Александр Янов - Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560

• Название: Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560
• Автор: Александр Янов
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

Так это было на практике. Что до теории, сошлюсь лишь на один пример. Известный уже нам Жан Боден — современник Грозного и автор классической апологии абсолютной монархии, оказавшей ог­ромное влияние на всю ее идеологическую традицию, — выступил в своей «Республике» ничуть не меньшим, на первый взгляд, радика­лом, нежели сам Грозный в посланиях Курбскому. Боден тоже был уверен, что «на земле нет ничего более высокого после Бога, чем су­веренные государи, установленные им как его лейтенанты для управ­ления людьми». И не было у него сомнений, что всякий, кто, подобно Курбскому, «отказывает в уважении суверенному государю, отказы-

вает в уважении самому Богу, образом которого является он на зем­ле».35 Более того, вопреки Аристотелю, главным признаком человека считал Боден вовсе не участие в суде и совете, а совсем даже наобо­рот — безусловное повиновение власти монарха. До сих пор впечат­ление такое, что хоть и был Боден приверженцем «латинской» ереси, Грозный, пожалуй, дорого бы дал за такого знаменитого советника.

И просчитался бы. Ибо оказалось, что при всем своем монархи­ческом радикализме имущество подданных рассматривал тем не ме­нее Боден как их неотчуждаемое достояние. Более того, он категори­чески утверждал, что в распоряжении своим имуществом подданные так же суверенны, как государь в распоряжении страной. И потому облагать их налогами без их добровольного согласия означало, по его мнению, обыкновенный грабеж. Можно себе представить, что сказал бы он по поводу разбойничьего похода Грозного на Новгород.

Но и Грозный, в свою очередь (точно так же, как, допустим, Чин- гизхан или «царь царей» Дарий), несомненно усмотрел бы в концеп­ции Бодена нелепейшее логическое противоречие. И был бы прав. Ибо и впрямь, согласитесь, смешно воспевать неограниченную власть наместника Бога, ограничивая ее в то же время имуществен­ным суверенитетом подданных.

Но ведь именно в этом логическом противоречии и заключалась суть феномена абсолютизма! Феномен этот действительно был пара­доксом. Но он был живым парадоксом, просуществовавшим столетия. Более того, именно ему и суждено было сокрушить диктатуру «мир-им­перий», безраздельно властвовавшую до него на этой земле.

. . й Глава седьмая

ПЁ0ГПЯНИЧ6НН0/ Язык*нак°тоР°ммыспорим

ограниченная монархия

В теоретическом смысле, однако, еще важнее другое. Самим своим существованием абсолютизм продемонстрировал, что кроме очевидных юридических ограничений власти, могли сущест-

35 Н.Н. Кареев. Западно-европейская абсолютная монархия XVI, XVII и XVIII веков, Спб., 1908, с. 330.

вовать еще и другие, не записанные ни в каких конституциях и пото­му простому глазу невидимые. Но тем не менее столь же нерушимые на практике, как любая конституция. Я называю их латентными ог­раничениями власти.

Они-то и создали парадокс неограниченно/ограниченной мо­нархии, той самой, которую Монтескье называл «умеренным прав­лением». В случае с противоречием Бодена мы наблюдали лишь первое из этихограничений — экономическое.

Поскольку выглядит это всё так странно и так же противоречит нашему повседневному опыту, как, скажем, вращение земли вокруг солнца, попробую объяснить это на практическом примере. Совре­менник Ивана III французский король Франциск I, отчаянно нужда­ясь в деньгах, не пошел почему-то походом, допустим, на Марсель, чтобы разграбить его дотла и таким образом пополнить казну. Вмес­то этого оборотистый монарх принялся торговать судебными долж­ностями. Тем самым он невольно создал новую привилегированную страту — наследственных судей. А заодно и новый институт — судеб­ные парламенты.

Причем, нашлось сколько угодно охотников эти должности ку­пить. Это свидетельствовало, что покупатели правительству доверя­ли. Но еще более красноречив другой факт. Даже в глубочайшие ти­ранические сумерки Франции, даже при Людовике XIV, судебная привилегия эта не была нарушена ни разу. Иначе говоря, и прави­тельство никогда за три столетия не нарушило свое обещание, дан­ное еще в XV веке. Выходит, что совершенно вроде бы эфемерный политический парадокс абсолютизма был вполне, так сказать, мате­риальным.

