Алистер Макграт - Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира

• Название: Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира
• Автор: Алистер Макграт
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098307-0

Бозон Хиггса или Божественная частица? Теория Большого взрыва или библейское сотворение мира? Теория происхождения видов Чарлза Дарвина или Божественное творение? Наука или религия?

Ученый, доктор молекулярной биофизики и, по совместительству, профессор богословия Оксфордского университета, коллега и интеллектуальный оппонент Ричарда Докинза, Алистер Макграт считает, что это противостояние давно устарело. Его новая блестящая и убедительная работа, которую по праву высоко оценили ведущие ученые умы мира, читается на одном дыхании, она поможет вам увидеть удивительные связи между поворотными открытиями в астрофизике, биологии, генной инженерии, медицине и достижениями в теологии, обогатить и укрепить ваши взгляды на мир и место человека во Вселенной.

---

Гулд ясно и недвусмысленно заявил, что естественные науки, в том числе теория эволюции, не противоречат ни теизму, ни атеизму. Разумеется, считать половину – причем неважно какую – коллег-ученых дураками было бы абсурдно, поэтому Гулд и не смог сделать никакого другого разумного вывода из того, как разнообразно его умные и образованные знакомые реагировали на реальность.

Ветеран британской философии Мэри Миджли – яростный критик склонности некоторых ученых предаваться всякого рода «псевдонаучным спекуляциям» в некоторых относительно популярных работах, обычно – в последних главах. До этого в книгах, как правило, корректно разбираются различные научные вопросы, и доводы основываются на надежных данных. Однако в последней главе все внезапно меняется. Миджли посмеивается над «яркими пророческими и метафизическими пассажами», которые можно найти на заключительных страницах, где авторы со знанием дела (и, честно говоря, с некоторым апломбом) обсуждают смысл жизни и другие великие вопросы[46]. Особенно резко Миджли критикует Ричарда Докинза: для нее он – ярчайший пример ученого, который придает научным занятиям как таковым непомерно огромный вес и, в частности, того, как известный популяризатор науки претендует на авторитет и в других областях. Откуда такая уверенность, что Вселенная лишена цели и смысла? Как можно это доказать? Миджли считает, что подобные вопросы следует оставить открытыми[47].

Примирить науку с атеизмом легко и просто. Но и с христианством ничуть не сложнее. Однако сама наука не должна придерживаться ни атеизма, ни теизма любого рода, в том числе и христианства. Повторяю, это просто наука. И так уж сложилось, что есть ученые-христиане, ученые-атеисты, ученые, придерживающихся любых политических, общественных, этических взглядов на жизнь. Это факт. Науке не свойственны никакие религиозные, политические, социальные воззрения. Можно говорить о том, соответствуют они друг другу или нет, но соответствовать – не значит следовать с необходимостью.

В поисках понятности и логичности

Мы – люди и поэтому стремимся составить из разных аспектов жизни целостную, логичную картину, которая бы нас удовлетворила. Нам мало просто искать смысл в отдельных предметах и явлениях. Мы хотим, чтобы они стали частью более масштабной модели. Мы не считаем свои ментальные миры чередой непоследовательных, никак не связанных друг с другом мыслей и идей – нет, нам нужно соткать из них узор, словно из нитей. Мы стремимся разработать «общую картину» реальности, в которой наука и религия прекрасно дополняют друг друга на умопостигаемой карте интеллектуального ландшафта и обеспечивают обогащенное представление о жизни, где все взаимосвязано. Для многих из нас самая трудная задача, которая стоит перед человечеством, – построение интерпретируемой модели, которая станет универсальным ориентиром в нашей жизни.

Все дело в историях, картинах и картах. Мы живем в мире, который сформирован бродячими сюжетами. Но какой из них самый осмысленный? Многие философы в наши дни называют творческий подход к поиску смысла жизни «мифом»[48]. Какой же миф самый лучший? Кому-то удобнее мыслить «картинами»: так легче визуализировать и организовывать «снимки» жизненных ситуаций, придавать логичность разрозненному набору впечатлений. А иногда говорят о «картах смысла», помогающих разобраться в сложном ландшафте реальности и проложить себе путь по нему.

Некоторые психологи описывают подобную ментальную карту реальности при помощи теории схем: схема дает одновременно и аппарат для представления некоторых аспектов реальности, и систему для организации информации о них[49]. Схемы часто представляются и навязываются через нарративы. Хорошие истории, картины и карты помогают нам углубить свое восприятие реальности – а плохие загоняют в тупики упрощенных представлений. Если ошибиться с ними, они обедняют и принижают, а если выбрать их правильно, они обогащают и просветляют.

