Виктор Зиновьев - Теплый ветер с сопок

• Название: Теплый ветер с сопок
• Автор: Виктор Зиновьев
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1983

Первая книга молодого прозаика-магаданца посвящена людям труда — гидростроителям, рабочим золотых приисков, шоферам. Она проникнута любовью к Колыме, ее природе, к тем, кто связал свою судьбу с судьбой края.

---

— Ну парень был, скажу тебе… — Пронькин потряс перевязанной рукой.

— Начнется кладбище синегорское, — сказал Прохор. — Родителям-то телеграмму отбили?

— Какие родители, интернатский он! — поднял голову Пронькин и посмотрел на Коляя. — Тебе я тоже не говорил… А помнишь, как он меня саданул?

Коляй не хотел, чтобы Пронькин сейчас показывал всезнайство — доказывал и приводил факты. Тот будто понял — замолчал. Так они сидели молча, лишь изредка кто-то ронял слово. Потом Пронькин спросил:

— В гараже чего говорят?

— Не захотелось крюк делать, пошел напрямик, — ответил Коляй. — И машину, и станок, и жизнь свою потерял.

— На рисковых ребятах Север держится, — сказал Пронькин. — Слыхал? Парень один руки бензином, облил и поджег, чтобы на морозе другу помочь. Вилюйская закалка, наверняка…

«Хрена тебе!» — хотел злорадно сказать Коляй, но не время было размениваться на мелочи. В больнице лежало искалеченное тело, которое недавно ходило, разговаривало, было неплохим парнем. Романтиком. Теперь Романтика нет.

Постепенно разговор перешел на другое. Пронькин рассказывал, как лечился в санатории, гулял по берегу Черного моря среди пальм. Вытащил и заставил посмотреть привезенные фотокарточки. На фотокарточках точно был он и точно рядом с пальмами.

Потом Прохор спросил:

— Не слыхал никто? Будто землей под огороды возле Дебина наделяют?

Стали говорить про огороды, про поссовет, где баба-председатель всех держит в руках. Прохор вспомнил свою деревню.

— Я пойду, — сказал Коляй.

— Стой-ка, — Пронькин полез в шкаф и вытащил пиджак — В гараже вы скидываться будете, возьми и у меня.

Прохор тоже достал из бумажника деньги. Коляй взял и кивнул на прощанье.

Зачем он заходил к Пронькину? Пожалеть вместе, какой Романтик был хороший парень? Убедиться, что он был живой и Пронькин его помнит? Или узнать после смерти какую-то новую правду? Ну, узнал, стал думать о нем иначе, как полагается после смерти? Нет.

В маленьком отделении связи было трудно повернуться. Закрученной плотной спиралью очередь начиналась от прилавка с посылками. В основном стояли с квитанциями на получение. Как только человек брал в руки исполосованный чернилами, штемпелями, пятнами сургуча ящик, он сразу менялся в лице, становился уверенным в себе, важным. Не скажешь, что минуту назад он совал кому-то под нос бумажку, толкался и кричал, чтобы не пускали без очереди. Человек искренне считает, что самое важное на свете для него сейчас — получить в руки фанерный ящик.

Коляй собрался приписать матери пару слов на бланке перевода. Но прежде он перечитал ее письмо, уже затертое и разлохмаченное в кармане. Мать не признавала точек и запятых:

«…пропиши всю правду может ты бичуешь где стыдно признаться матери можно в жизни всякое случается мою полы в конторе денег вышлю если чего Васька серьезный парень хочет после армии поступать в техникум в Хабаровск пиши ему ягоды совсем не было морозы сильные ребята подбрасывают угля за бутылку когда сама по дороге насобираю жена у тебя умная письма хорошие, пишет еще умер дядя Егор вернулся с материка говорит никому там не нужен и не пожил сладко как хотел»

«Дядя Егор умер, — снова подумал Коляй. — Как ни жил в молодости, а шоферить учил — времени не жалел».

Он написал крупными буквами, чтобы все строчки занять: «Приеду охотничать, привезу тебе угля. Твой сын Николай Зубков».

Пожилая почтовичка в окошке сказала:

— Эх, мне бы кто послал!

В другой день Коляй обязательно бы пошутил — мол, давайте адресок, пришлю. Сейчас ему надо было собраться с мыслями, что делать дальше. Он не забыл, для чего сегодня вышел из дома.

В комитете комсомола Коляй спросил:

— А Женя где?

— В Магадане на конференции, — ответила худая девушка. — Вы насчет жилья?

— Нет, — ответил Коляй. Подумал и добавил. — Насчет вступления.

Девушка посмотрела на него поверх очков, потом на подругу, с которой беседовала до этого. «Зря я, — подумал Коляй. — Они ж бюрократы, без Жени говорить не захочет. И меня не знает…» Но он ошибся.

— А махинация с полушубками, Зубков? — спросила девушка и поправила очки.

