Самуил Гордон - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Самуил Гордон
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01154-1

В избранное известного советского еврейского писателя Самуила Гордона вошли его романы «Весна», «Наследники», повесть «Прощение» и рассказы в которых отразилась жизнь еврейского народа на большом отрезке исторического времени, начиная с Великой Отечественной войны и кончая нашей современностью.

---

Фрейдин отодвигает от себя альбом с незаконченным рисунком и прислушивается. Играй это кто-то из учениц Найлы, то, после того как игра оборвалась, слышна была бы речь. Но там тихо. Прошло несколько минут, и снова рассыпались чудесные звуки рояля.

Теперь Симон уже не сомневался, что играет она, Найла.

Внезапно погас свет, и густая темнота окутала комнату. Скорей всего перегорели электрические пробки.

Выждав, пока умолкнет рояль, Симон робко постучал в крепко запертую с той стороны дверь.

— Найла Шевкетовна, не найдется ли у вас свечи или фонарика посветить мне? Надо посмотреть предохранители в коридоре. Они, видно, перегорели.

В сомкнувшейся тьме обеих комнат, когда Найла открыла дверь, ее вытянутые руки случайно наткнулись на его руки, и оба одновременно попросили извинения друг у друга.

— Свет отключили не только у нас. Темно на всей улице. — Найла подозвала Симона к окну: — Видите? Огня нет нигде, ни в одном окне.

— Вероятно, авария на электростанции. Боюсь, это надолго.

— Вы так думаете? — Найла чуть не ухватила его за руку, когда он сделал шаг к двери. — Куда вы торопитесь?

Симон не совсем понял, к кому она обращается. К нему?

— Чего вам сидеть там одному в темноте? — снова дошел до Симона ее молодой тихий голос — Вдвоем все же уютней. — И почти шепотом: — Не знаю отчего, но с некоторых пор я стала бояться темноты. Часто сплю с зажженной лампой. Пожалуйста, присядьте.

Глаза Симона уже привыкли к темноте, и ему не нужно было простирать пред собой рук, чтобы добраться до круглого полированного стульчика у рояля.

— Это вы так чудесно играли? — спросил Симон, легко касаясь клавиш.

— До чудесного еще далеко. Весьма далеко.

— Мне очень нравится ваша игра. Говорю вам совершенно искренне.

— Спасибо. Спасибо на добром слове. Мне помнится, Семен Исаакович, будто вы говорили, — отозвалась, все еще стоя возле окна, Найла, — что учились играть на фортепьяно. Сыграйте что-нибудь.

— При вас? — Ее просьба была настолько неожиданной, что он не мог сдержаться и рассмеялся громко и звонко, но, поняв, что это очень некстати, попросил извинить его.

— Извиняться будете потом. А теперь играйте. Играйте, что хотите.

— При вас? — произнес Симон тихо и еще в большем смятении.

— Ну и что? Обещаю, что не буду к вам так строга, как к своим ученикам. Я ведь знаю, что консерватории вы не кончали и поступать туда не собираетесь.

— И музыкальной школы я тоже не кончал. Я почти забыл ноты. Играю на слух, как и рисую, чаще всего по памяти.

— На днях я убирала в вашей комнате и случайно увидела ваши рисунки. — Чтобы он не подумал, что это было не случайно, Найле пришлось объяснить, как это произошло, словно речь шла о важных секретных бумагах: — Вы, вероятно торопясь на работу, забыли о них и оставили альбом на столике. Я немножко разбираюсь в живописи. Отец мой был художником. И очень известным. Может быть, вы о нем слышали — Айлимов. Все картины, которые висят в доме, — его. По вашим рисункам видно, что у вас к этому талант. Вы, как мне кажется, талантливы во всем.

Неуверенно, словно пальцы в темноте не могли найти нужных клавиш, Симон стал играть, не ведая, что играет. Выходило так, будто он только что сам сочинил мелодию. Если бы Симон когда-нибудь прежде и придумал какой-нибудь мотив, то не мог бы утверждать того с уверенностью, ибо вслед за мотивом возникали в памяти слова, отдельные, не связанные между собой слова. И вскоре Фрейдин уже знал, что играет. В память ворвались песни, слышанные им в детстве и в первые мальчишеские годы, а он был уверен, как ему казалось, что давно уже забыл их. А теперь память выбирала их, как длинную сплетенную цепь, и одно звено вытаскивало другое.

— Что вы играли? — спросила, подойдя к нему, Найла.

— Еврейские песни.

— Знаете, местами они чем-то похожи на татарские. Теперь я вижу, что не ошиблась. У вас талант и к музыке. Сыграйте еще что-нибудь. Ну, прошу вас.

— Простите. Но теперь я хочу послушать вас. — Симон освободил круглый вращающийся стул.

— Разве вам еще не надоело мое музицирование? Ну, ладно. Не хотите больше играть, почитайте стихи. Я знаю, что вы пишете.

