Анатолий Баюканский - Заложницы вождя

• Название: Заложницы вождя
• Автор: Анатолий Баюканский
• Жанр: О войне
• Год: 2016

В этой трагической и, парадоксальным образом, порой комической истории о разрушенных войной судьбах сошлись линии "выковырянного" (так прозвали эвакуированных из блокадного Ленинграда) пацана и высланных на поселение советских немок. Но разрушенное стало началом созидания совершенно нового…

---

Сразу обмяк, будто из него выпустили воздух. Однако прежде чем уйти, словно очнувшись от гипноза, оглядел ссыльных, заметил стоящих рядом Анну и Эльзу, подошел к ним. Анну легонько потрепал по щеке, Эльзу бесцеремонно взял за девчоночий подбородок, приподнял голову:

— Фамилия?

— Эренрайх! — Эльза от испуга густо залилась краской. Никогда с ней еще так не обращались, как с собачонкой.

— Всюду у вас — райх, рейх! — раздумчиво, конкретно ни к кому не обращаясь, проговорил Каримов, завороженно глядя на Эльзу. — Начальник был совсем иным, чем пять минут назад. — А ты, фройлен, нормальная девка. Такой, наверное, была ваша прародительница Гретхен. Я где-то читал об этом. — Казалось, Каримов позабыл, где находится. Голос его потеплел, взгляд стал откровенно похотливым. Эльзе даже показалось, что большой сибирский начальник, глядя на нее, даже облизнулся. — Жаль, что не встретил тебя здесь раньше, приказал бы не стричь волос.

— Вы, наверное, тут давно живете? — вырвалось у Эльзы.

— Я? О, нескольков веков! — встрепенулся Каримов и заулыбался. — Мои предки владели всей Сибирью до прихода Ермака. Ну, ладно, живи, покуда, Эрехрейх.

— Эренрайх! — поправила девушка.

— Могу и горшком назвать, и в печку поставить! — обидчиво встрепенулся Каримов. Отрывисто приказал что-то своему помощнику. Сказано было так тихо, что Эльза не разобрала ни единого слова. Зато у нее защипало в носу, видимо, начальник курил очень крепкий табак. И еще показалось девушке, наверное, со страху, что Каримов не совсем трезв — запах табака перемешивался с запахом водки. — Ну, девка! И все остальные, говорите просьбы, жалобы, выкладывайте, немочки, покуда я добрый.

— Да, да, уважаемый товарищ начальник, — заторопилась осмелевшая Эльза, видя к себе благосклонное отношение, — мою маму, правда, звали Гретхен. Гретхен Эренрайх. — Она… У мамы было плохое здоровье. — Девушка невольно всхлипнула. — Когда нас привезли… Возле барака… Маме стало плохо, и солдаты ее отправили в больницу, хотелось бы узнать.

— Бедная мамочка! — ехидно ухмыльнулся Каримов. — Слюнявчика тебе еще не хватает. Ладно, в Сибири, запомните, все в моих силах, — откровенно расхвастался Каримов, по-петушиному расправил перья перед женщинами. — И про маму, и про папу узнаем. Каримов здесь третий после Аллаха. — Женщинам показалось, что большой начальник болен манией величия, он снова вернулся в прежний свой царственный образ, забыв об Эльзе и Анне, обо всем на свете. — Мамочки, папочки, все эти ваши арийские слюнтяйства, — брезгливо оттопырил нижнюю губу, — у меня сидят в заднице. Я вас глажу по головкам, а на фронте каждый час, каждый день тысячи наших героев кладут свои головы на алтарь победы. Мне утром доложили: сибирских героев хоронят без гробов, негде их взять. Сыпят землю прямо на мертвые лица, а вы… — Истерично дернулся, мельком глянул на Эльзу. — И ты… Гретхен, и все вы увидите своих дорогих фрицев в гробу, с осиновым колом…

После ухода большого начальника женщины-ссыльные буквально окаменели от страха, не могли сдвинуться с места. Непоследовательный и оттого еще более страшный Каримов, не моргнув глазом, способен уничтожить любую из них. Даже капитан Кушак, слушая Каримова, то и дело нервно кусал губы.

Темнота накатила на комбинат, казалось, сразу после обеда. В пролете можно было сломать себе шею. Однако в это время и начали расставлять ссыльных по своим рабочим местам. Начальник смены, хромой старикашка с реденькой бородкой клинышком, определял немок к печам, рольгангам, к транспортерным линиям. Из наиболее крепких отбирал на погрузку тяжелых болванок снарядов, пятерых бывших колхозниц, оставил на чистке литьевых канав. Эльзу старикашка тоже поначалу подвел к грузчикам, на подъездные пути, объяснил: как только подадут вагоны, нужно быстро загрузить их ящиками со снарядами, ящик обычно поднимают четверо. Эльза сильно загрустила, не представляя, как справится с поручением. Однако случилось непонятное. Только начали грузить ящики в первый вагон, как появился служащий из конторы цеха, снял ее с участка и самолично отвел в конец транспортной линии. Ее определили помощником контролера, вменив в обязанность разворачивать болванки снарядов торцом к приемщику-военпреду.

— Да, — спохватился служащий, — чуть не забыл: товарищ начальник Галимзян Каримов просил сказать, чтобы ты не забывала добро.

