Иван Мятлев - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Иван Мятлев
• Жанр: Юмористические стихи

Иван Петрович Мятлев (1796–1844) — русский поэт. В литературных и великосветских кругах приобрёл репутацию острослова, стихотворца-любителя: его куплеты, экспромты, стихи «на случай» и каламбуры ценили А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, В.А. Жуковский. Известен главным образом как автор слов романса «Как хороши, как свежи были розы…» и макароническими русско-французскими стихами — например, «Гугеноты», или большая поэма «Сенсации и замечания г-жи Курдюковой за границей, дан л’Этранже».

На слова Мятлева писали музыку Бородин, Варламов, Глинка.

Несколько неожиданна в этом светском человеке 1830-х, всю жизнь проведшем в петербургских гостиных и за границей, жилка народности, которой проникнуты многие его стихотворения («Фонарики-сударики», «Новый год», «Настоечка тройная, или Восторг» и др.). Положенные на музыку, они воспринимаются как народные городские романсы.

Люблю я парадоксы ваши,И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,Смирновой штучку, фарсу СашиИ Ишки Мятлева стихи…М.Ю. Лермонтов (Из альбома С.Н. Карамзиной, 1841)

---

Подражание Пушкину

Лентин к дьякону бежит,
Лентин дьякону кричит:
«Дьякон, где бы нам напиться,
Как бы нам распорядиться?»
Дьякон Лентину в ответ:
«Знаю где, да денег нет!
У Степана Бардакова
Штофа три вина простова,
Где достал и вкус каков,
Знает, верно, Бердышов
И Катюха повариха,
И Устинья столяриха,
Знает Зубов Андреян,
Знает Храпов, но он пьян
И не скажет нам ни слова,
А жаль случая такова!»

1833 или 1834

Нечто о «Гугенотах»

(Выписка из дамского журнала)

Я сбиралася давно
Посмотреть «Ле Гюгено».[23]
Что за гюгено такие?
Басурмане записные,
Каков был мусьё Вольтер?
Сочинитель Мейербер,
Немец, человек ученый,
Настоящий шмерц[24] копчёный.
Верно, будет хорошо,
Тре жоли, тре бо, тре шо.[25]
Уж в другой раз не увижу,
Как адью[26] скажу Парижу.
Доместик м’сьё Франсуа![27]
Ты достань билет пур мўа[28] —
В третьем ярусе три ложи,
Поместить все наши рожи.
Двести франков — так и быть! —
Я готова заплатить.

Вот приносят нам билеты.
Мы откушали, одеты,
Кулебяки две в запас
К вечеру лежат для нас.
Вот мы в Оперу пустились,
В трёх каретах разместились.
Приезжаем, и как раз
Увертюра началась.
Флейты, барабаны, скрипки
Проиграли без ошибки;
Публика кричит: «Бравò!»
Я шепнула: «Се нуво[29]
И какой мотив чудесный!
Только, кажется, известный,
Из „Русалки“, или взят
Из „Калифа де Багдад“»[30]

Вот и занавес открыли.
Кучи кучей навалили
Разноцветных плясунов,
Голосистых певунов,
Королева, с нею дамы,
Рыцари, герои, хамы;
Хамы дан ле танз антик[31]
Значило: ле доместик,[32]
Потому что Хам смеялся,
Когда Ной пьян напивался.
Ной сказал ему за то:
«Твое семя проклято».
И с проклятием на шее
От него пошли лакеи,
Полотеры, повара,
Ключницы и кучера …
А над пьяным что остриться?
Пьяный может пригодиться,
Пьяный к откупу хорош,
Лишний всё притащит грош …
К пьяным я полна почтенья.
Но оставим рассужденья, —
Я вам просто расскажу,
Ком ла комеди се жу[33]

Поплясали, порезвились;
Дамы вдруг разоблачились,
Каждая сняла пенўар, —
Же не пуве па круар[34]
И вскричала: «Чтоб мамзели
Наши на партер смотрели.
Тьфу ты боже, царь Давыд!
Стыд, ну просто срам и стыд!»
Тут франсез или мазурки,
А потом, играя в жмурки,
С лестницы мусьё идёт
И принцессу застает.
Закричал, махнул руками,
Рассердился … Между нами,
Я никак не поняла,
В чём история была,
Только гвалт, расправа, крики, —
Всё по правилам музыки —
И прекраснейший финал,
Как в Москве, дан «Ла Вестал».[35]