— Не стану отрицать. Я ведь сам вам сказал. Но хороших стихов у меня нет, а плохие читать не хочется. Остается лишь одно. Пожелать вам доброй ночи и поблагодарить за гостеприимство. — По тому, как она подала ему руку, он почувствовал, что ей жаль его отпускать.

— У меня где-то должен быть огарок свечи, — будто вспомнила Найла, не выпуская его руку из своей. — И вы мне поможете приготовить на стол. Ведь и вы, из-за того что погас свет, не успели поужинать. Не пугайтесь. Жареной уткой я вас на ночь угощать не стану. При зажженной свече ужинать все-таки уютней, чем в темноте. С детства люблю, когда горят свечи. Видно, я это унаследовала от отца. Вы, наверное, заметили в некоторых его картинах горящие свечи.

При свете зажженного свечного огарка Симону показалось, что и на картинах загорелись свечи и придали комнате особенную торжественность. Но когда Найла вставила огарок в подсвечник, это чем-то напомнило Симону, как мать зажигала свечу в канун субботы.

К ужину Найла достала из серванта бутылку вина и две золоченные изнутри стопки.

— Не подумайте, — сказала Найла, предлагая ему открыть бутылку вина, — что я ее приготовила. Ее привезла в подарок одна моя ученица из Крыма к моему дню рождения. Она знает, что я родом оттуда и очень люблю своя родные крымские места. Вы хотите определить, сколько мне лет, что так разглядываете меня? Я не делаю из этого секрета. Мне ровно столько, на сколько я выгляжу. Двадцать вы ведь мне не дадите, а до сорока мне еще далеко.

— До тридцати, хотите вы сказать. — Симон не просто хотел ей польстить. Ему на самом деле казалось, что на вид ей ближе к тридцати, чем к сорока.

Наполнив игристым вином обе стопки и пожелав ей доброго здоровья, счастья и радости, Симон выпил вино одним духом, как пьют водку. И когда несколько минут спустя снова наполнил стопку вином, он будто увидел перед собой Таисию, какой она была в тот вечер, когда, оттого что коснулась его своей крепкой девичьей грудью, у него под ногами поплыл пол. В эту минуту Найла казалась ему еще совсем молодой. Колеблющееся пламя свечи в ее больших черных глазах отражалось, как загадочный огонек тлеющего террикона.

На этот раз Симон пил вино из стопки не торопясь, по капельке. И вдруг, будто снова увидев на месте Найлы Таисию, закупорил бутылку и отодвинул от себя.

— Вам вино не нравится? Или боитесь, что еще от одной рюмки опьянеете? — Она подвинула поближе к нему голубую тарелочку с нарезанным беконом. — Вы ничего не едите. Ну да. При такой закуске и от одной рюмки недолго захмелеть. — Она закинула голову на высокую спинку мягкого стула. — Вино, оказывается, не такое слабое, как мне показалось вначале. У меня что-то вдруг закружилась голова. Сейчас пройдет.

Рука его сама потянулась к бутылке, снова откупорила ее и налила до краев обе стопки. Найла, призадумавшись, разглядывала его. Симон не отвел взгляда. Получалось так, словно оба ждали, кто первый притронется к наполненной стопке. Но неожиданно для самого себя Симон встал из-за стола и подошел к открытому роялю.

То ли огарок свечи догорел, то ли Найла его погасила, и комната вновь погрузилась в темноту, но Симон не переставал играть.

Пальцы его быстро летали по клавишам, а сам он переносился отсюда в давно пролетевшую пору детства и юности.

Музыка заглушила собою все вокруг, погасила все посторонние звуки. Симон не слышал приближающихся шагов Найлы. Но почувствовал горячее дыхание позади себя еще прежде, чем она вдруг взяла его руки и поднесла к своим пылающим щекам…

К себе в комнату Симон вернулся, когда уже занимался день.

12

Кто она?

Этот вопрос не оставлял Фрейдина в покое весь день. Он слышался ему в шипении цветных стружек, которые резец слой за слоем снимал с темно-серой болванки, обнажая ее нежную сияющую сердцевину. Чем больше Симон думал о минувшей ночи, тем сильней брало его сомнение, та ли Найла, за кого себя выдает. Он сомневался уже во всем: и в том, есть ли у нее муж, был ли ее отец художником и в действительности ли картины на стенах его.

Коллекция статуэток и другие чудные безделушки на серванте — еще не доказательство, что ее муж археолог. А рояль — тоже не доказательство, что все годы она была учительницей музыки. Чем больше он задумывался над этим, тем чаще Фрейдину являлась в голову та же мысль, что удержала его у порога, когда пришел смотреть комнату: она задумала женить его на себе и тем спасти добро, нечестно нажитое при нэпе. Не будь он рабочим, не завела бы с ним знакомства.