Николай Кочин - Князь Святослав

• Название: Князь Святослав
• Автор: Николай Кочин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-2257-1

О Святославе Игоревиче, князе Киевском, написано много и разнообразно, несмотря на то что исторические сведения о его жизни весьма скудны. В частности, существует несколько версий о его происхождении и его правлении Древнерусским государством. В своем романе Николай Кочин рисует Святослава как истинно русского человека с присущими чертами национального характера. Князь смел, решителен, расчетлив в общении с врагами и честен с друзьями. Он совершает стремительные походы, больше похожие на набеги его скандинавских предков, повергая противников в ужас. И хотя его правление было недолгим, Святослав оставил своим сыновьям богатое наследство, которое они смогли приумножить.

---

Вот послышались пронзительные звуки органов, вдруг раздвинулся пурпурный занавес императорской трибуны и взоры всех обратились туда. На троне сидел василевс Никифор с женою Феофано. По обеим их сторонам находились избранные сановники. Из-под венца царицы, усыпанного рубинами, сапфирами, топазами, аметистами, изумрудами, выглядывало её точёное, надменное лицо. Над нею стояли евнухи с опахалами. С боку августейшей четы стояли кувикуларии, держали знаки высшей власти: золотой меч, золотой шар, поддерживаемый крестом.

Василевс был очень угрюм. Маленькие его глаза из-за оплывших век, сверкающие мрачным огнём, беспокойно бегали по рядам ипподрома. Топорная его фигура оттенялась царственным великолепием дивной жены. Вот он поднялся, и снизу все увидели верхнюю половину его фигуры; он оглядел собравшихся брезгливо и поклонился нехотя. Точно ветерок прошёл по кругу ипподрома, и всё стихло. Троекратно и проникновенно он благословил собравшихся и подал знак музыкантам.

Раздались удары бубнов, взвилась яростная буря звуков. Раздвинулись железные решётки конюшен, стража посторонилась, и вот вылетели на арену блистающие колесницы. Их было четыре. Возницы, натянувшие шитые золотом вожжи, захлопали бичами. Бичи в воздухе описывали круги и овалы, завязывали узлы, которые при ударах развязывались с дробным треском. Один из возниц уже опередил остальных. Люди привстали, следя за безумным бегом коней, и победитель был встречен истошным криком. Толстый чиновник подал победителю белый пергамент с красными печатями и опоясал его драгоценным поясом. К ногам доблестного юноши бросали венки и монеты. Женщины больше всех неистовствовали, глаза их пылали, из груди исторгались вопли восторга.

Никифор, который не спускал глаз с царицы, заметил, как губы её дрогнули и засверкали глаза. Но оживление вспыхнуло на её лице и тут же потухло. Царица уловила пристальный взгляд василевса и приняла привычный царственный вид: Никифор, восторженно, по-юношески обожавший царицу за красоту, презрение к опасностям, решительность и самобытность ума, был полон благоговения к ней. Он питал к ней только один благородный восторг, который посещает юношу в минуты самой высокой духовной настроенности. Он был счастлив оттого, что она была рядом. И в этот вечер, полный блеска и сладких звуков, напряжения высоких страстей, и упоения удалью и силой, казался Никифору пленительной действительностью, опередившей самые смелые вымыслы поэтов. Он был твёрдо уверен, что нет более счастливой державы, чем Романия, и что сам Всевышний даровал такую благодать только одному избранному народу на свете - ромеям, мудрейшим хранителям непревзойдённых духовных благ Эллады и железного Рима одновременно.

В ропот плебса он не верил, недовольство его относил за счёт низкой зависти злодеев. Разве мало завистников и мелких недоброжелателей, корыстолюбивых душ, у которых все помыслы ограничиваются накоплением вещественного хлама. Никифор вот этих и ограничивает в их бездонном любостяжании. Они-то и вносят смуту в жизнь, по греховности своей натуры. Но народ в целом - благоденствует. Да разве можно заикаться о каком-нибудь хотя бы даже затаённом недовольстве, глядя на этот смеющийся, ликующий, как бушующее море, и переливающий красками одежд ромейский народ - красу и гордость всего человечества.

Вновь загрохотали бубны, загремели литавры. Колесницы помчались вперёд, сверкая серебряными сборчатыми уборами. Никифор отдался очарованию минуты, обозревая убранство ипподрома. Искромётные полотнища хоругвий развевались на тихом ветерке жаркого дня. Свежие, юные хоругвеносцы в белых, красных, голубых и лиловых мантиях олицетворяли в его глазах небожителей - серафимов. Миллионы отблесков излучали, отбрасывали обнажённые мечи и секиры стражи. Обелиск Феодосия и колонна змей - сплетение трёх пресмыкающихся, поддерживавших головами золотой треножник, возвышались над этим грохочущим морем звуков, цветов, блеска… И когда Никифор невольно переводил взгляд на царицу, которая была главным украшением всего того, что он видел, душа его переполнялась благоговением. Созерцание возвышенной красоты приводило его в сладкое умиление. Любое желание она могла внушить одним только выражением глаз. В глубоком затаённом волнении следил он за ней, но ничего, кроме невозмутимого величия, не мог заметить.

