Виктор Баранец - Потерянная армия: Записки полковника Генштаба

• Название: Потерянная армия: Записки полковника Генштаба
• Автор: Виктор Баранец
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-89048-062-6

Виктор Баранец — бывший пресс-секретарь министра обороны России, более десяти лет прослужил в Центральном аппарате Министерства обороны и Генерального штаба; автор нашумевшей книги «Ельцин и его генералы». Был уволен из армии сразу после публикации отрывков из своей книги в газете «Совершенно секретно».

«Потерянная армия» — это дневник, насыщенный предельно откровенными фактами, документами, личными впечатлениями и сенсационными признаниями человека, прошедшего нелегкий путь от солдата до полковника Генштаба.

В Минобороны и Генштабе благодаря своей должности он получил доступ к документам повышенной секретности, участвовал в закрытых совещаниях верхушки военного ведомства в нашей стране и за рубежом. В книге представлены уникальные сведения о тайных играх «ядерных генералов», связанных с продажами лучших российских ядерных систем за рубеж; о военной мафии и коммерсантах в погонах; версии убийства журналиста Д. Холодова, построенные на документальных фактах, серьезность которых оценила Главная военная прокуратура

---

Расспрашивать его о характере заданий было бесполезно. Да это в Генштабе и не принято. Генералы и офицеры презрительно относятся к тем, кто пытается разузнать «семейные тайны», интересоваться которыми было не положено. К слишком любопытным и сплетникам на Арбате относятся с гораздо большим презрением, чем к бездарям.

В пятницу, 16 августа, Савчук, видимо, не выдержал, чтобы хоть чуток не выпустить пар. Я уже знал: если Савчук садился в кресло напротив, закуривал сигарету, смачно затягивался дымком и спрашивал: «Старик, а как ты думаешь?» — это значило, что его мучили какие-то очень серьезные сомнения.

У многих на Арбате есть эта привычка — «вентилировать» свои выводы с помощью мозгов сослуживцев. Чем чаще это делаешь, тем меньше пускаешь мыльных пузырей в документах. Несколько голов всегда умнее одной.

Савчук сел в кресло, закурил, посмотрел на меня усталохмурыми глазами и сказал:

— Старик, а как ты думаешь… Допустим, если… наши придут в Москву. Народ поддержит?

Я был убежден, что народ поддержит. Хотя, конечно, народ-то пошел разный. Возможно, кто-то будет и под танки ложиться, и бутылки с зажигательной смесью в них швырять. На худой конец — гнилые помидоры. Но ведь главное — что миллионы иссохлись без порядка!

Я заводился с каждым новым словом.

Я уже видел танки на улицах: алые розы сыплются на зеленые броневые башни и закопченные трансмиссии. Миллионы москвичей радостно ликуют, а счастливые командиры и солдаты несут на руках детей. И салют — обязательно будет невиданный салют! Может, даже лучше того, что был в мае 45-го. И московские старушки будут украдкой крестить по своей милой привычке наших бравых воинов и плакать от счастья…

И полковники Генштаба бывают романтично-дураковатыми.

Савчук недоверчиво глядел на меня смертельно усталыми глазами и стеснительно позевывал.

— А с тобой не скучно будет на нарах сидеть, — мрачно сказал полковник. — Сладко поешь. Ты когда последний раз по Москве-то пешком ходил — человек на воздушной подушке?

В том нашем ночном разговоре он мимолетом бросил фразу, которую я часто затем вспоминал:

— Куда-нибудь вводить войска — наша национальная болезнь…

Бывают фразы, которые начинаешь носить как очки.

Я вспоминал и анекдот, рассказанный Савчуком: иностранный офицер хвастался советскому, что на службу он ездит на «форде», к теще на «мерседесе» а за границу — на «вольво».

— А я на службу хожу пешком, а к теще езжу на автобусе, — ответил наш офицер.

— А за границу? — допытывался иностранец.

— А за границу я обычно езжу на танке…

УТРО ТУМАННОЕ

Над Минским шоссе ранним утром 19 августа стоял такой туман, что свет танковых фар еле-еле пробивал его. Эта картина была похожа на вождение боевых машин в молоке. Танки Кантемировской дивизии грозно рвались к Москве. По своему маршруту спешили в столицу батальоны Таманской дивизии. Быстрее всех вышла к заданным объектам 27-я отдельная бригада специального назначения из Теплого Стана.

А тульским десантникам командующий ВДВ генерал Павел Грачев отдал какой-то странный приказ — «торопиться, не спеша».

На Центральном командном пункте Генштаба шла бешеная работа: дежурная смена еле успевала принимать и передавать информацию. Многие генералы, привыкшие ходить по красным дорожкам Генштаба с приличествующей их должности неспешностью и важностью, забегали резво, будто посыльные солдаты. Гигантская машина Генштаба заработала во всю мощь.

Министр обороны выслушивал доклады подчиненных, отдавал команды и звонил Янаеву, Крючкову, Пуго. Несколько раз звонил и жене.

В полдень я встретил на пятом этаже полковника Савчука, который уныло сообщил:

— Только что говорил со знакомым разведчиком. Демократические агитаторы разлагают войска. И не только словами. Несут выпить и закусить. Многие солдаты и офицеры уже набрались.

— Может, сходим поагитируемся? — попытался шутить я.

— Ты лучше звони жене — пусть сушит сухари…

ПРЕЗИДЕНТ

19 августа 1991 года большая группа офицеров Минобороны и Генштаба получила задание переодеться в гражданку и челночным способом дежурить на улицах Москвы. «Разведданные» о ситуации вокруг введенных в столицу частей регулярно докладывались министру и начальнику ГШ.

Мне с полковником Евгением Лукашеней было дано приказание побывать на митинге у Белого дома.

…Президент России, стоя на танке № 110 возле Дома правительства, давал сольный ораторский концерт в сопровождении бешено орущей толпы. В те минуты он был чертовски красив: весь облик его, каждое движение рук и каждое слово излучали победный пафос. Стоя над тысячными толпами, выражавшими восторг душераздирающими воплями, Ельцину, наверное, трудно было не впасть в экстаз народного трибуна, боготворимого бушующим морем народа.

И чем дольше говорил Ельцин, тем сильнее было заметно, что при этом он любуется собою — своим положением победителя, своим вознесением над толпой, своими словами, вызывающими оглушительный гул…

Слушая Ельцина посреди многотысячной толпы у Белого дома, я впервые за двадцать пять лет службы в армии обрадовался, что на мне нет военной формы. Ельцин упорно повторял слова «военная хунта», и будто комья дерьма падали на мои плечи. Полковник Лукашеня сказал, что испытывал такие же чувства.

Все, что происходило в августе 91-го, жгло, корежило и ломало наши души. Нет для военного человека худшего положения, чем оказаться в эпицентре разборок политических кланов своей страны. Когда эти кланы бросаются в схватку, армия становится похожей на милиционера, которому приходится разнимать мутузящих друг друга родственников.

Но мало того, что нас втянули в эти разборки, — еще и стали обзывать «военной хунтой». Эта кличка была обидной. Несправедливость состояла в том, что военная хунта обычно делает путч с целью захвата власти. Власть в августе армии и даром не была нужна. Не для захвата таких «объектов» она обучена. Для нас главное дело — защита государства от внешних врагов. Военная хунта свергает врагов внутренних. Этих «внутренних врагов» мы не видели.

— Но ведь государство не само собой начинает разваливаться изнутри, его кто-то же разваливает! — Так возмущенно говорил мне полковник Савчук, когда мы с ним вели политбеседы. — Кто-то же должен спасать Союз! На хрена же тогда мы голосовали на референдуме в апреле?

— Союз прежде всего должны спасать политики, — отвечал я.

— Эти политики уже ничего сделать не могут — они отдыхают в Форосе.

— Если не могут одни политики — спасут другие.

— Но разве тем, что мы в Москву нагоним войск, Союз спасешь?

— А если спасем вдруг!

— Вдруг — клюет в задницу петух!

Эх, если бы был человек, который мог дать тогда убедительные ответы на все наши трудные вопросы! Когда тебе отдают приказ, смысл которого не вполне понятен, чувствуешь себя бараном на поводке. А тут еще президент обзывает хунтой. Но если мы «хунта», то как тогда называются те, кому приказано взять под охрану Белый дом, в котором засел Ельцин? Они что, из другой армии?

Великий, страшный разлом пошел в августе по войскам и душам человеческим.

Август раскалывал на противостоящие лагеря не только страну, но и армию. И, конечно, тогда невозможно было предположить, что эта зараза станет привычным состоянием жизни, которое будет именоваться красивым, но далеким от истины словом «демократия», которое во всех энциклопедиях и словарях трактуется как власть народа.

Но Россия осознает это позже, когда на глазах этого самого народа и от имени его станет бурно нарождаться совсем иная власть, алчно и ненасытно мародерствующая на несметных богатствах государства, скупающая, распродающая и ворующая все, что можно было купить, продать и уворовать. И весь путь этой, «народной власти» с того рокового августа до сего дня устлан сонмищами трупов застреленных, взорванных, зарезанных людей, многие из которых с ошалелыми от счастья глазами 19 августа 1991 года орали на Краснопресненской набережной:

— Да здравствует Ельцин! Да здравствует демократия!

Рушилось внутри нас что-то ранее незыблемое, растворялись принципы порядка, к которым привыкла армия, изменялись и кумиры, еще вчера звавшие нас в одну, а сегодня — совсем в другую сторону. Еще с курсантских пор я всегда глубоко веровал, что люди в погонах, как ни одно другое сословие, особенно брезгливо относятся к перебежчикам.

Но тогда, 19 августа, я понял, что хамелеонство в равной степени свойственно не только гражданским, но и военным. Особенно тогда, когда меняется власть. Это приводит к появлению клана проституток в погонах. Еще один верный признак раскола в армии…

На Арбате и в Главных штабах видов Вооруженных Сил и родов войск в те августовские дни некоторые генералы и полковники демонстративно рвали партбилеты и нарочито громко рассказывали коллегам, что их деды в свое время состояли в белой гвардии или поджигали первые советские колхозы…