Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

• Название: Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод
• Автор: Наталья Павлищева
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-55294-8

Кровавая зима 1569 года. Царь Иван Грозный лютует над Русской Землёй, казня уже не только изменников-бояр, но целые города — сожжён заживо Торжок, вырезан Новгород, разгромлен Псков... Историки до сих пор спорят, что заставило самодержца просеять свой народ сквозь сито опричнины, залив кровью и превратив в пыточный застенок всю державу. Как умный, храбрый, справедливый государь превратился в «царя-ирода» — словно бешеный зверь-людоед, отведавший человечины? Почему, подобно библейскому Ироду, истреблял матерей с младенцами? Зачем глумился над мёртвыми и осквернял могилы? Чего он так боялся, кого разыскивал, что угрожало его абсолютной власти?..

НОВЫЙ РОМАН от автора бестселлеров «Княгиня Ольга» и «Вещий Олег» разгадывает одну из главных тайн русской истории.

---

Псковичи, всей душой верившие, что молодой царь разберётся и защитит их от произвола ставленника Глинских, ужаснулись:

   — За что, надёжа-князь?!

Слово «князь» вызвало у Ивана бешеный приступ ярости — его, царя, посмели назвать князем?!

   — Какой я вам князь?! Раздеть их догола!

Даниле очень хотелось спросить, это-то зачем, семь десятков оголённых мужиков не поднимали настроение, они не были ни молоды, ни хороши собой, измученные работой и дальней дорогой тела убоги, к чему царю такая забава? Но Иван вдруг велел нагреть вина и... поливать бедолаг горячим напитком! Не подчиниться было нельзя, над псковичами принялись издеваться, округу огласили вопли обваренных людей. Но царю этого показалось мало, Данила с ужасом замечал, как буквально звереет Иван. Глаза молодого царя, кажется, впитывали вид крови, боли, ужаса. Захарьин помотал головой, отгоняя наваждение.

Жалобщикам принялись подпаливать усы, бороды и даже волосы. Бедолаги уже готовились к страшной смерти, были такие, что отдали Богу душу только с перепуга. Спас от погибели их не царь, а мчавшийся во весь опор со стороны Москвы всадник. Едва успев спрыгнуть с коня, холоп бухнулся в ноги Ивану:

   — Не вели казнить, государь!

   — Чего? — у Ивана задёргался левый глаз. Что сегодня за день такой?!

   — С колокольни во время звонов колокол упал!

Лицо молодого царя побелело, падение колокола плохая примета, быть большой беде! Спросив: «Где?», он слушать ответ не стал, птицей взлетел на лошадь. Только успел крикнуть: «Велите царице ехать в Москву!» — и от копыт его коня уже клубилась пыль. Данила поспешил к сестре, передать волю мужа. Стрельцы, остановившие мучения псковичей, растерянно спрашивали:

   — Что с этими?

Захарьин махнул рукой:

   — Пить в шею!

Ошпаренные, обожжённые люди торопливо собирали брошенную в кучу одёжку, не разбирая, где чья, не до того, главное — успеть унести ноги. Навек зареклись на кого-нибудь жаловаться, себе дороже. Некоторые стонали, у многих не было волос на голове, только чёрные огарки, кто хромал, кто прикрывал рукой вытекший глаз, другой пытался натянуть ошпаренными руками поскорей порты от срамоты. Всё это делалось молча и оттого выглядело ещё страшнее.

Царская свита тоже поспешила с места издевательств, кто метнулся вслед за царём, кто за Захарьиным к своим жёнам.

За 37 лет до конца. СИЛЬВЕСТР

  это ты? Снова станешь учить, как мне лежать, как сидеть? Или что съесть за ужином?

— К чему тебя учить, царь Иван Васильевич? — бесплотный священник Сильвестр скромно потупил глаза. Но Иван слишком хорошо знал, что эта скромность фарисейская. За ангельским смирением попа железная воля и желание подчинить себе. Но подчинить в большом не мог, силёнок не хватало, да и ума тоже, подчиняй в мелочах. Это было ещё хуже, ежеминутная опека тяжелее даже строгого спроса митрополита Макария. А ещё постоянная угроза из-за непослушания навредить близким, ведь если верить Сильвестру, любой неверный шаг Ивана грозил бедой Анастасии и детям. Ни жить, ни даже вздохнуть свободно не мог, мечтая освободиться...

Вот и сейчас Ивану показалось, что бесплотные руки ноги сдавили горло, не давая свободно дышать, потому рванул на себе ворот рубахи, чтобы глотнуть свежего воздуха. Спальные поняли по-своему, принялись махать на него, бросились открывать окна, несмотря на холод на дворе... Но царь никого не замечал, ему во что бы то ни стало нужно было высказать этому бесплотному Сильвестру то, чего не сделал в давние годы при жизни.

Выговорить за мелочную опеку, граничившую с издевательством над ним и, главное, любимой женой Анастасией. За бесконечные придирки к молодой царице... за то, что недодал ей ласки и любви по милости вот этого советчика... за... Много за что... За несвободу, взрастившую в нём желание всё сделать по-своему, пусть и во вред. За бесконечные страхи, что если ослушается, то навлечёт беду на своих любимых, на жену и детей...

