Самуил Гордон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Самуил Гордон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01154-1

В избранное известного советского еврейского писателя Самуила Гордона вошли его романы «Весна», «Наследники», повесть «Прощение» и рассказы в которых отразилась жизнь еврейского народа на большом отрезке исторического времени, начиная с Великой Отечественной войны и кончая нашей современностью.

---

— О, с величайшей готовностью!

Мальчишеское озорство, с которым Веньямин Захарьевич поднял обе руки кверху, не только не вызвало ни у кого улыбки, наоборот, в этом было что-то такое, чего присутствующие хотели бы не заметить.

Никогда еще Борису не приходилось встречать человека с такими глазами — с какой стороны на них ни смотришь, их взгляд обращен на тебя, совсем как глаза человека на портрете. И еще одно успел Борис заметить: зрачки вдруг перебегали к самому краю глаза и исчезали на несколько мгновений, словно время от времени прятали там что-то. И голос у него запоминающийся — такой человек может говорить подряд несколько часов, а все будет казаться, что он только заговорил, хотя голос у него не такой уж сильный и громкий. Борису хотелось узнать, как фамилия молодого профессора, но из разговора за столом не смог этого установить, потому что здесь, обращаясь друг к другу, называют не имя и отчество, а титул и занимаемую должность.

— Вы, значит, уважаемый товарищ полковник, держитесь того мнения, что во всем повинно время? В том, что ваш сын пошел в институт прямо из школы, а этот паренек, еще не наживший мозолей на руках, уже подсчитывает дни нажитого стажа, повинно исключительно время?.. — грудному голосу профессора вдруг как бы не хватило воздуха. — А кого, позвольте полюбопытствовать, вы собираетесь обвинить в том, что нашего школьника, начиная чуть ли не с пятого-шестого класса, частенько перестает беспокоить, какую ему отметку поставит учитель — тройку или четверку? И в самом деле, к чему учиться на четверки и пятерки, когда потом все равно придется пойти работать? Зачем стремиться заслужить медаль, если она потом не принимается в расчет? Стаж и тройки — вот, дескать, все, что нужно. Теперь не редкость услышать такое даже от пятиклассника, а это, знаете ли, уже представляет собой известную опасность. А кто в этом повинен? Время? Дети? Кто виноват, что протиснуть свое чадо в институт стало у некоторых родителей чем-то вроде моды — шутка ли сказать, ребенок останется без диплома! Причем их зачастую не интересует, в какой институт поступить. А к чему это приводит? Подготовить десять «небитых», десять плохих инженеров или агрономов обходится государству не меньше, чем десять «битых». Нет, многоуважаемый коллега, в том, что некоторые молодые люди смотрят на завод или на колхоз как на неизбежную временную невзгоду, повинно не время, а повинны родители, отставшие от времени.

Бросив беспокойный взгляд на горевшие в углах зала бра, на трехламповый торшер, на статуэтки, расставленные на пианино, профессор добавил:

— Когда я или вы, уважаемая Бронислава Сауловна, тратим деньги на предметы подчас лишние или не очень нужные, тратимся только из желания угнаться за модой, страдают от этого только наши семьи, от того же, что иные из нас взяли за моду посылать своих детей в институты, когда те еще даже не уяснили себе, к чему у них сердце лежит, — страдает вся страна. Вы представляете, во сколько это обходится государству?

— Это уже, видите ли, нечто совсем другое, — вмешалась дочь Веньямина Захарьевича, Маргарита, — здесь есть выход.

— Любопытно?

— Родители, желающие, чтобы их дети сразу же после школы шли в институт, должны все расходы взять на себя. Существуют же у нас платные поликлиники, платные курсы, почему же не существовать и платным вузам?

— Ну, а те, кто не в состоянии платить?

Маргарита не заметила скрытой улыбки, с которой один из гостей перебил ее.

— Они окончат институт двумя-тремя годами позже.

Из того, как Веньямин Захарьевич переглянулся с Брониславой Сауловной и беспокойно забарабанил пальцами по столу, Борис заключил, что в доме Сиверов уже не однажды шли обо всем этом разговоры. Не у него одного, по-видимому, явилась такая догадка, и поэтому, возможно, за столом вдруг воцарилась тягостная тишина.

— Какое же вы пьете, белое или красное? — раздался в тишине густой голос Веньямина Захарьевича.

— Ни белого, ни красного. — Борис поднялся и, бросив искоса взгляд на Алика, подчеркнуто громко спросил: — Проводишь меня?

Вопрос прозвучал как приказ.

Только теперь Веньямин Захарьевич заметил растерянный вид Алика и понял, что между ним и Борисом что-то произошло.

— Что же, идешь? — с не допускающей возражений строгостью повторил Борис.

— Куда? — отозвался вместо Алика Веньямин Захарьевич и тоже поднялся со стула.