Мы уже видели, что некоторые «великие нарративы» завладевают воображением целой культуры, но лишь временно, а затем теряют притягательность и утрачивают доверие. В наши дни упрощенческое, материалистическое мировоззрение вытеснило сложные холистические подходы, которые главенствовали в более ранние периоды развития западной культуры, в особенности в эпоху Возрождения. Ученые Возрождения считали природу многогранным живым организмом, где все взаимосвязано, а затем это представление сменилось механистическими моделями. С точки зрения такого «великого нарратива» природа толкуется как обезличенная конструкция из вещества и сил, управляемая причинно-следственными законами.

Однако если механический нарратив и доминирует в культуре, из этого не следует, что он интеллектуально точен или экзистенциально адекватен. Просто он вышел на передний план и когда-нибудь отойдет обратно. Есть и другие истории о поисках смысла, другие точки зрения, которые наша культура оттесняет на периферию. А нам иногда нужно двигаться дальше и возрождать старые представления, которые подавляли и замалчивали не потому, что они неправильные, а потому, что они неудобные и по сути своей подрывные. Культурная история науки и религии – едва ли не лучший тому пример.

Рассмотрим ее подробнее.

Истории о науке и религии

Отдельные группы в пределах тех или иных культур рассказывают свои истории, чтобы подтвердить и закрепить собственные притязания на мудрость и авторитет, с одной стороны, и исключить тех, кто может их оспорить, – с другой. Как мы уже отмечали, философ и культуролог Чарльз Тейлор показал, как определенные метанарративы выходят на главенствующие позиции, даже если они слабо укоренены в реальности[50]. А когда кто-то пытается оспорить эти доминирующие нарративы или отказаться от них, это представляют как признак иррациональности. Однако те, у кого хватает мудрости сомневаться в них, впоследствии считаются пророками, великими мыслителями, далеко опередившими свое время.

Выдающийся философ-постмодернист Мишель Фуко (1926–1984) прославился изучением проблемы безумия в эпоху Средневековья и в Новое время[51]. Почему эта работа оказалась такой влиятельной? Потому что показала, как власти зачастую применяли клеймо «безумие» вовсе не для обозначения душевных недугов, а как оружие в борьбе с подрывными, неудобными взглядами, представлявшими реальную угрозу для политических и культурных институтов. Нейтрализовать опасные идеи проще всего, если назвать их безумными. Интеллектуальную диктатуру маскировали под деяния на благо общества.

Точно так же обстояло дело с карательной психиатрией в СССР, где политических и религиозных диссидентов отправляли в психиатрические больницы. Эти люди были совершенно здоровы, просто придерживались воззрений, угрожавших официальной идеологии СССР. При этом одним выстрелом убивали сразу двух зайцев – и изолировали диссидентов от общества, и отметали их идеи как «безумные». К сожалению, подобный подход к демонизации веры характерен и для нового атеизма. Снисходительное замечание Ричарда Докинза, что вера – это «разновидность психического заболевания», в далекие восьмидесятые казалось смелым и тонким, но сейчас в нем слышится недовольное ворчание ретрограда[52].

Между тем истории, доминирующие в культуре, берутся не из воздуха. Как показывали культурологи-аналитики со времен Антонио Грамши (1891–1937), их создают и продвигают культурные и властные авторитеты. Одни интеллектуалы «состоят в заговоре» с доминирующими культурными нарративами, другие подвергают эти нарративы сомнению. И зачастую самые мощные доводы против доминирующих культурных нарративов выдвигают именно ученые. Физик Фримен Дайсон в эссе «The Scientist as Rebel» («Ученый как мятежник») провозгласил: «Наука в любой культуре – это союз людей свободных духом, восстающих против местной тирании, которой любая культура подвергает своих чад»[53]. Наука очень часто бросает вызов культурным авторитетам, в том числе и религиозному истеблишменту.

Это очень веский довод, и Дайсон подкрепляет его множеством примеров. Великий персидский астроном и математик Омар Хайям (1048–1131) считал науку мятежом против интеллектуальных ограничений ислама, а некоторые лучшие индийские физики XX века – например, Ч. В. Раман (1888–1970), – видели в ней мятеж против фаталистической этики индуизма.

Но иногда мятеж был направлен против политического истеблишмента. Например, первые поколения японских ученых XIX века воспринимали науку как борьбу с традиционной культурой феодализма, а тот же Раман – еще и как оружие против культурного влияния Британии в колониальный период.

Доминирующая в культуре история о войне науки и религии безо всякой критики пересказывается в трудах новых атеистов – в том числе и в книге «Бог не любовь: как религия все отравляет» Кристофера Хитченса (2007). В этой работе Хитченс приводит в доказательство нарратива противостояния предвзято и откровенно грубо отобранные примеры. Исторические подробности искажаются ради соответствия излюбленной теории автора, а те, которые упорно не желают в нее укладываться, либо отметаются, либо произвольно отодвигаются на второй план. Хитченс опирается на тщательно выбранные исторические анекдоты, как будто они представляют некую высшую истину, состоящую в том, что те, кто придерживается религиозных представлений, не в себе и, следовательно, потенциально опасны для общества в целом.