Борис Вахтин - Портрет незнакомца. Сочинения

• Название: Портрет незнакомца. Сочинения
• Автор: Борис Вахтин
• Издательство: Журнал «Звезда»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7439-0149-4

В книге представлена художественная проза и публицистика петербургского писателя Бориса Вахтина (1930–1981). Ученый, переводчик, общественный деятель, он не дожил до публикации своих книг; небольшие сборники прозы и публицистики вышли только в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Тем не менее Борис Вахтин был заметной фигурой культурной и литературной жизни в 1960–1970-е годы, одним из лидеров молодых ленинградских писателей. Вместе с В. Марамзиным, И. Ефимовым, В. Губиным, позднее — С. Довлатовым создал литературную группу «Горожане». Его повесть «Дубленка» вошла в знаменитый альманах «МетрОполь» (1979). По киносценарию, написанному им в соавторстве с Петром Фоменко, был снят один из самых щемящих фильмов о войне — телефильм «На всю оставшуюся жизнь» (1975). Уже в 1990-е годы повесть «Одна абсолютно счастливая деревня» легла в основу знаменитого спектакля Мастерской Петра Фоменко.

---

Что же это за достижения?

Во-первых, несмотря на безграмотное руководство, вопреки бюрократической тупости был все-таки достигнут после революционной разрухи пусть медленный, но несомненный подъем промышленности — и это благодаря героическим усилиям технократии, благодаря усилиям инженеров, хозяйственников, которые как только не крутились, как только не изворачивались, но кое-как наладили промышленность, добились закупок оборудования на Западе, вырастили опытных и знающих людей. Феерических успехов нет — да при такой системе хозяйствования и быть не может, — но и краха нет и не грозит.

Во-вторых, изыскали средства и для сельского хозяйства, перестали его грабить, начали оплачивать его продукцию — и охранили это несчастное колхозное хозяйство от полного банкротства. Правда, и тут до изобилия ой как далеко, не пахнет изобилием, но и развала нет, нищета деревни сильно поуменьшилась, а в обширных районах исчезла вовсе.

В-третьих, значительно повысили уровень образования — нет у меня цифр, но есть надежные наблюдения, и на их основе я делаю вывод, что 8–10 классов имеет сейчас подавляющее большинство молодого населения страны. Конечно, качество этого образования еще очень низкое, опять-таки хвастать тут перед другими особенно нечем, но нет ведь и того кошмара безграмотности, что был.

В-четвертых, вот уже двадцать лет нет массового террора, нет повальных арестов, ночных бандитских налетов с обысками и издевательствами, нет пыток. Скажут, нашли, чем гордиться — массового нет, а индивидуальный продолжается вовсю; ночных нет — зато дневные есть. Гордиться тут, конечно, совершенно нечем, но не отметить этот успех — нельзя. Когда людоед перестает каждый день есть людей, а переходит на сырое мясо диких животных, лишь потихоньку, иногда, стыдясь, перехватывает человечины — это некоторый успех, достижение, знаете ли. Конечно, никакой гарантии нет, что завтра этот людоед не завопит со стоном «не могу больше!», не отшвырнет сырое мясо антилопы и не вернется к прежнему меню; гарантии нет — а какой народ на свете застрахован от людоедства? У кого есть такая гарантия? Гарантии у нас нет, но вероятность возврата к массовому террору невелика, хотя имеется.

Можно было бы и еще кое-что перечислить в достижениях: и слабые, местные, но очевидные успехи в восстановлении и сбережении природы; и неявную пропаганду любви, доброты, сострадания, взаимной помощи — в печати, в детских книгах, по радио, даже по телевидению; и несомненное пробуждение совести в целых прежде девственных слоях, пример тому — стихийная популярность Шукшина; и то, что наконец-то — медленно еще, ох, как медленно! — русские женщины захотели иметь детей, пока еще большей частью двух, но ведь несколько лет назад и двух не хотели, к вырождению нации дело шло. Можно перечислить, но и сказанного достаточно для вывода. А вывод этот таков:

Всемирно-историческим достижением нашего народа за последние двадцать лет является то, что не погиб он окончательно ни нравственно, ни физически, а уцелел в обстоятельствах, казалось бы, безвыходных, потеряв многие десятки миллионов жизней в братоубийственной войне, в войнах, голоде, холоде. Уцелел вопреки, а не благодаря своим вожатым, вождям, руководству, которые были — хуже некуда. И то, что уцелел, это — чудо, равного которому я в истории не знаю. Пока уцелел, потому что смертельная опасность еще висит над ним, но уцелел и даже немного оправился от болезни, болезни по всем диагнозам и прогнозам смертельной.

Русский народ жив — и это чудо.

