Юрий Пензин - К Колыме приговоренные

• Название: К Колыме приговоренные
• Автор: Юрий Пензин
• Издательство: МАОБТИ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001

Юрий Пензин в определенном смысле выступает первооткрывателем: такой Колымы, как у него, в литературе Северо-Востока еще не было. В отличие от произведений северных «классиков», в которых Север в той или иной степени романтизировался, здесь мы встречаемся с жесткой реалистической прозой.

Автор не закрывает глаза на неприглядные стороны действительности, на проявления жестокости и алчности, трусости и подлости. Однако по прочтении рассказов не остается чувства безысходности, поскольку всему злому и низкому в них всегда противостоят великодушие и самоотверженность. Оттого и возникает по прочтении не желание сложить от бессилия руки, а активно бороться во имя добра и справедливости.

---

Когда Николаша с Гаврилой перенесли из лодки свой груз к костру, появился Розин.

— Здравствуйте, товарищи! — бодро приветствовал он их и, пожимая руки, представлялся каждому: — Профессор Розин.

Оба, и Николаша, и Гаврила, работали в расположенном в верховье Зырянки оленеводческом совхозе, а сейчас по своим делам сплавлялись в район. Анна была рада, что сплавляться договорились вместе, согласился с этим и Розин. Так как было уже поздно, решили начать сплав утром. Вечером к ужину Анна достала спирту, и все понемногу выпили. Пошли весёлые разговоры, тон которым задал Николаша.

— Вот я и говорю! — говорил он. — Кому кренделя, а кому хрен да ля-ля!

И рассказал историю, в которой все остались с носом, а он играючи взял свою удачу. Все поняли, что с Николашей этого никогда не было, всё он это придумал ради того, чтобы поднять всем настроение, не понял этого Гаврила.

— Зачем болтай? — рассердился он.

— Я болтай?! — делая вид, что сердится, ответил Николаша. — Ну, если я болтай, тогда кто и не болтай!

— А вот ещё случай! — начал он, явно, чтобы разыграть Гаврилу: — Иду я это по лесу. Всё как надо: ружьё с жаканом, бутылка водки на всякий случай. Шарик — собачка моя, — рядом. Ну, ладно. Выхожу на поляну, а там — вот они! Два медведя! На задних лапах, и на меня, заразы, смотрят.

— Зачем болтай?! — снова не вытерпел Гаврила. — Два медведя один тайга не живут. Каждый — свой тайга.

— Это у вас не живут, а у нас живут, — делая вид, что сердится, ответил Николаша и продолжил: — Ага… Вот я и говорю: два медведя. Ну, думаю, хана! Одному мне не справиться. Зову Шарика, а Шарика — и след простыл. Ага… Что делать?! — Николаша почесал затылок. — Хорошо, вспомнил про бутылку. Хотел было отпить, да где там! Один уже задней лапой землю роет.

Этого Гаврила не вынес.

— Медведь задний лап землю не копай! — вскричал он.

— У вас не копай, а у нас копай, — весело обрезал его Николаша.

— Где у нас?! Где у нас?! — вскочил на ноги Гаврила. — Америка, что ли, бегал?

— Ну, ладно, — не обращая на него внимания, продолжил Николаша. — Беру я это бутылку и вверх — аккурат над головами мишек, а потом шар-рах — жаканом! Бутылка вдребезги, а медведи — только их и видели! — и, рассмеявшись, добавил: — Всё ничего. Бутылку жалко.

Закурив, Николаша похлопал Гаврилу по плечу и сказал:

— А ты, Гаврила, не злись. Я ведь так, чтобы веселее было.

— Зачем зились? Я не зились, — ответил Гаврила. — Тайга зились. Она болтун не любит.

И словно в подтверждение этого, за рекой, где уже сгущались сумерки, ударил ветер, что-то, ломая сучья, тяжело упало на землю, а в распадке протрубил лось. Перебросившись через реку, ветер пронёсся по кронам окружавших палатку тополей, сорвал с них последние листья, а потом бросился на костёр. Вырвав из него пламя, он разбросал в стороны горящие ветки и в крутом вихре вернулся обратно. Там опять что-то тяжело упало на землю, а с реки, из-под обрыва, в испуге сорвалась стая уток.

— Типун тебе на язык! — тихо сказал Николаша Гавриле, а поднявшись от костра, предложил: — А не пора ли нам на боковую?

Гаврила ушёл на ночь в лодку, а Николаша в палатку. Анна была этим довольна: с Николашей Розин не полезет к ней в спальник.

Утро было солнечным, тайга в осеннем наряде играла многоцветьем, лёгкая дымка, зависшая над снежными вершинами Аргатаса, была похожа на вытканное из ситца покрывало, пели птицы, на реке, готовясь к отлёту, собрались в стаи утки, а в голубом небе, перекликаясь друг с другом, тянули на юг гуси. Когда всё было готово к сплаву, Николаша скомандовал:

— Гаврила, ты с профессором, а я с барышней.

Управлял Николаша лодкой, как игрушкой. Она легко обходила прижимы, не билась дном на перекатах, а на стрежне, где играли волны, Анне казалось, что она не в лодке, а на качелях, от которых, как в детстве, и захватывает дыхание, и кружится голова.

— У-ух, держись! — смеялся Николаша, когда их сбрасывало с высоких перекатов.

