месяц меня выпустили на вал в третий раз, ставший для всех узников последним. Я остановилась у двери, позволяя глазам привыкнуть к блеску солнечных лучей, отражавшихся от полированного камня. Справа лениво переговаривались двое охранников. Слева в шести метрах один конвоир, прислонившись к стене, наблюдал за мужчиной-омегой. Как я поняла, тот находился в камерах сохранения дольше меня. Его кожа, бывшая, вероятно, когда-то темной, превратилась в грязно-серую. Он нервно подергивал руками и двигал губами, словно они казались ему чужими, и постоянно ходил взад-вперед по небольшому каменистому участку, приволакивая вывернутую правую ногу. Несмотря на запрет разговаривать, я постоянно слышала его бормотание. Он считал: двести сорок семь, двести сорок восемь…

Многие провидцы рано или поздно впадали в безумие: таким как я годы предвидения выжигали мозг. Видения оказывались пламенем, а наш разум — фитилем. Тот человек не был провидцем, но неудивительно, что после долгого пребывания в камерах сохранения рассудок испарялся. И каковы шансы сохранить разум в четырех стенах, учитывая мой дар? Через год или два, может статься, и я стану отсчитывать шаги, уповая на то, что цифры смогут внести хоть какой-то порядок в помутненный разум.

Между мной и вышагивающим заключенным стояла еще одна узница — однорукая темноволосая женщина с безмятежным лицом. Мы уже во второй раз встречались на крепостном валу.

Приблизившись к стене насколько позволяли охранники, я разглядывала зубцы из песчаника и раздумывала, как бы мне заговорить или послать ей сигнал. Я не могла подойти к краю, чтобы оглядеть раскинувшийся внизу город. Горизонт ограничивала стена, за ней виднелись лишь холмы, казавшиеся с расстояния серыми. И тут я осознала, что больше не слышу счета. Когда я обернулась посмотреть, что изменилось, пожилой омега уже бросился на женщину и вцепился ей в горло. С единственной рукой та не смогла оказать достойного сопротивления. Не успела она и закричать. Охранники подбежали к ним в считанные секунды и оттащили нападавшего, но было уже слишком поздно.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть ее тела, упавшего лицом на каменные плиты с вывернутой под немыслимым углом шеей. Но провидице не отгородиться от мира, смежив веки. В моем содрогающемся разуме тут же отпечаталось, как в момент ее смерти в сотне метров над нами в форте опрокинулся на пол бокал, заливая красными струйками мраморный пол. Человек в бархатном пиджаке рухнул сначала на колени, затем, схватившись за горло, упал ничком и умер.

После этого нас перестали выпускать на вал. Иногда мне казалось, что я улавливаю, как кричит и бьется о стены безумный омега, но это был лишь глухой стук, пульсирующий в ночи. Действительно ли я его слышала или это был лишь морок?

В моей камере никогда не затухал свет: стеклянный шар под потолком постоянно излучал бледное сияние. Постоянно включенный, он источал навязчивое жужжание, до того низкое, что иной раз казалось, будто это всего лишь шум у меня в голове.

Первые недели я с раздражением ожидала, что шар вот-вот погаснет, и оставит меня в полной темноте. Но испускаемый им ровный холодный свет отличался от того, что давали свеча или керосиновая лампа. Лишь пару раз в месяц он начинал мигать и подрагивать, на несколько секунд погружая меня в непроглядную бесформенную тьму. А потом свет возвращался, мигнув пару раз, словно пробуждаясь ото сна, и продолжал нести бессменную вахту. Я с радостью приветствовала эти сбои: хоть какая-то передышка от непрерывного изматывающего света. Скорее всего, в шаре было заключено электричество.