Занавес тут опустили;
Мы мороженое спросили,
Ели, пили, через час
Снова занавесь взвилась.
Тут мусьё с принцессой снова,
Не без ласкового слова,
Всё ей нежности поёт,
Честь с поклоном отдаёт.
А она ему манерно
Отвечает: «Ах, неверно!
Предостерегу, любя:
Все сердиты на тебя.
Спрячься, милый, в уголочке,
Ты услышишь, о дружочке
Что здесь люди говорят».
Вдруг приходят — свят, свят, свят! —
Три, четыре генерала;
Все уселися сначала,
Всякий мнение даёт,
Всяк мошенником зовёт
Полюбовника принцессы,
И опять пошли процессы:
Как бы вора уловить,
Гугенотов всех убить.
Он всё слушает, сердечный,
Но, как таракан запечный,
Притаился, ни гу-гу!..
«Я бедняжке помогу!» —
Про себя поёт принцесса,
А уж дальше ни бельмеса
Я никак не поняла:
Вся компания ушла,
Полюбовник воротился,
Начал петь, потом решился
Тягу поскорее дать …
Но вот тут какая стать,
Я никак уж не добилась:
Вдруг принцесса разъярилась
И, бог ведает зачем,
Закричала: «Же вуз-эм!»[36]
Тут разнежились, запели,
Вдруг куранты зашумели,
И мусьё бежит к себе,
А она — тут свит томбе![37]
Так, как сноп, и повалилась …
Занавесь тут опустилась,
Мы так были эшофе,[38]
Что спросили дю кафе.[39]

Акт четвертый представляет
Кирку, где народ гуляет
И танцует менуэт …
Презатейливый балет!
Но мусьё вбегает снова,
Гневный, вроде Пугачёва,
И поёт, подняв картуз:
«Мўа пур мўа, э дьё пур тус!»[40]
Это всех перепугало!
Всё собранье убежало
Вон из кирки — вдруг пальба.
Что такое? Ба! Ба! Ба!
Гугенотов убивают,
А за что, про что — не знают.
Тут с решёткой тёмный двор,
За решеткой славный хор.
Но мусьё опять вбегает,
Даму нежно обнимает.
Впрочем, это не конец, —
Прибегает сам отец,
Подстрелить свою девицу,
Как ночную словно птицу, —
И со всех сторон — паф! паф!
Всем пишите эпитаф.
Ну уж опера! признаться …
Но пора нам убираться.
Десять су мадам уврёз[41] —
И к ла лимонад газёз[43]
И к забытым кулебякам —
Ведь не бросить же собакам!

1838, Париж

Сельское хозяйство

Быль на Руси

Приходит староста-пузан
    И двадцать мужиков.
Се сон, же крўа, ле пейзан
    Де мадам Бурдюков[43].

О них докладывать Андре
    Идёт официант.
«Дан л’антишамбр фет антре
    Е дит лёр к’ильз-атанд»[44].

Выходит барыня с гостьми
    Через часочка два.
«Бонжур, бонжур, ме бонз-ами!
    Ке вуле ву де мўа?»[45]

«Ну, староста! Ты доложи»,—
    Сказали мужики.
«Э бьен, де кўа донк иль с’ажи?
    Де кўа? У бьен де ки?»[46]

И староста, отдав поклон,
    Свой начал разговор.
Но барыня кричит: «Алон!
    Не крие па си фор»[47].

«Мы яровое убрали,
    И убрали траву».
— «Се тре жоли, се тре жоли!
    Коман ву порте ву?»[48]

«И нам теперь всем отдых дан,
    Но аржаному срок…»
— «Але ву з’ан, але ву з’ан!
    Ке дьябль! Же м’ан мок!»[49]

«В продажу хлеб уже глядит,
    Убрать бы поскорей».
— «Кес-ке ву дит? Кес-ке ву дит?
    Же крўа, ву мюрмюре?»[50]

«Как опоздаем, будет жаль,
    Не довезем в Василь!»
— «Са м’ет егаль, са м’ет егаль.
    Ву з-ет дез-ембесиль!»[51]

И выгнать всех велела вон
    За хлебный магазин.
А гости крикнули: «Се бон!
    Се тре бьен, ма кузин!»[52]

Вот управляют как у нас!
    Всё — минус, а не плюс.
Ке вуле ву, ке л’он фасс?
    Он не се па ле Рюсс![53]

<1838>

Мадам Курдюкова Лермонтову[54]

Мосье Лермонтов, вы пеночка,
Птичка певчая, времан![55]
Ту во вер сон си шарман,[56]
Что они по мне как пеночка
Нон де крем, ме де Креман.[57]
Так полны они эр фикс-ом
Де дусёр и де бон гу,[58]
Что с душевным только книксом[59]
Вспоминать о них могу.

