Юрий Пензин - К Колыме приговоренные

• Название: К Колыме приговоренные
• Автор: Юрий Пензин
• Издательство: МАОБТИ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001

Юрий Пензин в определенном смысле выступает первооткрывателем: такой Колымы, как у него, в литературе Северо-Востока еще не было. В отличие от произведений северных «классиков», в которых Север в той или иной степени романтизировался, здесь мы встречаемся с жесткой реалистической прозой.

Автор не закрывает глаза на неприглядные стороны действительности, на проявления жестокости и алчности, трусости и подлости. Однако по прочтении рассказов не остается чувства безысходности, поскольку всему злому и низкому в них всегда противостоят великодушие и самоотверженность. Оттого и возникает по прочтении не желание сложить от бессилия руки, а активно бороться во имя добра и справедливости.

---

На перевале все работы уже были прекращены, буровые вывезены, и поселились Соломатин с Зубовым в брошенном здесь старом балке. Жизнь их стала похожа на жизнь отшельников, у которых в однообразии быта потерян счёт времени. Всё измерялось числом пройденных шурфов и количеством в них золота. Они не замечали, что давно не мылись, уже не чувствовали в обмороженных руках боли, обросли так, что стали похожи друг на друга. В минуты короткого отдыха падали в сон, как в яму, проснувшись, на скорую руку пили чай с галетами и шли на шурфы. Проходили их на пожог, в забое работал Зубов, а на воротке стоял Соломатин.

Наступил апрель, а настоящего золота всё не было. С таянием снега стало топить шурфы. Пришлось у шурфов проходить водоотводные канавы. В балок возвращались мокрыми. Простыв, Соломатин заболел. Сначала он горел от высокой температуры, а потом стал терять сознание и бредить. И как все в таком состоянии, стал путать явь с больным воображением. Ночью секретарь райкома Рябов с наганом в руке гонялся за ним по улицам, похожая на кабаниху пьяная Варвара бросала в него грязные миски и кричала: «В свой котёл загляни!» Потом появлялась жена. С распущенными, как у ведьмы, волосами и в исподней рубахе она стояла у ручья и через него бросала в него камни. Когда он попытался к ней подойти, она внезапно куда-то исчезала. В минуты сознания у него сильно болела голова, и его мучило, что он не может встать, чтобы напиться. Мысли, что приходили в голову, были тяжёлыми, они никак не вязались друг с другом, и Соломатину казалось, что он в них тонет, как в болоте. Зачем ему золото на перевале? Ради чего он гробит своё здоровье и укорачивает этим свою жизнь? Ради славы? Если это так, тогда ради чего ищет золото Зубов? Ведь ему-то славы от него не будет. Конечно, можно допустить, что у Зубова, как у старого поисковика, золото было страстью, как, например, у рыбака рыба, которую он ловит не ради промысла. Тогда почему такое же отношение к золоту у рабочих? Ведь Соломатин видел: на том собрании, где Зубов заявил, что бурят они не только ради бурения, за которое им платят, но и ради золота, они были на его стороне. Их тогда он не понял. Выходит, в них есть что-то такое, чего нет в нём.

В одну из ночей, когда Соломатин был в полубессознательном состоянии, его мучило бессилие оттого, что не мог справиться с бесконечным рядом чисел, который он пытался привести к общему знаменателю. Они прыгали перед ним, как мячики, убегали в разные стороны, и ему казалось, что это средние содержания золота по шурфам, и если он приведёт их в порядок, то найдёт место, где надо его искать. В ту ночь он часто вскакивал с нар и начинал лихорадочно собираться на работу.

— Куда ты? — останавливал его Зубов. — Встанешь на ноги, тогда и пойдешь.

— Шурф… шурф не добили! — дрожа всем телом, хрипел Соломатин.

— Какой шурф? — не понимал его Зубов.

Соломатин хватался за голову, начинал что-то бессвязно бормотать и, совсем обессилев, снова падал на нары. Выздоровление к Соломатину пришло внезапно. Проснувшись однажды утром, он почувствовал себя так легко, словно никогда и не болел. Голова была свежей, как после здорового сна, в руках и ногах было столько силы, что хоть сейчас же бери лопату и иди на работу.

— Ты о каком это шурфе говорил? — спросил его Зубов.

— Шурф, говоришь? — потёр рукой лоб Соломатин. — А знаешь, Зубов, ведь это тот шурф, где мы с тобой на валун сели.

— Ну, и что? — не понял Зубов.

— Там золото! — твёрдо сказал Соломатин. — Во сне его видел!

— Эх, во сне! — рассмеялся Зубов. — Да мало ли что мы во сне видим!

— Нет! — не согласился Соломатин. — Это не только сон, я в этом сне всё, что мы с тобой сделали, перелопатил. Вот смотри!

И раскрыв карту, объяснил по ней Зубову, почему в этом шурфе должно быть золото.

— А ведь ты, Соломатин, пожалуй, прав, — согласился с ним Зубов.

Золото в шурфе Соломатин с Зубовым нашли. Сразу под валуном оно пошло с содержанием, какого оба в своей практике не знали, а с плотика они подняли два больших самородка. Вечером в балке они выпили браги. Зубов скоро опьянел, и уже весёлый, всё спрашивал у Соломатина:

— Нет, ты скажи, зачем людям золото? А?

Соломатин, кажется, его не слышал. Он тупо смотрел в стол и о чём-то тяжело думал.