— Что здесь, собственно, происходит? — Испуганная Бронислава Сауловна встала между Борисом и сыном: — Никуда Алик не пойдет! Я вообще не понимаю… Вы, кажется, пришли к нашему Алику на день рождения, что же это за выходки — заводите на три часа разговоры, а теперь убегаете… Садитесь лучше к столу.

— Мне завтра рано на работу.

— Завтра же воскресенье.

— Наш литейный цех работает и в воскресенье.

— В ваши годы, — сказал майор и на миг замолчал, словно хотел за короткое мгновенье постигнуть, что могло произойти между этими двумя юношами, — я в ваши годы частенько гулял до рассвета, но не было случая, чтобы когда-нибудь опоздал на работу. Садитесь к столу и бросьте думать об электричке. Обещаю подбросить вас на моем «Москвиче» к самым воротам вашего завода.

— Спасибо, товарищ майор, но я больше не могу здесь задерживаться. Меня ждут дома… Спокойной ночи!

— Алик, ты никуда не пойдешь.

— Я сразу же вернусь, мама, только провожу Бориса до леска, — растерянно произнес Алик и тихо закрыл за собой дверь ярко освещенной стеклянной террасы.

IV

Перед тем как войти в лесок, который, точно осевший дым пронесшегося поезда, темнел напротив дачи, Алик преградил Борису дорогу.

— Ты мне в конце концов скажешь, что произошло? Почему…

— Убери руки! Слышишь? — И тем же размеренным шагом, каким он покинул террасу, Борис вошел в лесок, тянувшийся по склону холма, за которым в отдалении, на той стороне реки, виделась станция.

— Ах, так! Не хочешь, значит… Ну, хорошо! — И Алик резко, по-военному, повернулся к светящимся окнам разбросанного дачного поселка. — Да ты, видно, в самом деле думаешь, что…

— Трус!

В первое мгновенье Алику показалось, что это ветер прошелестел листвой деревьев. В тихом шуме осеннего леска действительно было нечто схожее с тем, что он услышал позади себя, и все же остановился, испуганно оглянулся и гораздо тише, чем ему хотелось, выдохнул:

— А?

— Трус! — снова донесся из-за деревьев голос Бориса.

По шороху опавших листьев на тропе Борис уловил, что Алик не собирается его догнать. Просто идет следом, чтобы не получилось, будто испугался и сбежал. Алик тотчас же повернет назад, едва только убедится, что до Бориса донесся звук его шагов, и еще, вероятно, будет при этом думать: уже одним тем, что так долго шел по густому ночному лесу, доказал, что он не трус. Борису чудится — даже опавшие листья под шаркающими ногами Алика не переставая шепчут, только об одном и спрашивают: «Ну, что, я трус? Ну, что, я трус?» И Борису захотелось крикнуть на весь лес: «Да, ты трус! Да, ты трус!»

Вдруг Борис почувствовал толчок в плечо. От неожиданности он отскочил в сторону и в первую минуту не поверил глазам — мимо него прошел Алик. Таким Борис его еще никогда не видел. Он шел тяжело, сгорбившись, словно запряженный в длинные тени деревьев, тянувшиеся за ним с обеих сторон тропинки, шел вслепую, не разбирая дороги, как человек, которому еще, собственно, неизвестно, куда идет и зачем. Это чувствовалось в его шаркающих шагах, в том, что он не обошел высокие кучи листвы, доходившие местами почти до колен.

Теперь уже Алик шагал впереди, а он, Борис, позади. Расстояние между ними становилось все больше и больше. Борис не особенно старался его догнать. В нем вдруг снова забилась та же самая мысль, которая сегодня вечером задержала его в тени деревьев во дворе дачи. Он снова задал себе тот же вопрос: «А что, если вчерашнее происшествие в троллейбусе выглядело совсем не так, как ему рассказали? Шева могла преувеличить…»

Через минуту Борис был уже готов поверить, что все его колебания и впрямь происходят от неуверенности — правдиво ли рассказали ему о вчерашнем поведении Алика, а вдруг что-нибудь преувеличили… «Да, именно это, только это, — принялся Борис уговаривать себя, — было причиной того, что я не сразу вошел на террасу, а теперь не спешу нагнать Алика, уже успевшего уйти далеко вперед».

Лесок исчез в ночной мгле вместе с трех- и четырехэтажными новыми домами, тянувшимися вперемежку с деревянными хибарами и обнесенными штакетником огородами. С приближавшейся реки уже доносился плеск волн, скрип парома, а Борис все еще не сделал ни малейшей попытки догнать или остановить Алика.

Дорога вела только к вокзалу, — значит, Алик тоже решил ехать в город, ехать оправдываться, защищаться? Раз так, он освобождает Бориса от взятого им на себя поручения. Чтобы больше об этом не думать, Борис попытался мысленно вернуться к незаконченному разговору с полковником. Возможно, что спор там сейчас продолжается с тем же упорством, что и прежде. Веньямин Захарьевич, как Борис успел сегодня заметить, не из тех, кто легко сдается, даже убедившись в своей неправоте.