То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки

• Название: Западный край. Рассказы. Сказки
• Автор: То Хоай
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

---

Было это давным-давно. Тоа, едва он подрос, узнал, что вся их семья и вся деревня до единого человека — в услужении у начальника. Говорили, будто их отдали ему в собственность — в наказанье за то, что здешние старцы посмели восстать против тэй. Стариков этих, само собой, бросили в тюрьму. А все, кого не упрятали за решетку, до конца дней должны были служить в начальничьем доме, все равно что в рабстве — и дети, и внуки их, и правнуки.

Деревня поставляла начальнику умельцев и слуг. Они исполняли всю работу в его доме: шили, красили, расшивали одежду, варили сахар, делали бумагу, отливали шейные обручи и сережки. Мужчины поздоровее таскали паланкин господина начальника, запасали хворост, пахали землю, собирали урожай, ходили на охоту, выколачивали для начальника рыночные налоги, выжигали уголь, работали на кухне, пасли лошадей и скот…

Семью Тоа еще при его отце начальник заставил сменить имя их рода By на свое родовое имя Муа, чтоб уж навеки закрепить их за своим домом. Он перевез их ближе к поместью и определил в кузнецы — мастерить лемехи для плугов.

Тоа сызмальства учился у отца ремеслу, с той поры еще, когда голопузым мальчонкой приноравливался к тяжу кузнечных мехов. Сперва он жег уголь для горна, раздувал мехи, потом, как подрос, носил вместе со взрослыми белый камень с горы Финхо и помогал отцу готовить изложницы для литья. Добрый десяток лет простояв у горна да протаскав формовочный камень, перешел он к ковке. Для начала ему доверили ножи и мотыги. Так уж принято было: сперва освой дело, которое полегче, а там приноси жертвы духам — проси дозволенья выучиться литью да ковке лемехов. И здесь он начал с малого: заливал металл в изложницы, потом разбивал их, стучал по железу, очищая его от окалины, и тащил охлаждать раскаленные докрасна заготовки.

Вот так и передавалось в роду By, от отца к сыну, кузнечное ремесло.

Когда ему перевалило за тридцать, Шоа Тоа умел готовить литейные формы не хуже первейших мастеров. Лемехи, выходившие из них, радовали глаз — широкие, надежные, без изъянов и раковин, гладкие, как кукурузный корж, и острые, с двумя крепкими поперечными крыльями, подрезавшими при пахоте стерню.

Слух о кузнице, открытой уездным начальником, обошел всю округу. Люди горой складывали у его дверей птицу и белое серебро, падали перед начальником на колени, прося дозволения приобрести ножи и плуги. Шоа Тоа выходил принять благовонные палочки и, вернувшись назад, в кузницу, возжигал их подле литейных форм, чтобы поклониться духам вместе с угольщиками, воздуходувами, молотобойцами и формовщиками. На том все и кончалось. Никому из мастеров не довелось отведать курятины с клейким рисом[61], и никто из них в глаза не видывал доставленного покупщиками белого серебра.

В положенный срок Тоа женился, и родилась у него дочь Кхуа Ли. Она и сейчас с ним…

Однажды, в веселый праздник Тет, отправился он на пирушку к друзьям, что жили в деревне, по ту сторону горы, да, видно, хватил лишку и захмелел. Помнил вроде, как уходил к себе домой, а проснулся поутру в подземелье, в темнице. Там всегда хватало заключенных, провинившихся перед начальником.

Каждому узнику туго перевязывали веревкой два сустава на пальце. Со временем палец немел и отваливался. Тогда приходил стражник и перевязывал другой палец. Отпадал этот — перетягивали следующий… Это делалось с умыслом: чтобы близкие, жалея сородича, не медлили с выкупом и спешили поднести начальнику опий и деньги. Запоздает выкуп — и человек останется без единого перста. Одних заточили сюда за неуплату долга, других — за буйство и драку, но оставались в темнице подолгу лишь те, кто не догадался сразу подмазать кого следует. Узников набивалось в тюрьму — не продохнуть, и, случалось, начальник повелевал застрелить одного-двоих, дабы число их поубавилось. По таким черным дням изо всех деревень сбегались сюда люди, трепеща и заливаясь слезами, несли опий и белое серебро, без счета, к начальничьей двери.

Шоа Тоа томился в темнице, так и не зная своей вины. Поговаривали, будто он учинил драку с кровопролитием. Он старался вспомнить, как было дело, да только забыл напрочь, за что бился и с кем: хмель все затуманил и спутал! Оставалось каяться. Коль угодил сюда, значит, виновен.

Впрочем, думай не думай, ему все равно бы не догадаться, откуда пришла беда.

А причиной всему была красота его жены. Вот сыновья начальника и решили ее похитить. И стало быть, даже если б кузнец, возвращавшийся домой хмельным, никого и пальцем не тронул, все равно угодил бы в темницу и томился бы там, дожидаясь казни.