Перед отправкой в барак голодных женщин с трудом затолкали в рабочую столовую — гулкий пролет без крыши. Это было недостроенное здание под открытым небом. Быстро рассадили за деревянные, бесконечно длинные столы. Вскоре мужики-кашевары приволокли ведра с горячей баландой, в которой плавали капустные кочерыжки, мутная жидкость была приправлена соевой мукой. Расставили тарелки. Однако тут произошел обидный конфуз. Оказалось, что есть баланду просто нечем, нет ложек. Позже ссыльные узнали: каждый из многих тысяч «оборонцев» имел здесь личное оружие — ложку. Качество ложки определялось не материалом, из которого она была отлита, а исключительно ее размерами, ибо часто обстоятельства складывались таким образом, что приходилось хлебать баланду из общего котла или ведра. Без ложки нельзя было считать себя нормальным человеком, как и без присвоенного в лагере или в цехе номера. Люди берегли ложки, как зеницу ока, мужчины носили их либо во внутренних карманах, либо держали за голенищем валенка или сапога, женщины обычно держали сию драгоценность в лифчиках, на груди. Все это стало известно ссыльным позже, а пока… кашевары разлили баланду по мискам, вручили каждой женщине по пайке черного хлеба, приказали долго не рассусоливать, столовая закрывалась. Что оставалось делать? Женщины держали в руках миски и нетерпеливо поглядывали в сторону раздачи. С трудом поняли: ложек ждать не следует. В ответ на вопрос старосты барака фрау Ряшке один из кашеваров зло буркнул: «Авось, не бары, жрите руками, пока это дают». Однако, оказалось, что акция сия была спланирована заранее местными «хитрованами». Из полутьмы вдруг стали возникать странные мужики, именовавшиеся здесь «богодулами» — хромые, полуслепые, однорукие, все в донельзя заношенном тряпье. Инвалиды не теряли времени, принялись бойко торговать литыми оловянными ложками, но денег у женщин не брали, требовали вещи — рукавички, платки, семейные кулоны, «камешки». Положение возникло глупейшее: донимал голод, но жаль было отдавать ценности за безделицу. Длинноногая Анна не выдержала первой, сняла с шеи материнский подарок — серебряный кулон, с которым прежде никогда не расставалась. Одна Эльза не могла приобрести ложку. Она просто взяла миску, наклонилась через край, выпила содержимое, гущу вычерпала руками. Женщины переглянулись, и одна за другой тоже принялись освобождать миски подобным образом, стараясь, однако, не глядеть друг на друга.

Возвращалась колонна в барак в кромешной тьме, никто больше не вздрагивал, слыша злые выкрики конвойных, все смотрели под ноги, спотыкались о намерзшие кочки. Пройти три с половиной километра от станции до барака, в суровый морозный вечер, не выходя за границу протоптанной в снегу колеи, с непривычки было очень тяжело. Дороге, казалось, не будет конца. И лишь когда вдали засветились прожектора «Сиблага», ссыльные вздохнули с облегчением.

В тот же вечер капитан Кушак, посоветовавшись со старостой барака фрау Ряшке, назначил дневальными по бараку Эльзу и Анну, выделив их из общей массы женщин, тем более, что именно на них обратил сегодня свое внимание сам Каримов. Старшина-вохровец, имени которого в бараке никто не знал, отправил Эльзу и Анну с двумя ведрами за кипятком к огромному, на четыре барака, кипятильнику, в котельную. Котельная эта обслуживала и ссыльных, и заключенных; конвойных, к их удивлению, за дневальными не последовало, вохровец мирно подремывал у входа, закутавшись в необъятных размеров тулуп. Лишь синеватый штык его винтовки, как показалось Эльзе, будто связал небо и землю, нанизав их на трехгранное острие. «Наверное, теперь до самой смерти этот трехгранный штык будет сопровождать меня», — горестно подумала Эльза, но ничего не сказала подруге. Девушка, несмотря на молодость, была вполне самостоятельной, начитанной, особенно увлекалась религиозными книгами. В них сказано: «Надобно терпеть, бодрствовать, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет».

Набрав полные ведра кипятка, новоявленные дневальные поставили их возле желтого титана, грея руки. И вдруг молчавшая до сего момента Анна неожиданно спросила:

— Ну, как тебе этот узкоглазый?

— О чем ты говоришь? — У Эльзы екнуло сердце, надо же такому случиться: только что подумала об этом Каримове, этот неприятный человек обещал узнать про мать, погладил ее по лицу, правда, потом психанул, раскричался, стал страшным и противным.

— Да не строй ты из себя девочку, — укорила Анна, она была старше и многоопытней, — я же все сразу поняла: этот сибирский Зигфрид, предок Ермака, глазами ощупал тебя и раздел, как старый развратник, он обратил чувственный взор на прелестное детское личико, не неоформившиеся груди. Неужели и правда ты ничего не поняла? Тебе пошел семнадцатый годок, пора разбираться в мужских взглядах, угадывать их желания. Клянусь, ты Каримову сильно приглянулась. — Анна помолчала, потом вдруг огорошила Эльзу. — Я бы пошла к нему в постель за лучшую долю, чем здесь, а ты?