Я уже слышала о нем: оно походило на своего рода магию, ключ от большинства технологий времен До, считавшийся утерянным. Механизмы, не разрушенные взрывом, были уничтожены в ходе зачисток, которые организовали выжившие, чтобы избавиться от всех технологий, обративших мир в пепел. Все остатки До считались табу, но машины в первую очередь. И хотя наказания за нарушение неписаного закона поражали жестокостью, от преступления закона людей в основном удерживал страх. Об опасности кричали и выжженная земля, и уродливые тела омег. Никто не нуждался в отдельном напоминании.

Но с потолка моей камеры свисал именно механизм, подпитываемый электричеством. Не такой уж страшный или мощный, как верили люди. Не оружие, не бомба и даже не телега, способная двигаться без лошади. Лишь стеклянная груша размером не больше моего кулака, светящая с потолка. Я не могла от нее оторваться: небольшая яркая сфера, пронзительно-белая, словно поймавшая в ловушку искры взрыва. Когда я закрывала глаза, казалось, яркая форма навсегда отпечаталась на веках. Очарованная и испуганная, поначалу я морщилась, боясь, что лампа взорвется. Меня ужасало не только табу, но и то, что я стала свидетелем его нарушения. Если станет известно, что Синедрион нарушает собственный запрет, случится очередная зачистка. Ужасный взрыв и сотворившие его механизмы все еще казались слишком реальными, слишком жестокими, чтобы люди спустили такое с рук.

Увидев электрический свет, я поняла, что получила пожизненный приговор — теперь меня наверняка никогда не выпустят.

               * * * * *

С тех пор больше всего мне не хватало неба. Узкая вытяжка под потолком хорошо вентилировала воздух, но не пропускала ни лучика. Дважды в день в отверстие внизу двери просовывали поднос с едой — именно так я отсчитывала ход времени. Я помнила, какое оно, небо, но представить не могла.

На ум приходили рассказы о Долгой зиме, последовавшей за взрывом, когда в воздухе плотным облаком висели зола и пепел, и никто не видел неба несколько лет. Говорили, что дети, рожденные в тот период, не видели его никогда.

Интересно, верили ли эти дети, что небеса существуют? Превратились ли для них мечты о небе в символ веры, как сейчас для меня?

Я считала дни и только так могла почувствовать ход времени. Но цифры росли и это занятие превратилось в пытку, ведь каждый новый день нисколько не приближал меня к освобождению. Время шло, и я всё глубже погружалась в безнадегу бессрочного одиночества и тьмы. Когда отменили прогулки на крепостной стене, единственным регулярным событием остались визиты Исповедницы, которая приходила раз в четыре недели, чтоб допросить меня о моих видениях. По ее словам, других омег вообще никто не посещал.

И, думая об Исповеднице, я не знала, завидовать им или жалеть.

               * * * * *

Говорят, близнецы стали появляться в третьем или четвертом поколении После. Во время Долгой зимы сразу после взрыва близнецов не было: рождалось вообще очень мало младенцев, и большинство их них умирали. Годами дети получались недоношенными или с какими-нибудь уродствами. Редкий ребенок выживал, а выжив и повзрослев, был способен давать потомство. Казалось, люди обречены. Поначалу повсеместное рождение близнецов, а вместе с ним резкое увеличение прироста населения, встретили радостно. Так много детей, и почти все нормальные. Один из пары идеален — не просто отлично развит, но силен. Однако вскоре поняли: плата за здорового ребенка — его близнец.

У вторых младенцев наблюдались различные отклонения. Недоразвитая атрофированная конечность, а то и несколько. Всего один глаз, или сразу три, или вовсе ни одного. Таковы омеги — дефективная нагрузка к здоровым альфам. Альфы называли их мутантами, полными отравы, от которой сами альфы избавляются еще в материнской утробе. Непреодолимые последствия взрыва отражались только на меньших близнецах. Омеги принимали на себя все бремя мутаций, избавляя от него альф. Хотя не до конца. Разница между близнецами была очевидной, а вот связь — нет. Но она все равно каждый раз твердо заявляла о себе. И не имело никакого значения, что никто не мог понять, каким образом она работает.