Джон Чивер - Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы

• Название: Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе Уопшотов. Рассказы
• Автор: Джон Чивер
• Жанр: Современная проза

Герои Джона Чивера — внешне преуспевающие и благополучные американцы. Их труды и дни, изображенные писателем с удивительной психологической глубиной и тонкой иронией, рисует панораму жизни современной Америки.

---

— Когда у вас начинается семестр? — спросил Франсис.

— Я не вернусь в колледж, — сказал Клейтон. — Матери нечем за меня платить, и нет смысла пыжиться. Вот устроюсь на работу, и снимем квартиру в Нью-Йорке, если удастся продать дом.

— А не жаль будет покинуть Тенистый Холм? — спросила Джулия.

— Нет, — сказал Клейтон. — Не люблю я его.

— Это почему же? — спросил Франсис.

— Не могу одобрить многого тут, — очень серьезно сказал Клейтон. — Танцевальных клубных вечеров, например. В прошлую субботу я заглянул туда к самому концу и вижу: мистер Грэннер заталкивает миссис Майнот в стеклянный шкафчик для призов. Оба были пьяны. Не одобряю я пьянства.

— В субботний вечер простительно, — сказал Франсис.

— И все эти уютные гнездышки отдают липой, — сказал Клейтон. — Забивают люди себе жизнь дребеденью. Я думал над этим, и, по-моему, главная беда тут в том, что у Тенистого Холма нет будущего. Вся энергия тратится на то, чтобы сохранять Тенистый Холм в неизменности — ограждать от нежелательных лиц и так далее, — и здешняя концепция будущего сводится к постоянному росту числа электричек и вечеринок. Это, я думаю, нездоровая концепция. Думаю, что людям нельзя без большой мечты о будущем. Людям нельзя без грандиозной мечты.

— Как жаль, что вам приходится бросить колледж, — сказала Джулия.

— Я хотел учиться на богословском факультете, — сказал Клейтон.

— Вы к какой церкви принадлежите? — спросил Франсис.

— Я принадлежу к унитариям, теософам, трансценденталистам, гуманитариям, — сказал Клейтон.

— Кажется, Эмерсон был трансценденталист, — сказала Джулия.

— Я имею в виду английских трансценденталистов, — сказал Клейтон. — Американские все — дубы.

— А на какую работу рассчитываете? — спросил Франсис.

— Я бы хотел работать в издательстве, — сказал Клейтон, — да только все мне говорят, что ничего не выйдет. А меня как раз это интересует. Я пишу большую стихотворную драму о добре и зле. Дядя Чарли, возможно, устроит меня в банк, служба там будет мне на пользу. Она меня дисциплинирует. Мне придется еще много потрудиться над выработкой характера, отучить себя от жутких привычек. Я слишком много говорю. Надо бы наложить на себя обет молчания. Замолчать на целую неделю, приструнить себя. Я подумывал уединиться в каком-нибудь епископальном монастыре, да только я не верю в догмат троицы.

— А с девушками знакомство водите? — спросил Франсис.

— У меня есть невеста, — сказал Клейтон. — Конечно, при моей молодости и безденежье трудно рассчитывать на то, чтобы к этому относились серьезно, уважали и так далее, но я летом немного заработал на стрижке газонов и купил ей изумруд — искусственный. Мы с Энн Мэрчисон поженимся, как только она окончит школу.

Франсиса передернуло. И точно серым светом, идущим из померкшей души, одело все — Джулию, Клейтона, стулья — и показало во всей их настоящей тусклости. Точно погожий день вдруг заволокся мглой.

— Мы создадим с ней большую семью, — продолжал Клейтон. — У Энн отец — горький пьяница, и у меня тоже были в жизни передряги, и мы поэтому хотим иметь много детей. О, мистер и миссис Уид, Энн чудесная, и у нас с ней столько общего. У нас одни и те же вкусы. Мы с ней и рождественские открытки в прошлом году, не сговариваясь, одинаковые выбрали, и у нас обоих аллергия к помидорам, и брови у обоих сросшиеся. Ну, спокойной ночи.

Джулия проводила его до дверей. Когда она вернулась, Франсис сказал, что Клейтон лоботряс и ломака и от него дурной запах.

— Ты уж чересчур, — сказала Джулия. — Он ведь мальчик еще, надо быть к нему снисходительнее. Ты и в других случаях, я замечаю, становишься невыдержан и нетерпим. Миссис Райтсон пригласила весь Тенистый Холм к себе на годовщину, а нас не пригласила.

— Жаль, жаль.

— А сказать, почему не пригласила?

— Скажи.

— Потому что ты ее оскорбил.

— Так ты знаешь, оказывается?

— Мне Джун Мастерсон сказала. Она стояла сзади.

Джулия прошла мимо дивана мелкими шажками; Франсис знал, что эти шажки у нее — признак гнева.

— Да, я оскорбил ее, Джулия, и притом намеренно. Не терплю я ее «годовщин» и рад, что она не позовет нас больше.

