Дик Фрэнсис - Отражение

• Название: Отражение
• Автор: Дик Фрэнсис
• Издательство: «ТЕРРА»
• Жанр: Классический детектив
• Год: 1992
• ISBN: 5-85255-159-7

Главному герою в результате цепочки случайностей попадает коробка с испорченными негативами профессионального фотографа, погибшего в автоаварии. И, поскольку он в свою очередь увлекался фотографией, ему стало любопытно: «Зачем он хранил этот хлам? Типичные ошибки, не представляющие никакого интереса.» Разгадывая, с помощью своих знаний фотодела, эту загадку он приходит к выводу — фотограф был шантажистом, а коробка это зашифрованное искусно хранилище компромата. Перед героем дилемма: восстановить справедливость, разоблачить преступников — разрушить жизнь жены погибшего и его сына (их отца и мужа объявят негодяем) или сохранить всё в тайне. Но банальное его человеческое любопытство играет с ним шутку — тайна, вопреки его желанию, становится известна преступникам.

---

Я медленно проехал мимо незнакомой машины, завернул на грязную дорожку в конце улицы, еще раз повернул и поставил свою под рифленой пластиковой крышей автостоянки, рядом с кухней. Выходя из машины, краем глаза уловил, что из незнакомой машины быстро вылез какой-то человек. Он тоже заметил меня. Какие дела у него могут быть ко мне в воскресенье?

Через черный ход я прошел в дом и открыл парадную дверь. На пороге стоял Джереми Фоук — высокий, худой, неуклюжий и потому, как всегда, застенчивый.

— А что, адвокаты по воскресеньям не спят? — спросил я.

— М-м, видите ли… Извините, ради бога…

— Ладно, — сказал я. — Заходите, чего уж. Давно ждете?

— Не стоит… э-э… беспокойства.

Он шагнул в дом с таким выражением, словно надеялся, что увидит там что-то необычное, но тут же разочарованно заморгал. Внутри коттеджа я кое-что переделал, часть веранды отвел под прихожую, а часть — под фотолабораторию. В прихожей хранилась только картотека. Белые стены, белая плитка на полу — самый обычный дом.

— Сюда, — сказал я, сдерживая улыбку, и провел его через лабораторию туда, где раньше была кухня, а теперь — ванная комната и часть прихожей. В глубине находилась новая кухня, слева вверх вела узкая лестница.

— Кофе будем пить или разговаривать?

— Э-э… разговаривать.

— Тогда пошли наверх.

Мы поднялись по ступенькам: я — впереди, Джереми — за мной. Самую большую комнату в доме — спальню, из которой открывался прекрасный вид на Даунс, я превратил в гостиную, а сам спал рядом, в комнате поменьше.

Пришли в гостиную: белые стены, коричневый ковер, синие занавески, лампы дневного света, книжные полки, диван, низкий столик и пуфики. Мой гость оценивающе искоса оглядел комнату.

— Ну, — неопределенно начал я.

— М-м… красивая картина. — Он подошел к стене и стал рассматривать единственное ее украшение: бледно-желтый солнечный свет пронизывал голые серебряные березы в снегу. — Это… э-э… офорт?

— Нет, фотография, — сказал я.

— Неужели? Удивительно! А я думал — картина. — Он обернулся и спросил: — Где бы вы стали жить, если бы у вас было сто тысяч фунтов?

— Я уже говорил ей, что мне деньги не нужны.

Я смотрел на угловатую, беспомощную фигуру.

Сегодня на Джереми вместо его обычного черного фланелевого костюма был твидовый пиджак с декоративными кожаными заплатами на локтях. Но это дурацкое переодевание ни к чему не привело: Джереми казался все тем же ушлым и дошлым адвокатом, хотя и старался это тщательно скрывать!

— Присаживайтесь! — сказал я, жестом указав на диван. Он благодарно опустился на него, сложив длинные ноги. Усевшись на пуфик из холщового мешка, я спросил:

— А почему вы ни словом не обмолвились о деньгах, когда приезжали в Сандаун?

— Я просто… э-э… — начал изворачиваться он, — я решил для начала попробовать пробудить в вас родственные чувства… Кровь не вода, знаете ли…

— А в случае неудачи попробовали бы сыграть на моей жадности?

— Ну, примерно так.

— Хотели сперва узнать, что я за птица?

Он замигал.

— Послушайте, — вздохнул я, — я понимаю все с полуслова, поэтому… не будем ходить вокруг да около.

Он расслабился, и впервые его тело приняло более или менее естественное положение. В глазах вспыхнули искорки смеха.

— Привычка, — пояснил он.

— Я так и понял.

Он снова обвел глазами комнату, а я сказал:

— Ладно, рассказывайте, что вы тут углядели?

Он начал без своих обычных ужимок и извинений.

— Вы — человек по натуре холодный. Любите одиночество и не ищете поддержки. И если бы я не знал, что вы сделали эту фотографию, я бы подумал, что вы совсем не тщеславны.

— Но я ее сделал.

— Вот именно.

— Да, — сказал я. — Так зачем же вы приехали?

— Ну, причина ясна: убедить вас…

— Попытаться найти мою сестру, о которой я знать не знал?

Он кивнул.