Странно, что А. И. Солженицын, заметив сверхъестественность, невероятность, «Божий промысел» в том, что касается его жизни, в том, что он лично жив сегодня, что труд свой исполняет и до людей доносит, заметив это чудо, совсем не разглядел, что и народ его остался жить — тоже в силу обстоятельств сверхъестественных, невероятных, «Божьим промышлением», а никак не своей волей.

Вот какое чудо в нашей стране произошло за минувшие двадцать лет, и вот почему именно это двадцатилетие никак не укладывается в конструкции официальных истолкований. За последние двадцать лет не создала официальная пропаганда ни одного труда, заслуживающего серьезного разбора, не родила ни одной новой идеи. Она однообразно повторяет, что эти двадцать лет страна успешно строит коммунизм, а что такое коммунизм — нам объяснят, когда время придет. Пока что нам достаточно знать, что коммунизм — это нечто такое прекрасное, что окупит и оправдает все наши прошлые, настоящие и будущие жертвы, а все, через что мы прошли по пути к этому сияющему будущему, — это и есть наш прекрасный опыт.

В отличие от партии, оппозиция не теряла времени даром. Прежде всего, она дала описание той стороны нашей истории, которая тщательно скрывалась официально, — дала описание системы концлагерей и рабского принудительного труда десятков миллионов человек. И не только эту сторону описала, но и оповестила о ней всю страну и весь мир.

Это, действительно, был взрыв. Не то чтобы мы этого не знали — знали. Но одно дело — туманное, нечеткое знание, и совсем другое — обстоятельное историческое описание с фактами, подробностями, цифрами, размышлениями. Книги Солженицына и других авторов, посвященные нашей истории, — великое событие русской жизни.

Перед читателем встает потрясающая картина массового террора, беспощадного, бессмысленно-жестокого, людоедского истребления не только тех, кто сколько-нибудь выделялся, хоть в чем-нибудь выделялся из посредственности, но и массы этой самой посредственности; террора, почти ни на минуту не утихавшего, косившего последовательно все слои русского общества, включая, наконец, самих организаторов и участников террора.

Вы читаете описания и тонете в море страданий, затопившем русскую землю. Кажется, все это знали — из рассказов вернувшихся, из случайных встреч, от друзей, в семьях которых «посадили» — отца, мать, дядю, старшего брата. Но у вас словно не было перед глазами точной карты местности, вы могли рассказать об отдельной траншее, о развалинах какой-то постройки, о ямах, рытвинах — а тут перед вами развернули карту: вот где эта траншея, вот эти развалины, рытвины, ямы, вот как все это выглядело в целом и какой имело масштаб.

Страшное впечатление. Картина ада. Неизбежны подсчеты — сколько же ИХ, погибших на пути к светлому будущему, к коммунизму?

Не счесть. Ни оппозиции, ни властям (если бы поинтересовались) — не счесть. Хоть все архивы откройте, все документы поднимите — точно никогда нам не узнать, сколько мы потеряли человек из собственного состава, чтобы услышать торжественное обещание партии, что уже нынешнее поколение будет жить при коммунизме, обещание, которому уже столько лет! Словно орды Тамерлана прошли по стране, оставляя всюду пирамиды черепов. В терроре, в гражданской войне, в Отечественной погиб цвет нации — по самым скромным подсчетам (страшно и написать!) миллионов семьдесят-восемьдесят. По подсчетам приблизительным. Что ж, приходите народы, учитесь нашему опыту, мечтайте его повторить…

А у нас неизбежна мысль: неужели вся эта кровь напрасно пролита? Неужели прав Михаил Булгаков, написавший в «Белой гвардии»:

«А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?

Нет, никто.

Просто растает снег, взойдет зеленая украинская трава, заплетет землю… выйдут пышные всходы… задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дешева кровь на червонных полях, и никто выкупать ее не будет.

Никто».

Поверить в это — и не сойти с ума, не утратить всякий интерес к роду человеческому, к его истории и судьбам?

Так и хочется закричать: нет, не зря пролита кровь, в основе нашего неповторимого опыта лежат неисчислимые страдания, перенесенные нашим народом, не было никогда и нигде таких страданий, стало быть, мы научились чему-то такому, чего никто не знает и чему никто не научился.

Увы, этот наш опыт не единственный у человечества. Нет ничего неповторимого в факте нашего страдания. И не первый наш народ так самозабвенно истреблял сам себя. И не последний.

Не поленимся, полистаем страницы истории:

«…19 миллионов французов (это таким было население Франции. — Б. В.) обрекались на исчезновение с лица земли…»

«Пусть гильотина непрерывно действует по всей Республике; для Франции достаточно будет пяти миллионов жителей…»

«Каждый человек мог быть арестован… Во мраке ночи, втихомолку, тайно, без всяких формальностей… в формах самых грубых и самых оскорбительных…»

«…во Франции существовало тогда всего две партии: партия живых и партия мертвых».

«Казни и издевательства над жертвами „приучают народный ум к таким событиям, которые несколько месяцев назад привели бы его в ужас“».