А. Фурсов - De Secreto / О Секрете

• Название: De Secreto / О Секрете
• Автор: А. Фурсов
• Издательство: Товарищество научных изданий КМК
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: ISBN 978-5-9907838-2-9

Сборник научных трудов логически продолжает сборники «De Conspiratione/О Заговоре» (М., 2013) и «De Aenigmate/О Тайне» (М., 2015). В представленных работах исследуется ряд скрывающихся за завесой секретности событий XIX–XX вв. Речь идёт о событиях мировой борьбы за власть, информацию и ресурсы.

---

О прямых бенефициарах полиэтиологического подхода на Западе догадаться легко. Частный врач столь же заинтересован в повторном посещении больного, как фармацевтическая корпорация — в прибыли от сбыта технологически несложной, но широко востребованной продукции. «Полиэтиологизация» была одним из приёмов в строительстве унифицированного общества потребления на основе гипермонополизации рынков. Из больного хроническим гайморитом можно выкачать несравнимо больше средств, если он будет ежедневно получать симптоматические средства от насморка, чем если его однократно оперировать.

Точно такой же отбор происходил и в секторе услуг — в частности, психотерапевтических. Больше того, психотерапия вторгалась в чужую область и пыталась наводить в ней собственные порядки. Это происходило именно в начале 1960-х гг., когда возникла так называемая антипсихиатрия — направление, представленное очень узким кругом клиницистов (Р.Д. Лэинг, Т. Сас и др.), но широко популяризированное кинематографом, прежде всего культовым фильмом «Полёт над гнездом кукушки». Антипсихиатрия не просто отрицала существование шизофрении «как класса» — она пыталась «помножить на ноль» результаты многолетнего труда научных школ, прежде всего германской и русской, произвольно игнорируя не только клинические, но и биохимические и морфологические доказательства необратимых изменений, происходящих в головном мозгу в длиннике больших психозов (независимо от того, называть их шизофренией или нет).

Любопытно, что при создании культового кино, вошедшего в «джентльменский набор» революционера 1960-х гг., творчество исподволь вступило в спор с теоретической абстракцией антипсихиатров: рядом со здоровым и главным героем мы видим в клинике типичных больных с длительным стажем, с чертами следа болезни (дефекта) в мимике, жестикуляции, общении — глубоко изменённых людей, которым никакое психологическое толкование их состояния не поможет стать снова такими, каким они были до болезни.

Этот конфликт художественной правды с теорией понятен: любой режиссер театра и кино имеет бэкграунд изучения истории культуры, в которой помимо королей, поэтов, иконописцев и кардиналов фигурируют юродивые, колдуны, отшельники-еретики и отшельники-святые, придворные маги и ворожеи, преследуемые церковью. Аномальных личностей, с годами меняющих образ жизни и внешность, слишком много, чтобы их отрицать как художественную реальность.

Философские статьи, отталкивающиеся от двух-трёх историй болезни, никогда бы не «родили» целое направление, претендовавшее на немедленное воплощение в жизнь, если бы заведомая антинаука, явно расходящаяся с реальностью, не получила дополнительный политический импульс — в дополнение к рыночной конъюнктуре услуг. Это ясно уже из «катамнеза» этого направления — оно сходит со сцены с завершением «революции 60-х».

2. Территория большой психиатрии

Психотерапевтическое направление с момента своего возникновения на самом деле не претендовало на чужую территорию. Зигмунд Фрейд и его последователи лечили тех, кого считали невротиками, — больных с пограничными психическими расстройствами. Интерпретируя сны, они не отождествляли сон с галлюцинаторно-бредовыми переживаниями, которые в бодрствовании толкают людей на нелепые поступки. В свою очередь, мастера гипноза намеренно избегали пациентов, ощущающих преследования, зная, что это обычно приводит к обострению бреда и один такой больной может испортить весь эффект массового сеанса.

Русская школа клинической («большой») психиатрии имела своих классиков ещё в XIX веке. Одним из них был Виктор Хрисанфович Кандинский, двоюродный брат художника, врач-ординатор, написавший брошюру, достойную докторской диссертации, — «О псевдогаллюцинациях» (1881). В отличие от французских коллег, склонных к блестящим внешним описаниям, Кандинский систематизировал продуктивную симптоматику психозов, проведя грань между зрительными и слуховыми обманами, возникающими первично (галлюцинациями) и происходящихми из бредовых переживаний: во втором случае больной, увидев огромного льва, кладущего лапу ему на плечо, не испытывает ужаса: видение «иллюстрирует» его бред, в котором он считает себя пэром Англии.

