Лилия Беляева - Убийца-юморист

• Название: Убийца-юморист
• Автор: Лилия Беляева
• Жанр: Детектив

---

Но через минуту:

— А если все-таки… мог? Он же попивал! Он же однажды разодрался с приятелем! Из-за чистой ерунды! Один доказывал, что Шилов большой художник… Это его приятель доказывал, а Витька кричал, что — ремесленник и даже не всегда в ладах с анатомией! Такой шум подняли! Мать и я разнимали… его однажды в милицию забрали… Он на выставке какого-то шизика-скульптора дернул глиняного Христа за… орган из глины же и оторвал. Он потом и в отделении доказывал, что такой Христос — похабщина одна, бред сивой кобылы! Что его на дерзость спровоцировали ключи, привешенные к этому органу… Да много чего можно вспомнить, когда он всякие штуки отмачивал… И от жен убегал по странным причинам. Одна, Люда, довела его разговорами о колбасе и холодильниках… Ему не в кайф было, как она объясняла долго и нудно, чем один сорт колбасы отличается от другого, один тип холодильника от другого… Она хозяйственная была, а он это не воспринимал. И от второй убежал сам. Тоже как-то дико звучит из-за чего… Эта о доме почти не заботилась. Он сам за картошкой ходил. Она допекла его сериалами. Ни одного не пропускала. А он хотел смотреть футбол-хоккей. А телевизор — один.

— Слушай, — спросила я, — а кто такой Петечка, Петюша? Знакомый ваш?

— Можно сказать, очень близкий! Прям родной! — ответила Дарья. Витькин кормилец и поилец. Он их три штуки уже сделал и продал. Холстов, красок накупил.

— Кого «три штуки»?

— Да Петра Первого! Витька зовет его попросту, от большого душевного расположения, Петечкой.

— Ах вот оно что!

— Он же тот ещё юморист! А полный титул, если… если… будет «убийца-юморист». Ничего себе?

— Ничего… Но давай подождем… Давай не будем накручивать… Его куда увезли? Кто увез?

— Сразу две «скорых»… Одна белая, вторая голубая. Не помню, в которую положили… Сказали — «ждите известий». Обещали сами позвонить…

… Париж… Париж… Почему-то в тот момент, когда Алексей спросил меня, где я хочу очутиться, я сказала:

— В Париже.

Хотя должна была сказать:

— Чем дальше от Земли, тем лучше.

Самое большое мое желание было и самым детским — не думать, не занимать мозг проклятыми мыслями о добре и зле, о силе порока и слабости добродетели. То есть в конечном итоге все сводилось к одному тоскливому упадническому выводу: «В мире переизбыток лжи. Так было, есть и будет».

… Мы сидим с Алексеем в кафе на Монмартре. Всего три голубых столика под тентом этого кафе… Мимо идут люди. Их много. Они словно бы роятся. Туристы, сплошь туристы… Всем хочется подышать заманчивым воздухом Парижа, чтобы потом где-то бросить между прочим:

— Монмартр? Ничего особенного…

Но Париж как-то же воздействует, как-то же, помимо твоей воли, способен утешить… Ну хотя бы тем, что похож на проходной двор человечества. Это даже не город, а декорации, частью оставшиеся от прежних исторических спектаклей, частью подстроенных заново. Париж говорит тебе: «Не унывай! Все повторяется. Ничто не ново под Луной. Лови мгновение!»

И я ловлю его. Запах кофе из маленькой чашки кажется каким-то сверхчудесным, потому что смешивается с прохладой осеннего парижского утра, когда вовсе не холодно и солнечно, однако и не жарко, когда тонкий шерстяной свитер и джинсы — в самый раз. Из керамической бежево-зеленоватой узкой вазочки склонилась белая розочка и уронила на голубую гладь легкий лепесток, похожий на ладью. И как-то очень кстати. Здесь в Париже, на знаменитом книжном развале, Алексей купил мне книгу японских поэтов восемнадцатого века и поучительно сказал:

— Читай! И закаляйся! Ищи красоту, а не грязь! Цени четверть прекрасного мига, как японцы!

Я открываю эта маленькую, легкую книгу, где пришлось, и читаю в середине страницы:

У дома моего цветы осенних хаги
В расцвете ныне
Приходи смотреть.!
Не то пройдет два дня ещё — и сразу
Осыплются на землю лепестки.

Я перевожу взгляд на лепесток белой розы. Он чуть-чуть колеблется под слабым ветром…

Алексей касается моей щеки своей щекой и проговаривает:

Словно в море, у Аго,
Эти волны, что бегут
К каменистым берегам,
У любви моей к тебе
Нету срока и конца!

Он смотрит на меня веселым синим глазом. Я говорю:

— Ты глядишь на меня как на красавицу, надеюсь?

— Только так и не иначе!

— Значит, ты очень, очень смелый мужчина.

— Ну уж и «очень»…

— Очень! — настаиваю я. — Потому что только очень смелые мужчины способны общаться с красавицами. Например, какая-то американская знаменитая актриса в какой-то газетке жаловалась, что несмотря на всю свою выдающуюся красоту, пребывает в одиночестве, ни один парень не может подойти к ней и пригласить на свидание. Красота и независимость отпугивают даже самых отчаянных кавалеров.

