Трейси Гузман - Райская птичка

• Название: Райская птичка
• Автор: Трейси Гузман
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-966-14-5624-1, 978-5-9910-2527-0, 978-966-14-5831-3, 978-966-14-5835-1, 978-966-14-5834-4, 978-966-14-5833-7, 978-966-14-5832-0

Томас и Элис созданы друг для друга. Но их мечты о счастливом будущем разрушила Натали, сестра Элис… Через много лет Томас попытается отыскать Элис и узнает, что у него есть дочь, о существовании которой он даже не догадывался. Не знает о том, что ее дочь жива, и Элис, ведь Натали сказала сестре, что девочка родилась мертвой. Когда все тайны всплывут наружу, смогут ли некогда влюбленные простить друг другу ошибки молодости и начать новую жизнь?

---

– Полагаю, у Томаса есть свои причины. Художники… все как один эксцентричны, не так ли? – Финч выдержал паузу и наклонил бокал в сторону Крэнстона. – Вы ведь не сомневаетесь в своей способности получить за эту работу хорошую цену, верно?

– Разумеется, нет. Если мы ее примем, на аукцион будут брошены все наши ресурсы. Мы не упустим ни единой мелочи.

Стивен закусил щеку. Как будто они могут не принять такую работу.

Финч смерил Крэнстона тяжелым взглядом. Оговорки директора «Мерчисон и Данн» не произвели на него впечатления.

– Уверен, это его успокоит.

Тяжелые портьеры, которые закрывали сводчатый проход в дальние комнаты, раздвинулись. Сначала Стивен увидел руку, отводившую занавески: длинные пальцы, рябая кожа на фоне темно-красной ткани портьер. Потом в комнате появился весь Томас Байбер. Он был одного роста со Стивеном, только чуть сутулился от старости и двигался неторопливо. Однако не так, будто ходьба требовала от него особых усилий, а так, словно каждый шаг был выверен согласно некой стратегии. Пока он пробирался к креслу рядом с Финчем, его глаза бегали по собравшимся. Байбер опустился на подушки, не говоря ни слова, и протянул руку, в которую Финч проворно вставил бокал. Стивену впервые стало жаль профессора. Он беспрекословно исполнял роль лакея, и Стивен понял, что они с Крэнстоном наблюдают отношения, которые складывались и оттачивались годами.

Воздух в комнате был спертым. Не в силах подавить першение в гортани, Стивен многозначительно кашлянул, покраснел и принялся искать свой бокал.

– Возможно, мистер Джеймсон, сейчас благоразумнее будет переключиться на воду, – предостерег Крэнстон, от души похлопав его по спине.

– Да, – сказал Стивен, оттягивая ворот рубашки. – Это будет благоразумнее. Мои извинения.

Финч с Байбером переглянулись и… расхохотались. Стивен был окончательно унижен. Краска еще гуще залила его лицо, а от уверенности и энтузиазма, с которыми он шел на встречу, не осталось и следа.

– Прошу прощения, мистер Джеймсон, но от этой непреложной истины никуда не денешься: чужие злоключения лучше всего разбивают лед. Как бы там ни было, я рад наконец познакомиться с вами.

Голос Байбера лился звучно, как из колодца, и, несмотря на решение Стивена оставаться беспристрастным, его заворожил пристальный взгляд художника. Он знал, что Байберу семьдесят с небольшим, и ожидал (возможно, из‑за того что тот долго не появлялся на публике) увидеть его физически увядшим. Но за исключением цвета лица, ставшего мертвенно-бледным, и некоторой неуверенности в движениях, Байбер остался почти таким же, как на фотографиях, которые помнил Стивен: высоким и стройным, с гордо поднятой головой и копной теперь уже белых волос. Он вел себя властно и в то же время обаятельно.

– Я знал по работе в галерее вашу мать, мистер Джеймсон, но не отца. На мой взгляд, он был незаурядным человеком достойным восхищения. Художникам, да и людям в целом, жилось бы легче, будь среди нас больше таких, как он. Позвольте принести свои соболезнования.

Услышать об отце как раз в тот момент, когда он думал о нем, перебирая в кармане его запонки, было неожиданно. Дилан Джеймсон был бы в восторге от такой компании: его друг Финч, напыщенный Крэнстон и Байбер, человек, чей талант гремел, несмотря на легендарные нравственные изъяны. «О, если бы и к моим изъянам он относился с такой же терпимостью», – подумал Стивен и тут же сам себя пристыдил. Байбер разглядывал его. Надо же, Томас Байбер бывал в галерее отца, а он даже не знал об этом.

Художник прочистил горло.

– Итак, джентльмены, предлагаю покончить с любезностями и перейти к делу. У меня есть картина, которую я хочу продать. Полагаю, вы будете рады заняться ее продажей, не так ли?

– Если мы получим возможность осмотреть работу и удостовериться в ее подлинности, то да, – сказал Крэнстон.

Байбер сложил руки, будто в молитве, подперев губы кончиками пальцев. Стивен понял, что художник пытается (без особого успеха) скрыть улыбку.

– Разумеется, мистер Крэнстон. Ничего другого я не ждал. С нами, в этой самой комнате, есть два человека, способных дать вам однозначный ответ относительно подлинности работы, не так ли? Мистер Джеймсон, прошу вас.

Байбер указал в угол комнаты, где на полу высилась гора брезента. Стивен подошел ближе и осторожно приподнял краешек одного полотнища, чтобы обнаружить под ним другое. Только под пятым слоем тускло сверкнула кромка золоченой рамы, и у Стивена перехватило дух.

В комнате воцарилась тишина. Стивен замотал головой и четко зафиксировал себя в настоящем, отбросил все, кроме стоявшей перед ним картины. Перебарывая желание сорвать весь брезент одним движением, он сосредоточился пока только на раме и стал осторожно сдвигать полотнище, пока полностью не открыл вертикальное ее ребро.

– Девочка Муфточка, сев на минуточку, – забормотал он себе под нос. Каждый осмотр начинался у него с какой-нибудь рифмованной чепухи, помогавшей успокоить ум и улучшить концентрацию. Финч оказался прав, это было большое полотно. Одна рама чего стоила: кассетный багет в стиле искусств и ремесел[12] Прендергаста[13] с резной серединой ручной работы, мягко выгнутой планкой и рифленым стрельчатым фацетом, покрытый настоящей золотой фольгой в двадцать два карата.

– Приготовилась съесть творожок. Тут пришел паучок…

Золото на темно-коричневом болюсе фацета и середины было отполировано до агатового блеска, а на зеленом болюсе планки осталось матовым. Углы рамы были перфорированы и украшены акантовым орнаментом, а позолоту слегка потерли, чтобы обнажить болюс. Доски профиля выглядели крепкими, и общее состояние багета было хорошим. При таком размере рама могла стоить тысяч десять-пятнадцать, если не больше.

Стивен оглянулся через плечо. Остальные напряженно за ним наблюдали. Он освободил картину от брезента и вынул из кармана куртки хлопчатобумажные перчатки. Сняв часы, он помахал Крэнстону второй парой перчаток со словами:

– Часы придется убрать, и запонки тоже.

Он поднял взгляд на Байбера.

– Где?

– Думаю, здесь. У стены.

Крэнстон кивнул Стивену, и они вдвоем осторожно подняли картину и понесли в дальний конец комнаты, куда проникал слабенький лучик света. Они бережно прислонили полотно к стене и встали рядом с Финчем и Байбером, который поднялся с кресла и держался за его спинку. Стивен гадал, волнуется ли художник, или неуверенность давно его оставила. Однако Байбер выглядел скорее несчастным, чем взволнованным, как будто воспоминания, связанные с этой картиной, были болезненными. Втроем они взглянули на полотно, потом, поведя бровями, оглянулись на Байбера, скользнули по нему быстрыми взглядами и снова уставились на картину.

На потускневшей табличке внизу рамы значилось: «Сестры Кесслер». Фоном портрету служила гостиная какого-то просторного коттеджа – бревенчатые стены, деревянный пол, высокий потолок с лесенкой на чердак, в спальню. Летний день, клонящийся к вечеру. Открытые окна в дальней стене комнаты, и занавески нарисованы так, будто их колышет легкий ветерок. Стивен почти чувствовал на шее его дыхание. Бахрома плюща смягчала очертания оконных рам, вдали серебрилась вода. Тусклый, рассеянный свет отражали разнообразные поверхности: отрез выцветшего восточного ковра, закрывающего часть пола, циферблат старинных напольных часов, страницы раскрытой книги на кофейном столике. Комнату наводняли предметы, и от каждого из них исходило зловещее свечение. На это, безусловно, работал нижний слой краски, как будто придававший всему равновеликое значение.

Центр картины определяли три человека: молодой мужчина, лет, быть может, двадцати семи-двадцати восьми, и две юные девушки. Стивена пробил озноб. Молодым мужчиной явно был Байбер. То ли выражение его лица было тому виной, то ли положение девушек рядом с ним, но Стивену стало неловко разглядывать полотно.

Художник уловил собственное юношеское высокомерие, изобразив себя в откровенном и нелестном свете. На картине Байбер сидел на канапе, вальяжно развалившись, забросив на колено бледную лодыжку; на его мягких лодочных туфлях виднелись потертости. На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом и закатанными выше локтей рукавами и видавшие виды брюки цвета хаки, причем складки и тени складок были так хорошо прорисованы, что Стивен еле сдержался, чтобы не протянуть руку и не пощупать ткань. Длинные волосы Байбера обрамляли черными кудрями его лицо. Поверх канапе было наброшено покрывало; одна рука Байбера растянулась на ткани, вторая упиралась в бедро. Он выглядел уверенным (это мягко говоря) или самодовольным, если выражаться резче. Он смотрел прямо перед собой, будто завороженный человеком, поймавшим всю эту сцену.