Эта систематизация помогла русской психиатрии принять и впоследствии развить нозологический подход Эмиля Крепелина и Ойгена Блейлера. Тот факт, что именно психиатры-немцы, отделяя главное от второстепенного, нашли общие признаки в множестве вариантов клинических картин и предложили объединяющие термины эндогенных психозов (шизофрения и маниакально-депрессивный психоз), интерпретируется этнопсихологически: немецкий ум более склонен к абстрагированию, чем французский или итальянский. И именно педантичные и терпеливые немцы впервые (Клотц, 1827) занялись динамическим наблюдением душевнобольных и прогнозом исходов (6).

И опять же именно немцы (хотя первый объединяющий диагноз звучал как «раннее слабоумие») опровергли вывод француза Бенедикта Мореля о «законе дегенерации» при эндогенных психозах: в отличие от ряда наследственных первичных атрофий головного мозга (например, болезни Хантингтона) утяжеление течения и более ранний дебют в следующем поколении не характерны для шизофрении. Тот факт, что эндогенные психозы не «менделируют», как цвет крыльев дрозофилы, позволил позже придти к выводу о том, что передаётся предрасположенность (pathos schizophreniae по Снежневскому), а саму болезнь, процесс (nosos), вызывает пока не выявленный агент — возможно, медленный вирус, один из множества, обитающего в человеческом организме. Риск «дегенерации», впрочем, возрастает при близкородственных браках (инбридинге).

Главный общий феномен, объединяющий множество клинических картин — схизис (расщепление личности) может проявляться самым разным образом. В продуктивной симптоматике — синдром двойника, диалог двух непрерывно спорящих «голосов». В негативной (дефицитарной) — расщепление эмоциональных связей, амбивалентность (любовь-ненависть), расщепление воли — амбитендентность, чередование противоположных мотиваций, дезорганизующее поведение. При простой форме болезни, когда обеднение эмоций и воли происходит без продуктивной симптоматики, схизис также выявляется. «О чём ты думаешь, Миша?» — спрашиваешь больного, неделями не встающего с койки. «Я думаю — лечь на левый бок или на правый», — отвечает дефективный больной.

В клинической практике психоз, воспринимаемый больным как нечто чуждое, возникшее извне — «наваждение», когда человек распознаёт у себя начало приступа, предупреждает об этом родных, а иногда и сам приходит к участковому психиатру за направлением в больницу, называют «краевым», а болезнь, развивающуюся исподволь и прорастающую личность изнутри, — «ядерным». Это деление подчёркивает принципиальное различие в прогнозе. Индикатор самого благоприятного прогноза в описании психического состояния выражается тремя словами: «личность противопоставлена болезни».

Классическое течение краевого психоза — очерченные приступы, как правило, с изменением аффекта (тревогой, возбуждением), бессонницей, и феноменами бредовой дереализации (ложное узнавание, чувством «уже виденного» или «никогда не виденного»), летучими (несистематизированными, интерпретативными) идеями особого значения, отношения, преследования — всё это в комплексе именуется острым чувственным бредом. На пике приступа наступает помрачение сознания с изменением восприятия времени и пространства, больной ощущает отрыв от земли, полёт над землей, разделение своей личности на несколько частей, распад тела на атомы.

В острейшем варианте помрачение сознания с переживаниями перехода в другую реальность переходит в более глубокое расстройство, в котором переживания уже не запоминаются (аменция), при этом может повышаться температура, возникать сыпь, отёки, вплоть до симптоматики, неотличимой от инфекционно-токсического шока. Такие состояния, иногда грозящие смертью от острой надпочечниковой недостаточности (тканевое дыхание угнетается гипертермией выше 42 градусов, дерегуляция сердечно-сосудистой деятельности приводит к коллапсу), в Донозологический период относили к инфекционным психозам. Диагностическая трактовка таких состояний и была основным предметом спора между коллективом

Снежневского и «неврологическим направлением» (А.С. Шмарьян, Р.Я. Голант), которое оплакивается в цитируемой выше статье в НПЖ. Это был этап осмысления массива феноменологии, обогащённого данными только шагнувшей вперёд лабораторно-инструментальной базы и первыми итогами медикаментозной терапии — которая, как выяснилось, способна не только снимать продуктивную симптоматику, но и упорядочивать мышление и аффект.

Однако в начале века этого опыта ещё не было. Тогда часть московских профессоров приняла термин «шизофрения» в штыки: объединение психозов, представляющихся разными по происхождению (например, дебютирующих после родов или стресса), под одной рубрикой они считали неправомерным. К этим сомневающимся принадлежал и В.П. Сербский, имя которого носит нелюбезный диссидентам Институт общей и судебной психиатрии.