— Да выяснилось, не виноват я, — начал было объяснять Коляй. — Скоро суд будет. По одному разрешению он два раза получил и присвоил. А на подпись — меня…

Потом он махнул рукой и повернулся к двери. Он не стал слушать, что она говорила насчет рекомендации собрания, его душила злость. На улице он немного поостыл. Нет, значит нет. Не суйся, не подумав, заслужил такое обращение. Примите его за пять минут! Однако что-то надо делать…

…Коляй сидел перед Петровичем и смотрел на пришпиленный за его спиной ватманский лист с обязательствами. Люди там не упоминались, только проценты. Он хотел сказать, что он виноват в смерти Романтика. Он мог его научить распознавать промоины во льду, мог остеречь от тихой воды под берегом, мог рассказать, как находить проезд через болото, мог научить, поправить, запретить! И все… поздно. Умер. А другие?

— Бригадиром сейчас Пуков. Трассу знает, это пока самое важное.

Петрович опустил голову к бумагам, но не писал, будто ждал чего-то.

Коляй хотел возразить. Чему же Полтора Оклада научит? Выгодные рейсы хапать, начальству псом в глаза заглядывать? Но он молчал, не открывал рот — он и здесь был виноват. Колбасина нельзя за несознательность, Трофимов слишком робкий, остальные не знают Колымы или вовсе молодежь. Вот и вылез Полтора Оклада, дождался своего часа. И он сам помог ему. Кругом виноват!

— Ты и без бригадирства сможешь, — будто отгадал его мысли Петрович. — Вроде как наставник. С ребятами у тебя теперь нормально?

— Нормально, — ответил Коляй сиплым голосом.

— А то спрашивали: «Чего Коляй обиделся? Пошутили мы насчет свадьбы».

— Утряслось, — сказал Коляй. — Я тоже дурак — вздумал на живой народ обижаться. Да не об этом речь…

Петрович посмотрел на Коляя, будто раньше не видел, его, будто столкнулись глаза в глаза на скалистой тропке, а вокруг на сто метров ни души. И Коляй впервые разглядел: брови у Петровича редкие, на носу кожа другого цвета, а на лбу под седыми волосами вмятина, после аварии видать… Но Петрович счастливый, все у него есть. Жена за ним по всем палаткам и стройкам прошла. Везет же людям!

Петрович кивнул и сказал:

— Ты молодец, что зашел.

…Не началось поселковое кладбище могилой Романтика. Приехала дальняя тетка, такая же мосластая и белобрысая, и увезла его в запаянном цинковом гробу. Ребята проводили ее до магаданского аэропорта, а там отбили телеграмму дальше, чтобы встречали. Собранные деньги вручили ей. Единогласно решили: так нужнее, чем говорить за столом красивые речи и покупать у спекулянтов цветы.

* * *

Все зимние морозные месяцы собаки не высовывали носа из дощатых конур. Сетчатые вольеры с конурами стояли через дорогу от нового микрорайона Синегорья. Фундаменты еще только закладывались, а будущие жильцы уже торопились завести щенков. Тропинки, протоптанные в глубоком снегу, растаяли вместе с сугробами. Остроухие лайки, — помахивая хвостами-бубликами, бегали вдоль загородок, настороженно принюхиваясь к ветру, доносившему запах летящих с юга косяков дичи. Коляю нравилась лайка из крайнего вольера, и, проезжая по дороге, он всегда рассматривал ее. Серая, чубатая, она походила на Чауна. «Чаун забыл меня или нет? Помнит, а как же!» — думал Коляй, выруливая на основную дорогу.

Потом он подумал, что так и не сходил с ребятами на здешнюю охоту, а теперь уже не придется.

Проезжая мимо «нахаловки», отвлекся, посмотрел в окно, и в голову пришли другие мысли. О том, что по приказу начальника стройки несколько раз подгонялись бульдозеры, чтобы снести халупы жильцов, переехавших в хорошие квартиры. Но в них, откуда ни возьмись, появлялись новые люди. Некоторые не хотели переезжать в высотные дома — обросли курами, поросятами, теплицами. Да, чтобы человека перевоспитать, бумажки с печатью мало.

Скоро за окном мелькнуло бетонное сооружение со словами «Колымская ГЭС», и Коляй перестал думать о поселке. Справа и слева пошли мелькать, чередуясь, рощицы лиственниц, болота, песчаные отвалы, снова деревья; под колеса заныряли без конца то трещины, то ухабы — началась работа.

Сегодняшний рейс его сильно отличался от тысячи рейсов, сделанных в жизни. И не потому, что рука лежала на баранке новенького «Урала». Смысл рейса заключался в ином — таком непривычном, что впору отсчет жизни было начинать с пуля.

…Валентина отправилась рожать к себе в Краснодарский край. Звала его — пожить, посмотреть, может, сразу остаться захочется. Он не поехал. Под конец она расплакалась и все глядела на него покрасневшими глазами. Он отворачивался, поглаживал ее по спине, повторял: