Тамара Габбе - Город мастеров. Пьесы сказки

• Название: Город мастеров. Пьесы сказки
• Автор: Тамара Габбе
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Сказка
• Год: 1958

В эту книгу вошло пять сказок для чтения и представления.

Они написаны Т. Г. Габбе и многие годы шли на сцене театров в Москве, Ленинграде, Свердловске, Ярославле, Рязани и других городах нашей страны, а некоторые из них были поставлены и за рубежом. Их смотрели и смотрят дети и взрослые.

Среди них есть пьеса, в основу которой положены легенды и героические предания русского народа («Авдотья Рязаночка»). Есть драматические сказки, источником которых являются классические сказочные сюжеты, по-своему понятые и развитые («Хрустальный башмачок», «Сказка про солдата и змею»). Есть, наконец, и такие, где и замысел, и герои, и самое развитие действия целиком созданы автором. Это — «Город Мастеров» и «Оловянные кольца».

Стихи для четырех пьес, помещенных в этом сборнике, написал С. Я. Маршак.

В пятой пьесе («Авдотья Рязаночка») тексты песен в основе своей народные.

---

Из подполья поднимается Васена с большим жбаном квасу.

НАСТАСЬЯ (подавая на стол). А что, батюшка, в наших-то краях про татар не слыхано, не видано?

ГОСТЬ. Кабы не было слыхано да видано, так и мы бы к вам в кузню нынче не пришли.

ВАСЕНА. Ох, батюшки!… (Чуть не роняет жбан.) Едва не пролила! Боюсь я татар, дяденька!

ФЕДОСЕИЧ. Бойся — не бойся, а квас не проливай. Лучше Авдотьюшкиного квасу во всей Рязани нет. Пей, Тимош, да ступай на кузню. Чего зря на пороге топтаться-то!

ТИМОШ (пьет, утирается). Ух! Ажно сердце оттаяло… И худой квас лучше хорошей воды, а этот — чисто мед. Ну спасибо, хозяюшка! (Накрывается рогожей.)

ФЕДОСЕИЧ. Брось рогожку-то! Вон уж и солнышко выглянуло. Радуга во все небо стоит.

Тимош распахивает дверь. Яркий луч пересекает избу.

ВАСЕНА. И впрямь солнышко! Едем, тетя Душа!

АВДОТЬЯ. Тише ты! Куда же ехать, на вечер глядя!

Дверь снова открывается. В избу входит муж Авдотьи, Никита Иваныч. Это рослый, статный человек, спокойный, приветливый и деловитый. С ним вместе — Федя, меньшой брат хозяйки, мальчик лет четырнадцати. Он учится у зятя кузнечному ремеслу и старается быть таким же неторопливым, уверенным и степенным. Встретив их, Тимош на минуту задерживается в сенях.

ФЕДОСЕИЧ. Ну, вот и хозяин пожаловал!

ТИМОШ (с порога). А уж мы с гостем заждались тебя, Никита Иваныч. дело у него к тебе. К спеху, говорит.

НИКИТА. Здорово, здорово, знакомый! Да только как по имени-то тебя звать, не припомню что-то.

ГОСТЬ. Много нас к тебе ходит, всех не упомнишь. Зови хоть Герасимом.

НИКИТА. Что ж, дядя Герасим, коли тебя хозяйка уж попотчевала, пойдем от этой печки к моей — моя жарче. А ты, Авдотьюшка, чего в дорогу не собираешься? Самое вам время — по холодку.

АВДОТЬЯ. А может, завтра, Никита Иваныч? Еще бы денек дома пожили…

НИКИТА. Откладывай безделье, да не откладывай дела, Авдотьюшка. Пора-то сенокосная.

АВДОТЬЯ. У меня и здесь дела хватит, Никита Иваныч.

НИКИТА. Домашнего дела век не переделаешь. А сено пропадет.

АВДОТЬЯ. Что — сено! Вас тут мне страшно оставить, Никитушка! Ведь, говорят, татары…

НИКИТА. То-то и есть, что татары! Собирайся-ка ты поскорей, голубушка. Полно тебе мешкать-то! Забирай Васёнку, Федю, Настасью… да и матушку ехать уговори!…

АВДОТЬЯ. А ты, никак, слыхал что?

НИКИТА. Ничего я не слыхал. А всё лучше вам в Заречье эту пору перебыть.

АВДОТЬЯ. Да вы-то тут как? Ты сам, Федосеич, Тимош?…

НИКИТА. Что ж — мы? Наше дело мужское. Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. А хлеба напечь да варева наварить это дело нехитрое. Сами сладим.

НАСТАСЬЯ. Уж и сами! Нет, батюшка, покуль я жива, я в этой печи огонь разводить буду, а вы у себя на кузне жар раздувайте. Еще чего выдумал: мужики печь да варить станут!…

ФЕДОСЕИЧ. Ну и ладно. Охота пуще неволи. Пусть Ильинишна с нами остается. А ты слушайся хозяина, хозяюшка, он дело говорит. Собирайся в дорогу.

ВАСЕНА. Мы живо!… (Убегает.)

ФЕДЯ. Поезжай, поезжай, Дуня! А только я с тобой не поеду.

АВДОТЬЯ. И ты не поедешь?

ФЕДЯ. Не!… Без стрельцов да без кузнецов Рязань не выстоит. Слышала небось?

Все оборачиваются к нему. Смех.

НИКИТА (строго). Ты что, кузнец али стрелец? Высоко летаешь, парень!… Рязань без него пропала!… Бери-ка вот мешок!

ФЕДЯ. Не поеду я!

НИКИТА. Ох, Федька! Так-таки не поедешь?

ФЕДЯ. А ты бы Федька был, а я бы Никита Иваныч, — ты бы моего слова послушался? Поехал бы?

ГЕРАСИМ (одобрительно). Эвона! С норовом парень!

НИКИТА. Неслух ты, Федор! Кто дому голова — я али ты?

ФЕДЯ. Ты, Никита Иваныч, ясное дело. Я из твоей воли не выхожу. Прикажи железо каленое голыми руками взять, я не ослушаюсь. А только зачем ты меня заодно с Васенкой сестре Дуне в подручные отдаешь? Я хоть и невелик, а всё мужик… Правда, Федосеич?

ФЕДОСЕИЧ. Как же не правда? Правда. Молод петушок, да не курица. А что, Никита Иваныч, может, и впрямь оставим парня тут? Уж он не младенец. Нас тоже с этаких годов к ратному делу приучали. Да и тревогу-то бить не рано ли? Где они еще, татары-то? Авось и эту тучу господь мимо пронесет, как грозовую пронес.

НИКИТА. Ну что с вами со всеми поделаешь? Ладно уж, оставайся, кузнец!

АВДОТЬЯ (ласково и робко). А мне, Никита Иваныч, тоже, может, остаться? С вами-то со всеми я ничего на свете не боюсь, а там у меня все сердце изболит-изноет.

ФЕДОСЕИЧ. Да полно те, хозяюшка! Ты до этих до татаров два раза домой воротишься. Еще поспеешь, коли что, и натерпеться с нами и намучиться.

Во время последних слов дверь в сени снова отворяется, и в избу заходит мать Авдотьи и Феди, Афросинья Федоровна. Это еще не старая женщина, неторопливая, с негромким голосом и тихой улыбкой. Дочка очень похожа на нее.

Вот и матушка тебе так же само скажет. Верно я говорю, Афросинья Федоровна? Чего ей, хозяюшке-то нашей, татар тут дожидаться? Пускай едет, свое дело делает.

АФРОСИНЬЯ. Дай сперва с людьми поздороваться, Андронушка. (Кланяется всем.) Здравствуй, Никита Иваныч! (Гостю.) Здравствуй, батюшка! (Остальным.) А с вами то уж мы нынче видались-здоровались… Ну что, Дунюшка, все медлишь?

АВДОТЬЯ. Боюсь уезжать, матушка. Ведь и ты небось слышала, что люди-то говорят.

АФРОСИНЬЯ. Страху служить — не наслужишься. Коли нам хлеба не месить да сена не косить, татар дожидаючи, так и на свете не жить. Не впервой нам эту беду встречать.

ФЕДЯ. Вот и я так говорю…

АФРОСИНЬЯ. А ты бы, Федор Васильевич, чем говорить, других бы послушал. Вот я, Дуня, попутничков тебе принесла в скатерку увязала…

НАСТАСЬЯ. Да и у меня тут наварено, нажарено…

АВДОТЬЯ. А ты, матушка, не поедешь со мной?