В перерыв между двумя заездами Никифор надумал подивить своих подданных одной новинкой, о которой он пока никому ничего не сказал. Он велел выйти на арену сотням своих гвардейцев, которым велено было потешить собравшихся примерным и красивым сражением. Василевсу казалось, что он убивает двух зайцев сразу: ещё более возвышает свою гвардию в мнении народа, показывая её во всем блеске, ловкости и силе. И в то же время выражает своё великодушное снисхождение к горожанам после всего случившегося, и, предоставляя им право восторгаться сейчас славой гвардии сколько угодно, тем самым загладить свои проступки. В этом примирении горожан с гвардией ему чудился акт царственной доброты. Сам он никогда не стал бы для себя лично унижаться до снисхождения к народу. Даже одна мысль об этом казалась ему оскорбительной. Но дело касалось репутации его собственной гвардии, которую он с таким усердней создал, воинственный азартный вид которой исторгал у него слезы восторга. Только ради неё он готов был снизойти до заискивания перед толпой.

Но когда высыпала на арену блестящая когорта рослых, молодых, прекрасных, мужественных гвардейцев, один вид которых, по мнению василевса, должен был привести зрителей в состояние блаженного экстаза, и она начала выстраиваться на арене в стройные ряды и послышался звон щитов, то вместо криков восторга наступила настороженная тишина. Все глядели друг на друга в немом недоумении: что бы это могло значить? На арене гвардейцы никогда доселе не появлялись. Намерения василевса никому не были известны, зато картина кровавой схватки с гвардейцами засела у всех в памяти, и многие избитые и измордованные на рынке, находились сейчас на ступенях ипподрома. Напряжённая тишина продолжалась недолго. Пронёсся шепоток по рядам, раздались болезненные восклицания, и вдруг те, которые находились ближе к дверям, вскочили, с шумом кинулись к выходам и мгновенно затопили их. Тогда точно вихрем всех подняло со скамей. Кто-то крикнул:

- Вот как узурпатор решил с нами расправиться! Спасайтесь, кто как может.

И этот выкрик как эхо повторился в разных концах ипподрома, снял со скамей и тех, кто ещё не подвергся всеобщей панике. И началось то неудержимое безумие толпы, при котором не рассуждают, не видят, не слышат ничего, ничего не хотят знать и только кричат, лезут и давят друг друга. Это тот случай, когда толпа уже наэлектризована, и самый ничтожный факт способен породить грандиозную катастрофу. Теперь всех сразу обуяло чувство, что гвардейцы высланы для расправы, и люди цеплялись друг за друга, падали под ноги бежавшим, сходили с ума. Растерзанные женщины валялись на ипподроме с раздавленными детьми.

Василевс понял это по-своему. Кому-то ещё отвратна милость его! Гидра мятежа не добита! Кто-то ещё и тут решил подстрекать к беспорядку. И он приказал немедленно загородить выходы и силой водворить народ на прежние места. Но когда воины встали стеной у выходов, толпа мгновенно смыла их. Василевс обозлился пуще. Он потребовал подкрепления и велел гвардейцам выставить вперёд копья и секиры. Но задние не видели нацеленных копий и секир и продолжали отчаянно теснить передних, которые напарывались на оружие, повисали на копьях и тут же падали окровавленные. Мгновенно пронеслось по толпе, что при выходах режут и убивают. Ещё судорожнее задние начали толкать передних. Крики и вопли усилились.

Гвардейцы, которым было приказано беспощадно мятежников усмирять, пустили в ход щиты и короткие мечи. Тогда в гвардейцев полетели древки, хоругви, жезлы, отнятые у сановников, обувь. Озлобление с обеих сторон приняло такие размеры, что даже тех гвардейцев, которые стояли безучастно, убивали сзади. Толпа, рассеянная по ипподрому, металась туда и сюда, и так как везде были преграды, то абсолютное отчаяние её и безрассудство казалось василевсу, сановникам и страже - грандиозным организованным бунтом. Ни уговорит, ни успокоить её никакими мерами уже было нельзя. Никифор, привыкший за свою жизнь везде видеть происки врагов, сказал приближенным:

- Теперь вы видите наше упущение. Враждебные нам негодяи проникли сюда во множестве и ведь сорвали великое празднество, опорочили гвардию, очернили василевса, обесславили империю. Я думаю, что любезный нам логофет примет самые суровые меры к изловлению злодеев, нарушивших покой народа и опозоривших его василевса.

Логофет полиции в ответ на это всей своей фигурой выразил полную готовность ловить сейчас же воображаемых злодеев, подвергать сомнению слова василевса не было в его привычках.