<1841>

Александре Осиповне Смирновой

перед тем, чтобы …

Если чем я вас фаше[60]
Или мебель вам таше,[61]
Или на ковер краше[62]
Иль неловко акроше[63]
Столик де папье-маше …
Пардоне мўа ме пеше![64]

Ежели я вас фаше
Тем, что в ваш платок муше,[65]
Тем, что на мозоль марше,[66]
Тем, что пеньем экорше[67]
Уши, к’иль фалле буше…[68]
Пардоне мўа ме пеше!

Если же я вас фаше
Тем, что слишком депеше,[69]
Обогнал я ле коше,[70]
Что всегда вас возит ше
Лез ами дю Рон Марше …[71]
Пардоне мўа ме пеше!

Если же за то фаше,
Что, плен д’юн амур каше,
Дон ле вўаль эт арраше,[72]
Прековарно же шерше[73]
Ваше сердце де туше …[74]
Пардоне мўа ме пеше!

Благочестная в душе,
Вы исполнить всё таше,[75]
Что религия преше;[76]
Бог вам даст бьен акуше…[77]
Так не будьте же фаше![78]
Пардоне мўа ме пеше!

1839 или 1840

Скрипка[79]

Говорят, есть в небе пери,
Это — души здешних Мери,
Лиз, Катишей и Аннет,
Что оставили наш свет,
Век заботный не доживши,
Поблеснув и полюбивши,
И отправясь в небеса,
До зари! Там их краса
Всё цветёт, не увядая,
Но она уж неземная;
Перелёт их в мир духóв
Обращает их в любовь,
В чувство чистое, святое,
Сонму ангелов родное,
Но ещё с ним не одно, —
Они, точно как звено,
Мир связуют с небесами —
Их любовью, их мольбами.
В небе им земного жаль!
Часто одолеть печаль
Пери не имеют силы:
Хоры ангелов немилы
В небе ясном, голубом,
Сожалеют о земном,
И с мечтою недоцветшей
Всё о радости прошедшей
Сокрушаться их удел.

Рай наскучил, надоел …
Как-то раз одна из пери
Отпросилась, из-за двери
Прыг — и в свет явилась вновь;
Так сильна была любовь,
Что и скать пошла в Кремоне
Итальянца Баритони.

Баритони прежде жил
В Петербурге и учил
Петь, играть на фортепьянах,
Упражнялся и в романах,
Был учителем девиц,
И одну из учениц
Сбил совсем он с панталыку:
Так вовлек её в музы́ку,
Что она сошла с ума,
И, не ведая сама,
С ним так долго пела, пела,
Что и замуж захотела
За учителя. Нельзя ж!..
Папенька был князь и княж:
Рассердился на девицу,
Итальянца за границу
Вытеснил, свою же дочь,
Чтобы той беде помочь,
Стал держать он очень тесно.
Видеть было интересно,
Как, бедняжечка, она,
На тоску осуждена,
То вздохнет, то зарыдает,
То былое вспоминает,
То молитву изольёт,
То, забывшись, запоёт
Песнь о радости минувшей,
То надежде обманувшей
Улыбается сквозь слёз,
То, в тумане детских грёз,
Предаётся упоенью
И любви, и вдохновенью.

Год прошёл, другой настал;
Деву бедную узнал
Юноша, души высокой,
Статный, видный, черноокой.
Друг для друга создал их
Рок, казалось, и жених
Сердце предложил с рукою.
Он восторженной душою
Ждал ответа, но она
Оставалась холодна.
О любви другой мечтая,
Сокрушаясь, увядая,
Как убитая грозой,
День встречала со слезой,
Со слезой и ночь встречала;
Наконец совсем завяла,
Вся истлела, отцвела
И с весною умерла.
Над холодною могилой
Девы юноша унылый
Слезы горькие пролил,
Горе в сердце схоронил
И пошёл путем-дорогой …

Между тем весьма убогой,
Всё сердясь на оборот,
Изменивший весь расчёт
Музыкальных его планов,
И уроков, и романов,
Участь горькую кляня
И беднея день от дня,
В городе живёт Кремоне
Итальянец Баритони
И на петербургских дев
Месть питает он и гнев.