Вот и слушался... Сколько раз выговаривала царица, что безволен, что подчинён попу во всём...

Ранняя весна и радостна и страшна для Москвы одновременно. Радуются люди тому, что тепло уже, что зелёная травка из земли полезла, что пережили они зиму-морену с её стужей и непогодой. Но хорошо, если весна дружная и с дождями в нужное время, а в тот год сушь стояла страшная. Как сошёл снег в начале марта, так дождей уже больше не было, сушь стояла недобрая, и ветер лютовал. Бывалые люди вздыхали, мол, не погореть бы... К середине апреля начались первые пожары. 12 апреля выгорели Никольская и Лубянка, едва-едва отстояли торговые ряды.

20 июня москвичи ужаснулись: юродивый Василий в полдень вдруг встал точно вкопанный подле церкви Воздвиженья на Арбате и стоял, обливаясь горючими слезами. Пробовали спросить, с чего бы, ответствовал, что по погибели храмовой плачет! Божий человек загодя беду чует, оттого и затосковали люди.

Прав оказался блаженный, в той церкви первой вспыхнуло, точно по злому колдовскому умыслу. Загорелось быстро, сильный ветер понёс огонь по городу. Набат поднял Зарядье, Москва горела по всей Яузе! Чёрный дым застлал небо над городом, на улицах крик стоял немолчный, рушились крыши и стены горевших домов, вопили опалённые, просили помощи растоптанные обезумевшей толпой и взбесившимися от огня и страха лошадьми! Город заволок горький смрад от сгоревших в пожаре людей и скотины, которую попросту некому было спасать, тут самим бы уберечься!

К вечеру страшное зарево над Москвой затихло, но вой по погибшим стоял и утром. Пожары часто жгли Москву, но никогда не докатывались до Кремля. Теперь и там дышать было нечем от смрада и чёрного дыма, ползущего от города. Молодого царя с царицей и родственниками вывезли на Воробьёвы горы в летний царский дворец. Туда огню и смрадному дыму от Москвы не добраться, тянуло в другую сторону.

А где загорелось на следующий день, никто бы сказать не смог. Заполыхало точно со всех сторон. Но самое страшное — налетевший сильный ветер понёс огонь по городу в сторону Кремля! Когда начали рваться пороховые погреба, москвичи поняли, что пожара-то ещё и не видели! В Москве пылало всё — Пушечный двор, Оружейная палата, Постельная палата, церкви, с колоколен которых падали колокола, Казённый двор...

Полыхал город, снова гибли в нём люди от валившихся сверху пылающих брёвен, от горящих тёса и соломы, сорванной ветром с крыш, задыхались от удушья, были растоптаны мечущимися лошадьми. Даже Успенский собор не смогли отстоять, внутри выгорело всё, митрополита Макария пришлось опускать из крепостного тайника на вожжах к Москве-реке, да вожжи оборвались, едва не погиб митрополит, сильно ударившись о землю.

К вечеру жаркий, свирепый ветер наконец стих, и огонь стал понемногу униматься. Но смотреть на Москву спокойно не смог бы никто.

Стены Кремля с проломами от взрывов порохового запаса закопчены, многочисленные церкви обезглавлены, стоят только их обгоревшие остовы. Нет больше Кремля! И большей части города тоже нет, вместо изб одни обгорелые печные трубы. Ничего не оставил огонь, ни домов, ни лавок купеческих, ни усадеб...

Но, главное, он не оставил людей, кто не успел прорваться сквозь смрадный дым и пламя к берегам реки или в луга за городскими улицами, почти все погибли, сгорев или попросту задохнувшись. Задохнулись и многие, кто прятался от страшного жара в глубоких погребах и подвальных ямах. Пропало всё: родня, дома, скотина, скарб... Как теперь жить, чем кормиться? Как подняться снова на ноги, растить детей? За что, Господи?! Чем так провинилась перед тобой Москва, её люди, те, кто в поте лица добывал себе хлеб каждодневный?!

Не поверили москвичи, что мог вот так наказать их Господь, поразив пожаром всех без разбора, и богачей, и детей безвинных. А церкви почему погорели, святые иконы погибли? Постепенно росла уверенность, что не обошлось без ворожбы, без нечистой силы. Смутилась Москва, стала умом своим искать виновных. Не верилось, что это могли быть свои, русские. Значит, кто?

Известное дело — чужаки, Глинские, а самая главная среди них она — бабка молодого царя Анна Глинская. Вестимо, ведьма она, ненавистница всякого русского обычая. Кому, как не ей, желать порушения православных церквей? Всегда мечтали Глинские сменить веру русскую на чужую! Нашлись видевшие, как летала эта ведьма хвостатая ночью над городом, кропила кровавой водой, из сердца мертвецов взятой, дома московские, и церкви святые, и монастыри... Потому не устояли они в лютом пожаре.

Смерть всему роду Глинских! Кто бросил клич казнить царёву родню — дознаться не смогли, но новый смерч не хуже огненного понёсся по Москве. Обезумевшая от горя и крови толпа бросилась громить уцелевшее боярское добро. Сначала разнесли двор Глинских, досталось и безвинным холопам боярским, и всем, кто показался доброхотом ненавистного семейства.