АФРОСИНЬЯ. Стара я на сенокос ездить, это дело молодое. Мы уж с Настасьюшкой домовничать останемся — за кузнецами твоими приглядим. (Гладит сына по голове).

Из дверей выходит Васенка, закутанная в платок, с узлом в руках.

ВАСЕНА. Ну, я уж собралась, тетенька. И Тимош Пегого запряг. Вон телега-то, под окном стоит. Снести узел, что ли?

АВДОТЬЯ (с упреком). Что ты все торопишься, Васена!

ВАСЕНА (виновато). Да ведь не доедем дотемна, тетенька.

НИКИТА. Раньше из дому выедешь, Авдотьюшка, раньше домой воротишься. А уж мы-то тебя как ждать будем!… (Обнимает ее, потом решительно поворачивается к окну.) Бери узел, Тимош!

ФЕДЯ. Я снесу! (Тянет к дверям поклажу.)

На пороге Тимош забирает у него узлы.

АФРОСИНЬЯ. С богом, доченька!

НАСТАСЬЯ. Час добрый — дорожка полотенцем!

АВДОТЬЯ (с покорной грустью). Ну, будь по-вашему. (Накидывает на голову большой платок.) Прощай, матушка! Прощай, Никитушка! Прощайте все! Феденька… (Обнимает брата).

ФЕДЯ. Ну, Дуня!… Что зря слезы-то лить? Едешь на три дня, а прощаешься словно на три года!…

АВДОТЬЯ. Мне и три дня за три года покажутся.

НИКИТА. А нам и того дольше. Да делать нечего.

ГЕРАСИМ. Это не зря говорят: без хозяйки дом — что день без солнышка.

ФЕДОСЕИЧ. А и солнышко не навек заходит. С одного краю зайдет, с другого покажется.

АФРОСИНЬЯ. Ну, доченька, легкого отъезду, счастливого приезду! Дай-кось я на тебя еще разок погляжу, душенька ты моя светлая! (Приглаживает ей волосы, оправляет платок.) Вот так-то… Ну, сядем на дорожку.

Все на мгновение присаживаются. Первым поднимается Никита.

НИКИТА. Ехать так ехать!

Авдотья кланяется по очереди матери, гостю и всем домочадцам и молча выходит. Все провожают ее. У порога задерживаются только Федосеич и Герасим.

ГЕРАСИМ. Хороша у вас хозяюшка-то! Заботливая… Я тут и часу не пробыл, а словно дочку родную проводил.

ФЕДОСЕИЧ (тихо). Коли правду тебе сказать, человек добрый, тесно у меня нынче на сердце. Кто его знает, свидимся эти еще, доведется ли. (Уходит вслед за остальными.)

Герасим с порога смотрит в ту сторону, откуда доносятся голоса, стук копыт и скрип колес. Через минуту Настасья и Федосеич возвращаются в избу и молча, понуро принимаются за свои дела.

НИКИТА (появляясь в дверях). Ну, дядя Герасим, сказывай, зачем ко мне пожаловал! Айда на кузню, что ли?

ГЕРАСИМ. Веди, хозяин! Прощайте, люди добрые! (Уходит.)

НАСТАСЬЯ (помолчав). Что ж, Федосеич, доскажи хоть мне, старухе, про эту самую про жар-траву. А то и на свет-то глядеть не хочется от тоски, от скуки.

ФЕДОСЕИЧ (медленно и задумчиво). Отчего не досказать? Доскажу… Идет он, стало быть, мельник-то наш, трудною дорогою, через леса дремучие, через болота зыбучие. Промеж смерти и жисти тропу выбирает. За плечами огонь горит, пред очами вода кипит… Иди своим путем, не оглядывайся!…

Картина вторая

Пожарище. Опаленная, опустошенная, затоптанная земля. Где были сады и дворы — деревья, обугленные, сронившие от жара листву. Где были дома — черные, обгорелые бревна, скорежившиеся, мертвые, непонятные остатки еще недавно живой, веселой домашней утвари да печи, растрескавшиеся, оголенные, торчащие из черной земли.