Вот как описывал его Николай Иванович Кареев: «Неограни­ченная монархия вынуждена была терпеть около себя самостоя­тельные корпорации наследственных судей; каждого из них и всех их вместе можно было, пожалуй, сослать куда угодно, но прогнать с занимаемого поста было нельзя, потому что это означало бы нару­шить право собственности».36 Как видим, Боден вовсе не был поли-

36 Там же, с. 130 (выделено мною. — А.Я.).

тическим фантазером. Он лишь честно суммировал реальную прак­тику своего времени.

А она между тем вносила резкую деформацию в гранитную, ка­залось, цельность неограниченного по замыслу политического тела, непрестанно декларировавшего свою божественную абсолютность. Так или иначе, теперь мы знаем, на чем основывали свою типологию монархии европейские мыслители XV—XVIII веков: на латентных ог­раничениях власти. (Разумеется, они их так не называли. Но тревога за их судьбу, которую они постоянно испытывали, свидетельствует, "что они, в отличие от современных экспертов, прекрасно понимали,

чем речь.)

Глава седьмая Язык, на котором мы спорим

смерть»

Нам нужно было сосредоточиться в описании абсолютизма именно на этом первом пункте, потому что он решает дело. Без латентных ограничений власти человечество просто никог­да не вырвалось бы из тысячелетней исторической черной дыры «мир-империй», ибо именно они сделали возможной политическую модернизацию, обозначая таким образом исторический вектор Ев­ропы. Дальше дело пойдет быстрее.

Пункт второй. Что означало для хозяйственной самодеятельности Европы отсутствие постоянного государственного грабежа, понятно без комментариев. В отличие от экономики деспотизма, хозяйство здесь оказалось способно к перманентной экономической экспан­сии. Иначе говоря, к расширенному воспроизводству национального продукта.

Пункт третий. Экономическая экспансия, создавая имуществен­ное неравенство и сильный средний класс, должна была раньше или позже потребовать модернизации политической. Или, если хотите, расширенного политического воспроизводства. Подтверждением этому служит сам факт, что представительная демократия изобрете­на была именно мыслителями абсолютных монархий, идеологами этого среднего класса.

«Политическая

3 Янов

Пункт четвертый. Вместо характерной для деспотизма поляриза­ции общества, абсолютным монархиям была свойственна многосту­пенчатая иерархия социальных слоев.

Пункт пятый. В той же степени, в какой деспотизм был основан на равенстве всех перед лицом деспота, в основе европейского аб­солютизма лежало неравенство — не только имущественное, но и политическое.

Пункт шестой. Поскольку к XV веку социальные процессы, кото­рые мы наблюдали в Москве времен Ивана III (т.е. распад традици­онной общины и бурная дифференциация крестьянства), были в Ев­ропе закончены, ничто не препятствовало там стремительному пере­теканию населения в города. Оборотной стороной этой широкой горизонтальной, как говорят социологи, мобильности населения бы­ла упорядоченность мобильности вертикальной.

Проще говоря, означало это, что усиление новой бюрократичес­кой элиты в централизуемых государствах уравновешивалось мо­щью аристократии и жестокой конкуренцией новой и старой элит. В этом состояло одно из самых драматических отличий абсолютной монархии от деспотизма, который, как мы уже знаем, наследствен­ных привилегий не признавал (именно потому, между прочим, что манипуляция прижизненными привилегиями была едва ли не глав­ным рычагом власти деспота). Абсолютизм — несмотря на множест­во конфликтов и свирепую, порой кровавую конкуренцию элит — боролся с аристократией лишь как с противником политическим. Са­мо её существование сомнению никогда не подвергалось.

В этом пункте и возникает перед нами впервые еще одно мощ­ное латентное ограничение власти (назовем его социальным). Если деспотизм старался не допустить возникновения наследственной аристократии, то абсолютизм вынужден был с нею сосуществовать. Ну, допустим, нашкодившего британского лорда можно было ли­шить всех придворных должностей и сослать хоть к черту на кулич­ки, в самое дальнее из его поместий. В случае, если шкода сопро­вождалась государственной изменой, его можно было и обезгла­вить. Но лишить его наследника титула и этого самого поместья было нельзя.

Пункт седьмой. Это решающее обстоятельство не только обеспе­чивало элитам страны право на «политическую смерть» (лишая тем самым их борьбу между собою характера вульгарной драки за физи­ческое выживание), оно создавало самую возможность политичес­кой борьбы и независимого поведения. Что еще важнее, с моей точ­ки зрения, создавало оно и возможность независимой мысли.