В Петербурге нет заботы,
А в Кремоне без работы
Хлеба-соли не достать.
В Петербурге поиграть,
Проучить два-три дуэта —
Тотчас слуги и карета,
Да и денег там дают,
Что и куры не клюют.
Здесь же приучил он руки
К Страдиварьевой науке.

Скрипки стал клеѝть, чинить,
Чтобы было чем прожить.
У него старик был дядя,
Чернокнижник, и он, глядя
На него, и сам пристал
К чародейству, и узнал
Тайну дьявольской науки;
Среди бедности и скуки,
Месть вскормил в душе своей,
Ада мрачного черней,
Он во сне ей наслаждался
И случáя дожидался.

И представился случáй:
Лет чрез десять невзначай
Прилетела наша пери,
Как сказали мы, и в двери
К Баритони … Он чинил
Скрипку, и не доклеѝл
Только верха, как влетела
Пери, радостно запела
Песнь о жизни молодой,
О любви своей святой.

Баритони был не промах,
Тот же час в чертах знакомых
Он ту девушку узнал,
От которой потерял
Все надежды, рассердился,
И затопал; и взбесился:
«А! так это ты, змея?
Это ты?.. Постой же, я
Заморю тебя, запрячу,
Отплачу за неудачу
Петербургскую! — и дверь
Запер на замок. — Теперь
Ты в руках моих, и воли
Я лишу тебя; все боли,
Все беды, что перенёс
От тебя, реками слёз
Ты отплатишь мне в темнице
Вековечной». И девице
Кажет скрипку; а она,
Злобою удивлена,
Где любовь найти мечтала,
Грустно, томно отвечала:

«О, ты не узнал меня!
Я всё та же! с того дня,
Как «люблю» тебе сказала,
Я любить не перестала,
И не ты ль зажёг любви
Первый огнь в моей крови?
И не всей ли я душою,
Чтобы только жить с тобою,
Всё на жертву принесла,
И не я ли умерла
От любви, от сожаленья?
Нет! во мне нет измененья!
Мне и в светлых небесах
Было грустно; я в мечтах
Одного тебя искала!»

И бедняжка зарыдала,
И так сладко излилась
Жалоба её, что счас
Баритони, как прикован,
Сам стоял, весь очарован.
Но, взглянув на красоту
Пери, вспомнил нищету,
В коей жизнь его томилась,
И вся злоба пробудилась …
«Нет! тобой так беден я,
От любви судьба моя
Изменилась; за ошибку
Отплати — ступай-ка в скрипку».

Тут он пери в руки взял,
Задушил её и смял,
В скрипку бедную запрятал,
Чародейски запечатал,
Обвязал и заклеѝл,
И в продажу отпустил.
Но ему не сдобровало:
Скоро и его не стало, —
Всё в нужде кряхтел, кряхтел
И со злости околел.

По Европе развозилась
Долго скрипка; очутилась
В Петербурге наконец,
И нашелся ей купец,
Тот же самый черноокой,
Человек души высокой,
Что так искренно любил
Девушку и схоронил,
И оплакал всей душою
В юности своей — весною.
Только начал он играть,
Скрипка стала оживать:
То раскатисто зальётся
Русской песней, то несётся,
Как молитва, в облака,
То как будто бы тоска,
Жалоба унылой девы,
То как ангелов напевы,
Торжество святых духóв!..
Весь торжественный, без слов,
Без дыханья, без движенья,
Скрипки чудное он пенье
Слушает, — и вдруг узнал,
И к груди своей прижал,
И не расстаётся с нею
Мыслью, сердцем и душою, —
С скрипкой он теперь одно.

Непонятно, мудрено!
Их согласье всех задачит!
Он уныл — и скрипка плачет!
Он восторжен — и она,
Вдохновения полна,
Радует, мутит, терзает,
Двери неба отверзает!
Что? Вы скрипку не узнали?
Нет? Так Львова[80] не слыхали!

1843 (?)

Прочее