— Зачем?

Он на миг замолчал, видимо, обдумывая все «за» и «против», а потом сказал:

— Миссис Нор настаивает, чтобы наследство досталось Аманде, а найти ее пока не удалось, и неизвестно, удастся ли вообще. Нас это… не устраивает.

— А почему она на этом настаивает?

— Не знаю. Дедушка дал ей разумный совет, но она все равно поступила по-своему. Он старый и сыт по горло ее причудами, да и дядя тоже. Поэтому они все свалили на меня.

— Аманду не смогли найти три детектива.

— Они просто не знали, где ее искать.

— И я тоже не знаю, — отрезал я.

— Но вы сможете это узнать, — сказал он, подумав.

— Нет.

— А вы знаете, кто ваш отец? — спросил он.

Глава 4

Я сидел в наступившей тишине, повернувшись к окну, смотрел на пустынный, безлюдный Даунс и думал о том, что здесь ничего не изменится ни через сто, ни через тысячу лет.

— Я не желаю иметь ничего общего с людьми, с которыми меня ничто не связывает, — наконец сказал я. — Мне не нравится, что теперь они стараются опутать меня своими узами, как паутиной. Неужели старуха думает, что после всего, что было, она может теперь запустить в меня когти только потому, что ей так захотелось?

Джереми Фоук ничего не ответил. Он встал, как обычно, неуклюже, но когда заговорил, в голосе слышалась твердость.

— Я привез отчеты, которые мы получили из трех частных сыскных агентств, — сказал он. — Я вам их оставлю.

— Нет, не надо.

— Упрямиться нет смысла, — сказал он и вновь обвел глазами комнату. — Я прекрасно понимаю, что вы не хотите в это впутываться. Но, уж извините, пока вы не согласитесь, я от вас не отстану.

— Делайте свое черное дело.

Он улыбнулся.

— Ну, черное дело было сделано еще лет тридцать назад, так ведь? Еще до нашего с вами рождения. А нам остается только расхлебывать.

— Ну, спасибо, утешили.

Из внутреннего кармана твидового пиджака он извлек длинный пухлый конверт и аккуратно положил его на стол. — Отчеты не очень длинные. Прочтите их, ладно?

Я промолчал. Он, впрочем, и не ждал, что я отвечу, поэтому сделал несколько неловких шагов к двери, чтобы показать, что уходит. Я спустился с ним вниз и смотрел, как он залезает в машину.

— Кстати, — сказал он, неловко изогнувшись над сиденьем, — миссис Нор в самом деле умирает. У нее рак позвоночника. Врачи говорят, уже метастазы пошли. Сделать ничего нельзя. Она проживет еще от шести недель до полугода — точнее сказать трудно. Так что… э-э… времени терять нельзя, понимаете?

Остаток дня я провел с пользой для себя: после отъезда Джереми пошел в лабораторию, где проявил и напечатал черно-белые фотографии миссис Миллейс и ее разгромленной квартиры. Снимки вышли такими четкими, что можно было прочитать заголовки газет, лежащих на полу. Интересно, где проходит граница между явным тщеславием и обычным наслаждением от хорошо сделанной работы? Может быть, то, что я повесил на стену фотографию серебристых берез, и было тщеславием?

Конверт Джереми Фоука лежал нераспечатанный на столе, там, где он его оставил: я так и не удосужился прочитать содержание отчетов. Проголодавшись, я подкрепился помидорами и пшеничной кашей с сухофруктами и орехами, прибрал в лаборатории, а в шесть часов запер дверь и зашагал по дороге к дому Гарольда Осборна.

Каждое воскресенье в шесть часов мы встречались у него, пропускали по рюмочке и до семи обсуждали события минувшей недели и планы на следующую. Несмотря на свой непредсказуемый, переменчивый нрав, Гарольд был человеком порядка и ненавидел все, что могло помешать нашим «совещаниям в ставке», как он называл их. На протяжении этого часа к телефону подходила только его жена и записывала, что ему передать и куда позвонить. Однажды я присутствовал при жутком скандале: жена Гарольда вбежала в комнату и, плача, сказала, что их собаку задавила машина.

— Ты что, не могла сообщить мне об этом через двадцать минут? — заорал он. — Ты меня перебила, и у меня теперь из головы вылетело все, что я должен был сказать Филипу!

— Но собака… — причитала она.

— К черту собаку! — Он еще несколько минут читал ей нотации, а потом вышел на дорогу и заплакал над изуродованным телом своего друга.

Надо сказать, что Гарольд обладал качествами, которых я был лишен: у него часто менялось настроение, он был эмоционален, эксцентричен, неуравновешен. Он нередко впадал в крайности; ему были одинаково присущи коварство и самоотверженность, вспышки гнева и бесконечная преданность делу. Только в одном мы были схожи: мы оба считали, что работу нужно делать хорошо, и это раз и навсегда сделало нас союзниками. Гарольд мог в бешенстве наорать на меня, но я хорошо знал его и не обижался. Другие жокеи и тренеры, и даже несколько журналистов частенько — кто-то с раздражением, кто-то с юмором — говорили мне одно и то же: «И как ты с ним ладишь, не представляю!», — и я всегда честно отвечал: «Запросто».