Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

• Название: Царь Иоанн Грозный
• Автор: Лев Жданов
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-099063-4

Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.

Представляем роман широко известного до революции беллетриста Льва Жданова, завоевавшего признание читателя своими историческими изысканиями, облеченными в занимательные и драматичные повествования. Его Иван IV мог остаться в веках как самый просвещенный и благочестивый правитель России, но жизнь в постоянной борьбе за власть среди интриг и кровавого насилия преподнесла венценосному ученику безжалостный урок – царю не позволено быть милосердным. И Русь получила иного самодержца, которого современники с ужасом называли Иван Мучитель, а потомки – Грозный.

---

После этих слов, уже порасправив брови, вышел главный боярин, думу на совет созывать велел.

Первая дума была – вестей ждать побольше, повернее.

И, правда, вести скоро пришли.

С самой Волги, от Казани казаки подъехали из стражи Джан-Алиевой, те, которым убежать привелось.

Еще татары городецкие, касимовские пришли…

И вести привезли не плохие. Может, правда, худа без добра не будет… «Лишняя свара в Казани – лишняя свая в Москве!» Не мимо говорится это слово.

Не все беки, уздени и другие улусники пристали к царевичу крымскому, севшему на трон.

Половина почти царства, половина юрта Казанского отделилась. Иным дороги были «поминки» – подарочки богатые московские, которыми награждали щедро великие князья своих сторонников, иные из кровной и поместной вражды не хотели мириться с новым ханом и его новыми приближенными людьми.

– Приезжали к нам, – говорил один седой, чубатый казак с Вольского городища, – приезжали казанские люди, знатные и простые… И бики, князья ихние… И просто мурзы, люди ратные, не черной породы, а получше которы… Всех – человек шестьдесят прискакивало. Говорят: «Дома еще таких наших боле, чем четыре сотни, своей поры да времени ждут… Не хотим Сафая… Чужак он… Вот имена свои сказываем и рукобитье Москве даем и князю вашему великому, Ивану Васильеву. У него жив, мы слыхали, брат Аналеев, Шиг-Алей! Пусть того царевича прирожденного, казанского, нам на ханство вернет… А Сафая, Крымчака – не надобно!» Про присягу еще говорили, что жалованье господарское, какое им шло от покойного князя господина Василия Ивановича. И от нашего княжати Ивана Васильевича, милостью Божьей… Видимо, не врут татарове, вправду Шиг-Алея хотят… Вот еще что мне сказать велели мурзы и бики: «Знаем мы: вина-измена на Шиг-Алее супротив Москвы великая. Да пусть государь бы хана нашего пожаловал, вину ему простил, на Москву бы к себе из места ссыльного быть повелел! Тогда все мы, и с родичами, за него, за Шиг-Алея, станем, вон из Казани Крымчака погоним!» Вот, бояре, как мурзы да посланцы нам ихние сказывали и перенесть вам велели! – закончил свои речи старый казак, умолк и стал степенно гладить седой ус, ожидая, что ему дальше скажут.

Отпустили его. Он поклонился и вон пошел.

Дальнейшие все вести на одно сходились. Посланцы и свои, и татарские одинаково подтверждали, что полцарства за Шиг-Алея стоит.

Потолковали старшие бояре: Мстиславские, Глинские, Бельские и Шуйские тут же.

Позвали и царевича казанского крещеного Петра Абрамовича, или Худайкулу Кайбуловича, как его до крещенья звали.

Крестил Петра Василий Иванович, великий князь, да женил на сестре родной, на Евдокии… И не было слуги другого вернее у Москвы, чем царевич этот казанский Петр Абрамович… Брат его, Шиг-Алей, забывал порой милости русские, изменяя, делал по-своему или как учили его татары.

А Петр только о благе Москвы и думал. И так верил ему Василий, что, уходя в 1522 году на войну, Петра вместо себя правителем на Москве поставил, власть ему свою сдал над царством надо всем!

Подумал Петр, покачал головой и сказал:

– Правду мурзы и беки говорят. Вся их надежда на брата Шиг-Алея. Я вот по именам ихним вижу: все такие улусники брата зовут, которых Сафа-Гирей не потерпит, которые с ним хлеба не вкусят, кумысу пить не станут! Надо брата звать из Белоозера… Не для него – для Москвы, для князя великого на пользу. Шиг-Алей в Москве будет, – большую опору тогда все в Казани получат, х кто против Сафа-Гирея стоит. А бояться Москве Шиг-Алея теперь нечего. Он теперь видел, как Москва сильна! Побоится вперед лукавым обычаем жить… Вот мой совет.

Подумали бояре и согласились:

– Самая пора новый уголек под казанские стены подложить. С Литвой война ослабела… Саин-Гирей крымский с турским салтаном тягается; с Ислам-Гиреем, братом своим, тоже спор ведет, не будет у него много силы любимого брата, Сафа-Гирея, на Казани подпереть! А мы тут Шиг-Алея и натравим на Крымчака! Пусть грызутся… Двое грызутся – третьему корысть, старое слово сказано.

В декабре уж Шиг-Алей был переведен из Белоозерского своего заточенья в Москву.

Бил челом малолетнему князю прощеный изменник, Шиг-Алей хан, принят, обласкан был.

Уходя стал просить:

– Государь великий князь! Позволь увидеть очи светлые княгини матушки твоей! И мне, и царице Фотиме, главной кадине, жене моей!