— Идиотов — спешу уточнить, — отзывается Алексей. — идиотов и неврастеников.

— Не скажи. Актрисе Линде Фиорентино, она играла в знаменитом фильме «Мужчины в черном», все мужики кажутся убогими трусами. Им, видишь ли, повторяю с её слов, — нравится чувствовать свое превосходство над женщинами. Когда женщина красива и умна… несутся прочь.

— Не дождешься! — сказал Алексей и толкнул меня плечом. — Не на того напала. Хочешь в Версаль? Более чем на триста лет назад? Мигом организую!

— Ладно. Версаль так Версаль…

Но прежде мы ещё покружили по узеньким, путаным улочкам Монмартра, поглядели, что там продают в малюсеньких магазинчиках, набитых открытками, картинками, сувенирами, едой, тряпками, и откликнулись на ласковый сдержанный призыв худого, длинноусого художника: мол, вы такая чудесная пара, не хотите ли запечатлеть мгновение своего счастья на листе картона…

Алексей гаркнул:

— Земляк, что ли? Москва?

— Ни. Киив, — потупил длинные плутоватые глаза фальшивый парижанин.

— Рисуй! — распорядился мой хирург. — Проводи операцию!

И мне:

— Не бей ластой! Становись ближе ко мне и головка к головке. Надо поддержать в соотечественнике здоровый дух и веру в успех!

С рисунком, выполненным цветными мелками и свернутым в трубочку, мы пошли в Версаль. Но я успела, успела заметить:

— Кругом, кругом одна ложь, придуривание. Вон и этот киевский люмпен-пролетарий работает под француза.

— Благодари Бога, что не под киллера. Вот тете и первая утренняя радость.

Версаль удивил обилием желающих обойти королевские апартаменты и пылью, осевшей на старинных шелках, и наличием ночного горшка возле большой кровати какого-то из Людовиков. Вообще после Зимнего дворца у нас, над Невой, эта утлая бонбоньерочная роскошь показалась мне какой-то несерьезной…

Но одна возвышающая мою особу мысль примирила с Версалем: «Сколько зеркал! В них смотрелись короли, королевы, а теперь вот и я сподобилась… Надо же!»

— Ну как? — спросил Алексей, когда мы вышли из дворца и очутились в презнаменитейшем парке с его аккуратно, искусно так и сяк стрижеными деревьями и кустами, а также фонтанами…

Мне, конечно же, надлежало выразить свой восторг. Но мои глаза совсем, вроде, нечаянно, углядели вдобавок к ночному королевскому горшку, явно претендующему на историческую ценность, — обжимание за кустом в форме шара двух парней…

— Знаешь ли, — сказала я Алексею, — у меня со зрением, действительно, проблемы. Помню, в детстве и вообще лет до восемнадцати, я все видела только голубым и розовым, а плохое — в виде крапинок… Теперь же крапинки разрослись до величины бегемота, которого показывают во весь экран пастью на зрителя… Голубое и розовое проглядывает малюсенькими клочками.

— Это болезнь переходного возраста, — решил Алексей, всовывая мне в руку теплую булку с сосиской внутри. — Ешь. Набирайся сил и мудрости. Сколько людей мечтают попасть в Париж! Ты идешь и не чувствуешь величия момента. Ни Париж, ни меня не любишь. Так не годится. Это уж слишком. И все из-за чего? Из-за каких-то самозванцев, которые числились в писателях! Из-за ловких бесстыжих пацанов, которым убит — что плюнуть! Да и сколько они убили-то! Подумаешь! Вон Наполеон! Тысячи уложил ради своего честолюбия, тысячи молодых породистых французов! И что? Пошли завтра поглядим на его гроб. Кстати, из российского гранита. Как же боготворят этого суперубийцу сами французы! А ты терзаешься… Никак не согласишься признать за злом право на существование… Да знаешь ли ты, что по моему, и не только по моему мнению, — человечество состоит сплошь из ненормальных? Что если отнять у него возможность бороться со злом, оно обленится, започивает на лаврах и закончится как вид живой природы? Забыла, что большинство гениальных произведений искусства создано назло каким-то недобрым силам в отместку и так далее? Я, например, как в хирурги выбивался? На основе детского, детсадовского впечатления: моя любимая воспитательница часто плакала. Я однажды спросил её, почему, что с ней? Она улыбнулась сквозь слезы и сказала: «У меня болит сердце». Я спросил, могу ли чем помочь. Она ответила: «Если бы ты был хирургом, то помог бы…» И пожелала мне стать им. Врала она мне. У неё с женихом вышла неувязка. Он её бросил. А она, как водится, любила его безоглядно. И сердце её болело от любви… Но её слова о всесильном враче-хирурге запали в мою душу, как зерно в теплую, весеннюю землю… Итог — налицо. Классный вышел специалист из Алешки Ермолаева, и, как ты сама мне только что сказала, — исключительно отважный мужчина с небольшой слабостью: предпочитает только натуральных блондинок…