Каждый день жена приносила ему еду и плакала возле тюремной двери: горько ей было оттого, что из-за нее муж принял такую муку. А он, ни о чем не ведая, утешал ее.

— Я ведь из дома самого начальника, — говорил он ей. — Никто не посмеет меня тронуть!

И она, слушая эти слова, терзалась и плакала пуще прежнего, не смея открыть ему правду.

— Я ведь у начальника первейший кузнец, — твердил Тоа, — на меня никто руки не поднимет!

Но вот явился страдник с веревкой перевязать и ему палец.

— Как смеешь ты портить руку мне, мастеру, отливающему плуги для начальника?! — спросил Тоа.

— Начальник велел.

— Да ведь ты, поди, и сам работаешь в поле, и тебе потребны мои плуги. Пожалей мою руку, как же я буду отливать для вас лемехи? Ладно, вяжи, но только левую да, гляди, начинай с мизинца!

Стражник, жалея мастера, так и сделал.

Мизинец омертвел и отвалился, а начальник все не звал для дознания лучшего своего кузнеца.

Вскоре жена перестала носить еду.

Кто-то сказал ему: «Жена твоя съела дурные листья и померла!» А когда он спросил, почему она это сделала, человек ответил: «Ей надоело жить среди людей, и она умерла!»

Потом снова пришел стражник, кузнецу перевязали еще один палец на левой руке, и он тоже отпал.

Вконец обессилев от голода, Тоа совсем уже приготовился было последовать за женой, но тут его вдруг отпустили… Начальник даже милостиво освободил его от «очищения двери»[62]. Вскоре рука у кузнеца зажила и он снова взялся за старое ремесло: дробил камень, лепил формы и заливал в них металл на господской кузнице.

Пришла Революция, солдаты освободили весь округ Финша. Уездный начальник и его семья вместе со стражниками, слугами и мастеровыми бежали за границу.

Да только Тоа недолго там прожил и вскоре тайком ушел из Лаоса вместе с дочерью и возвратился домой.

— Так-то, товарищ Нгиа! — Председатель поднял левую руку, на которой недоставало двух пальцев.

Кхаю рука эта показалась теперь чем-то чудовищным, не укладывавшимся в сознании — вроде человека, что, стоя на солнце, не отбрасывает тени.

— Да-a, товарищ Нгиа, — помолчав, продолжал председатель, — не был я тогда, конечно, ни глух, ни слеп! Я знал, что им полюбилась моя жена. Знал, но не смел никому открыться. И она, жалея меня, не сказала о том ни слова. Потому и решила принять смерть. Мог ли я оставаться с ее убийцами?! Ведь жребий мео теперь уже не сходен с дорогой, упершейся вдруг с разбегу в отвесный обрыв или с кукурузным зерном, упавшим в расщелину между камнями. Правительство разорвало наши путы и вывело нас на правильный путь…

Искалеченные пальцы его дрогнули. Парни, сидевшие рядом с председателем, глядели на его руку, не отрываясь, словно видели воочию каждый отпавший сустав и живую, излившуюся из них кровь.

А может, все это просто почудилось Кхаю… Он знал: вот так же, как Шоа Тоа, мучились и страдали и его собственный отец, и дед, и прадед — весь народ мео…

— И теперь эта мразь опять тянет сюда свои лапы? Опять он?! — Председатель никак не мог успокоиться. — Если кому в Наданге придется по душе брехня, что заносят сюда молодчики из Лаоса, пусть заглянет ко мне! Я ему открою глаза. Все расскажу, как есть, про это злое дело…

Тут подоспел и староста Панг с односельчанами.

— Какое такое дело, а, председатель? — спросил Панг.

— О-о, староста Панг! — обрадовался Тоа.

И снова начал рассказ:

— Черное было дело…

* * *

Бывало, и раньше люди спускались на заработки в Иен, где сейчас строили дорогу. Но многих отпугивали звенящие удары ломов и кирок и тяжкий громовой гул взрывов, рушивших скалы. Да вдобавок еще злоумышленники распускали черные слухи, так что со временем никто, кроме самых отчаянных смельчаков, уже не решался идти на стройку. Зато те, кто побывали там, убедились: рабочим на стройке живется неплохо — им прилично платят и прямо на строительство приезжает передвижной магазин, доставляет всякие товары. Стоило кому-нибудь из строителей вернуться домой, к нему тотчас набивалась вся деревня — взглянуть, чего он накупил в магазине, да расспросить про дорогу. И хозяин выкладывал для всеобщего обозрения приве-зеннные обновки. Были тут и катушки ниток, и большие чашки с ложками. Каждый мог видеть «выставку» своими глазами, и теперь, если кто и запугивал людей, отговаривал их идти на стройку, ему не было веры. Всякому хотелось спуститься в город — хоть разок.