Хорошее настроение не покидало Анну весь день. Её радовало голубое небо, а убегающие назад прибрежные лиственницы в ярких лучах солнца казались похожими на нарядные ёлки. Это настроение ей портила похожая на паука сгорбившаяся фигура Розина в плывущей за ними лодке Гаврилы. Иногда фигура оборачивалась в её сторону, и тогда Анна видела сморщенное в редьку лицо с крупными на голове залысинами. «Господи, и что меня дёрнуло связаться с ним?!» — думала она, глядя на эту фигуру.

А вечером, когда пристали к берегу на ночлег, Анна услышала разговор задержавшихся у реки Розина с Гаврилой.

— Зачем девка брал один? — сердито спрашивал Гаврила. — Твоя один — мало. Тонуть можно.

— Обижаешь, Гаврила! — отвечал Розин. — Я на сплавах собаку съел! — а потом, поганенько хихикнув, добавил: — Да одному — оно и лучше. Делить ни с кем не надо.

Гаврила, зло сплюнув, пошёл помогать Николаше ставить палатку, а Анна, спрятавшись в кустах, долго плакала.

Закончив сплав на вторые сутки, Розин, не попрощавшись ни с Николашей, ни с Гаврилой, улетел в Магадан спецрейсом. Анна лететь с ним отказалась. Провожая её на рейсовый самолёт, у выхода на посадку Николаша мягко ей улыбнулся и сказал;

— Прощай, барышня! Дай бог тебе здоровья.

А Гаврила, пожав ей руку, сердито спросил:

— Зачем плохой человек любишь?! Ему морда бить нада!

В институте уже на следующий день Анна взяла расчёт. Сейчас она работает в съёмочной партии, у неё семья, муж тоже геолог, сын скоро пойдёт в школу. А Розин уже член-корреспондент Академии наук, у него много научных трудов, в перерыве между ними пишет литературно-публицистические очерки. Недавно вышла его брошюра «На Зырянке. Записки путешественника». В ней он, как и положено путешественнику, настойчив в достижении своей цели, вынослив, как тундровый олень, в преодолении опасностей смел и решителен. У обнажения, где он, увидев вышедшего на него лося, с испугу выронил ружьё, оказывается, всё было не так. Лось у этого обнажения внезапно бросился на него и хотел даже поднять его на рога, он же, ловко увернувшись, убивает лося одним выстрелом в голову. Николаша и Гаврила у него нанятые проводники. Они, как и положено аборигенам, не отличаются большим умом, наивны, как дети, и очень любят выпить, но, несмотря на это, знание ими местных условий и их природная находчивость не раз помогали выходить Розину из трудных ситуаций. По окончании путешествия Николаше он дарит своё видавшее виды ружьё, а Гавриле до черноты прокуренную у костров трубку. Анна у него выведена влюблённой в него практиканткой, она мила и обаятельна, но — что поделаешь, — как и все женщины, страшно боится воды и медведей. Ей он оставил на память своё открытое сердце и не опошленную половой близостью любовь. Когда Анна читала эту брошюру, она не знала, что делать: смеяться или плакать.

Короткие зарисовки

1. Сглаз

Весь день над тайгой кружил вертолёт, а вечером на лагерь вышел ловко сложенный мужичок, на голове которого, несмотря на лето, была шапка. С длинным, клювообразным козырьком, с оттопыренным правым ухом и вытертая до ваты, она была похожа на подстреленную куропатку, а в самом мужичке его пуговкой нос и круглое, похожее на горшок лицо выдавали простой, по-русски открытый характер.

— Васяга, — весело представился он и, присев к костру, снял с головы шапку, бойко ударил ей себя по коленке и рассмеялся; — О, дела?

— Какие ещё дела? — спросил от костра Пономарь, прозванный так за высокий рост и обросшую сердитой гривой голову. Всегда чем-то недовольный, он и сейчас смотрел на Васягу неприветливо.

— Каки дела, говоришь? — переспросил Васяга. — А как сажа, бела. Ушли и нету-ти.

— Кто ушли и нету-ти? — начал сердиться Пономарь.

— А наши, — прикурив сигаретку от костра, ответил Васяга.

— Тьфу ты! — сплюнул Пономарь. — Кто наши-то?

— А ты не злись, — заметил Васяга и снова рассмеялся: — Наши-то, говоришь? А дураки! Говорил им, а они: ха! Вот и ха: налимы в брюхе.

— Ну, даёт! — рассердился Пономарь. — Какие налимы? Ты можешь по-русски?

— С анбицией, — мотнув в его сторону головой, весело заметил Васяга.

Было похоже, что он хочет сообщить нам что-то и важное, и интересное, но не знает, как к этому подступиться.

— А ты не гони, — остановил он Пономаря. — Не всё враз: кому жменя, а кому и мене.

— Какая жменя?! — уже застонал Пономарь и посмотрел на нас так, словно искал от этого дурака защиты.

— Жменя, говоришь? — верный себе, переспросил Васяга. — А это когда в ладошке хрен да маненько.

Этого Пономарь не вытерпел.

— Ты эскимос? — закричал он. — Ты зачем сюда пришёл?!

— Вот я и говорю, — не обращая на него внимания, продолжал Васяга. — Шурин, брательник жинки: я, грит, Васютка, — он меня Васюткой зовёт, — твово сглаза боюсь.