Заморгал глазками ребенок-царь, когда услыхал просьбу. Все заранее ему растолковали: как принять толстого этого татарина, как здороваться, где посадить, что сказать.

А про матушку ничего не сказано.

– Матушку повидать? Княгиню великую? – переспросил он и запнулся. Знает, что каждое его слово важную силу имеет и нельзя слова зря промолвить.

Шесть лет – седьмой годок пошел великому князю. Рослый, смышленый он. А теперь в тупик стал.

Зато Овчина Иван Федорович тут как тут. Перешепнулся он с кем след и шепчет царю Ивану малолетнему:

– Ты бы, государь, пожаловал, – сказал царю Шиг-Алею, что матушку нынче ж спросишь… Как ее воля и обычай господарский будет.

– Как матушкина воля и обычай господарский будет! – звонким голосом повторил Иван-царь. – А я нынче ж матушку, княгиню великую, поспрошаю, а на чести – спасибо! – от себя уж добавил мальчик. – Прости, брат наш, царь Шиг-Алей! Иди с Богом! А жалуем мы тебя на прибытии еще шубой с нашего плеча!

И отпустил Шиг-Алея хана на подворье, где тот был помещен со всей его челядью.

Было это 7 декабря. 10-го Елена с боярами совет держала.

– А что же, княгиня-матушка, хоть и не в обычае княгинюшкам у нас бояр да царей принимать, да наш-то царь, гляди, как ни разумен, а больно юн еще, продли, Господь, ему лет и здоровья! Ты у нас всему делу голова, словно матка в улье… Тебе и царя Шиг-Алея принять вместно! И кидыню его, Фотьму-царицу. Особливо если добрые вести для хана из Казани будут. Еще малость пождем: до новых вестей.

Эти вести скоро пришли. И через месяц, 9 января 1536 года, состоялся прием.

С полуночи почти начались сборы, приборы да возня на половине у княгини великой.

Кажется, все чисто да хорошо да богато.

Нет, еще чего-то не хватает… Да не забыто ль что из кушанья да из поминков… да по обиходу? Ближние боярыни просто с ног сбились. Сами себя подхлестывают:

– Татарская царица в гости припожалует, Фотьма казанская. У себя, поди, на сальных тахатах валяется… А тут все повысмотрит. Потом на Казани пересмеивать будет, скажет: «Ай да боярыни московские! Княгине великой служить не умеют!»

И с ног просто сбились бедные, чтобы лицом в грязь перед татаркой не ударить!

Рано, еще едва брезжило по зимнему времени, только ранняя обедня отошла, вершники подскакали к крыльцу.

– Царь пресветлый казанский Шиг-Алей к ее царскому здоровью, великой княгине Елене, на поклон жалует.

Все зашевелилось в новом обширном дворце, недавно еще покойным государем Василием отстроенном.

Люди высыпали на крыльцо и у крыльца сгрудились.

Впереди всех, в высоких шапках, в шубах дорогих, с посохами в руках два боярина набольших: первым князь Василий Васильевич Шуйский, что на двоюродной сестре самого царя Ивана женат, на Настасье, дочери Петра Абрамовича, и вторым, конечно, сам Иван Федорович Оболенский-Овчина-Телепнев. Два думных дьяка за ними стоят, важные, толстые. Только зорко вокруг поглядывают: нет ли где беспорядка, нестроения?

Но все хорошо.

Стража стоит в ряд… Народу немного, а все-таки собралась толпа постепенно.

Кто из церкви идет, кто на рынок спешит… И останавливаются. Особливо бабы. А иные нарочно пришли. Услыхали от кого из дворцовых, что нынче казанский царь матушке великой княгине приедет челом бить, да потом и женка его… Вот и собрались, стоят чинно поодаль от крыльца, ждут-дожидаются. Только руками похлопывают, с ноги на ногу перескакивают: морозец утром больно лют!

Вот, окруженные мурзаками и казаками, показались сани большие, широкие, коврами и мехами устланные; в санях важно так сидит, величается нареченный казанский царь.

Дрогнула толпа! Вперед все подались: каждому поближе на татарина взглянуть хочется.

С бердышами, с пищалями стражники, расставленные у самого крыльца, осаживают народ, не дают порядка нарушить.

Остановились сани. С трудом вылазит из них Шиг-Алей. Высокий, грузный, хоть и не стар еще, а медлителен, ленив в каждом движении…

Отвесив поясные поклоны по уставу, Шуйский и Овчина приняли царя:

– Мир тебе, господине, царь казанский Шиг-Алей! В час благой добро пожаловать!

Дьяк один по-татарски передал привет царю от бояр.

– И с вами мир! Да благословит этот день Аллах Милосердный! – отвечал царь и, поддерживаемый под руку боярами, ступил на крыльцо.

За ним его два ближних советника: почтенные, важные татары с подстриженной бородой, с ногтями, выкрашенными в красновато-коричневый оттенок особенной краской, «хна» – по-ихнему.

Чинно все поднялись по ступеням. В сени в первые вступили. Тут хана встретил сам царь-малютка, окруженный боярами. И дьяк царский тут, и пристав посольский, который татарскую речь хорошо знает. И казначей Головин, Владимир Васильевич, ближний боярин, тут же. На всякий случай: может быть, пожалуют чем гостя? Так чтобы казначей мог записать и выдачу сделать.