— Что молчишь? — не отставал Зубов.

Когда до Соломатина дошло, чего от него хочет Зубов, он, словно очнувшись от сна, сказал:

— Не знаю, Зубов. Я ничего в этой жизни, Зубов, не знаю, — и, поднявшись из-за стола, быстро вышел из балка.

Через три года за открытие богатейшего месторождения золота на перевале Соломатину была присуждена Государственная премия, но это его не обрадовало. В истории с этим золотом в нём как будто бы что-то перегорело. Хотя его и восстановили в должности, и озадачили большими планами, ему было всё равно: в каких рангах он ходит. Говорят, такое случается с больными, приговорёнными врачом к тяжёлой и неизлечимой болезни.

На реке Туманной

1

После того, как закатилось солнце, сразу похолодало, с реки потянуло сыростью, а на обратной её стороне, над обрывом, собралась похожая на облако туманная дымка. С вечерними сумерками она опустилась на воду, быстро разрослась и вскоре затянула всё вокруг. Словно схваченные зимней стужей, застыли прибрежные тополя, река, так весело катившая свои воды днём, стала похожа на протоку с тяжёлой и вязкой, как расплавленное олово, водой. Вскоре смолкли птицы, попрятались в своих норах бурундуки, перестала плескаться в реке рыба.

Вросшая в землю избушка рыбаков, с высокой, сделанной из горбылей крышей, в тумане была похожа на брошенную якутами юрту, и только слабо мерцающий огонёк в окошке говорил о том, что в ней кто-то живёт. Трое рыбаков: колодообразный Дядин, лысый, с лицом, вытянутым в редьку, Генкин и плоскогрудый, похожий на татарина, Гуров играли в этой избушке в карты, а сидевший у печки ничем не приметный Сёмин злился: «И как это им не надоедает! Как вечер, так карты!»

А игра была в самом разгаре.

— Бей козырем! Козырем бей! — зло кричал Гуров.

— А они у меня есть?! — отвечал Генкин и, выкинув на стол карту, бормотал: — Гля-ка, учитель нашёлся!

— Кхы! — с размаху бил своей картой Дядин и, довольно ухмыляясь, брал взятку.

Тасуя на новую раздачу карты, Гуров злился:

— Говорил тебе, козырем бей!

— Да пошёл ты! — отвечал Генкин. — Не было у меня козыря!

— Было — не было, а надо было козырем, — не соглашался с ним Гуров.

«И вот так всегда! — думал Сёмин. — Орут! А чего орут — и сами не знают!»

Однако, готовясь к новому заходу, картёжники стихли. Гуров, раздавая карты, вёл им счёт. Дядин, закуривая и не раскрывая своих карт на столе, бормотал: «Не будем дыбиться, хай козыриться». Генкин, заглядывая в каждую полученную им карту, успевал следить и за Гуровым: не мухлюет ли? Когда карты были розданы, Генкин сделал ход под Дядина.

— Ыхы, — ответил на этот ход Дядин и тяжело задумался над ответной картой.

— Не ыхыкай, а ходи, — посоветовал ему Гуров и полез в карман за сигаретами.

Пользуясь тем, что Дядин думает, а Гуров копается в сигаретах, Генкин свистнул из колоды карту. После этого, делая вид, что зевает, спросил Гурова:

— Как думаешь, рыба завтра будет?

— Какая рыба? — не понял его Гуров.

— Ну, в реке, какая ещё рыба, — ответил Генкин.

— При чём тут рыба? — подозрительно посмотрел на него Гуров и вдруг, догадавшись, в чём дело, сказал тихо: — Положи, падла, карту!

— Какую карту?! — сделав вид, что не понимает, удивился Генкин.

Вскочив на ноги, Гуров крикнул:

— Положи, гад, карту!

— Какую карту? — ещё больше удивлялся Генкин.

В ответ Гуров перевернул на него стол. Всё, что на нём было: и карты, и грязная посуда, и горящая свеча, — полетело на пол.

Этого Сёмин не выдержал. Хлопнув дверью, он вышел из избушки. Спрессованный сыростью туман уже закрыл всё вокруг. Даже землянки, сделанной под холодильник рядом с избушкой, не было видно. Вместо неё зияло что-то похожее на яму с бурой, как в болоте, водой. Липкая морось, проникая Сёмину в лёгкие, давила ему грудь, от потери привычных ориентиров у него кружилась голова, тяжёлая, как в стоячей воде, тишина пугала ожиданием чего-то неожиданно громкого. «Как мне всё это надоело!» — думал Сёмин и ругал себя за то, что решил провести свой летний отпуск на рыбалке. Ведь он и поехал-то на неё не из-за рыбы, — её и в магазине сколько хочешь, — он надеялся, что на природе и отдохнёт, и наберётся новых впечатлений. Природу он очень любил, особенно ему нравились ясные дни с голубым небом и ярким солнцем, а здесь — вот уже месяц, и всё эти проклятые туманы.

Решив разжечь костёр, Сёмин пошёл за дровами. Запнувшись в кустах за скрытую в траве корягу, он упал и сильно поцарапал лицо. «Всё! Хватит! Завтра же домой!» — решил он. Однако когда Сёмин разжёг костёр и успокоился, домой он выбираться раздумал. С его ногой, вывернутой в коленке ещё в детстве, по тайге и болотам дорога ему не под силу.