— А об Элен ты подумал?

— При чем тут Элен?

— Именно миссис Райтсон решает, кого приглашать на балы.

— И Элен, чего доброго, не станут приглашать?

— Да.

— Об этом я не подумал.

— Конечно, где тебе подумать! — воскликнула она, погружая кинжал по рукоять в эту щелку в его броне. — Меня дико бесит глупая твоя бездумность, которая калечит всем жизнь.

— Я еще никому не искалечил жизни.

— В Тенистом Холме все решает миссис Райтсон, уже сорок лет решает. И в таком обществе, как здешнее, ты смеешь распоясываться, позволять себе наглости, вульгарности и оскорбления.

— Манеры у меня самые светские, — сказал Франсис, пытаясь придать разговору шутливый оборот.

— Черт бы побрал твои манеры, Франсис Уид, — бросила Джулия ему в лицо, точно плевок. — Я годами создавала то общественное положение, которое мы здесь занимаем, и я не стану молча смотреть, как ты его разрушаешь. Когда ты поселился здесь, то понимал ведь, что нельзя будет жить пещерным медведем.

— Должен же я выражать свои симпатии и антипатии.

— Антипатии можно скрывать. А не ляпать по-ребячьи, что и когда вздумается. Если не хочешь, чтобы общество сторонилось тебя, как прокаженного. То, что все нас приглашают, не с неба свалилось. То, что у Элен столько подруг и друзей, не с неба свалилось, а создано мной. А понравится тебе субботние вечера проводить в киношке? А понравится тебе все воскресенья торчать в саду, сгребая гнилые листья? А понравится тебе, если твоя дочь будет вечерами сидеть у окна и слушать, как играет музыка на балу, куда ее не пригласили? А понравится тебе… — И тут Франсис сделал рукой движение, не столь уж, в конце концов, необъяснимое, — ибо от слов Джулии вырастала между ними такая мертвяще глухая стена, что он задохнулся, и ударил ее в лицо. Она шатнулась, но секундой позже словно успокоилась. Пошла наверх, в спальню. И дверью не хлопнула. Когда через несколько минут Франсис вошел туда, она укладывала чемодан.

— Джулия, прости меня.

— Это не имеет уже значения, — ответила она. Присев на корточки у чемодана, она плакала.

— Да ты куда собралась?

— Не знаю. По расписанию в одиннадцать шестнадцать есть электричка. Поеду в Нью-Йорк.

— Никуда ты не поедешь.

— Оставаться здесь я не могу. Это мне ясно.

— Я прошу прощения за инцидент с миссис Райтсон и за…

— Не в миссис Райтсон дело.

— А в чем же?

— Ты меня не любишь.

— Нет, люблю.

— Нет, не любишь.

— Я люблю тебя, Джулия, и я хочу, чтобы у нас было, как раньше, чтобы была нежность, и веселье, и тайна, но в доме у нас так людно теперь.

— Ты меня ненавидишь.

— Нет, Джулия, нет.

— Ты и сам не знаешь глубины своей ненависти. Она, видимо, подсознательная. Ты не понимаешь, как ты ко мне жесток.

— Жесток?

— Этими жестокостями твое подсознание выражает свою ненависть ко мне.

— Какими жестокостями?

— Я терпела их, не жалуясь.

— Назови их.

— Ты не сознаешь, что делаешь.

— Назови же их.

— Твоя одежда.

— То есть?

— То есть твоя манера разбрасывать всюду свою грязную одежду, чтобы этим выразить подсознательную ненависть ко мне.

— Не понимаю.

— Грязные носки, грязные пижамы, и грязное белье, и грязные рубашки! — Она встала с корточек, приблизила к нему лицо; глаза ее сверкали, голос звенел от волнения. — Я говорю о том, что ты так и не приучился ничего вешать, класть на место. Так все и оставляешь на полу, чтобы унизить меня. Ты это нарочно! — Она упала на постель и зарыдала.

— Джулия, милая! — сказал он, но, чуть только коснулся ее плеча, она вскочила.

— Оставь меня. Я должна уехать. — Она прошла мимо него к шкафу, вынула оттуда еще платье. — Я не беру ничего из подаренного тобой. Оставляю и жемчуг и норковый жакет.

— Ох, Джулия!

Она стояла, нагнувшись к чемодану, — такая беспомощная в своем самообмане и неведении, что его замутило от жалости. Она не знает, как бездольна станет ее жизнь без него. Не знает, как томителен бывает рабочий день для женщины. Не знает, что ее знакомства почти все связаны с ее положением жены и дамы — и оборвутся тут же. Не знает, как ездить, жить в гостиницах, не смыслит в денежных делах.

— Джулия, никуда я тебя не пущу! Ты просто не понимаешь, что стала от меня зависима.

Она вскинула голову и, закрыв лицо руками, переспросила:

— Это я-то от тебя зависима? Я не ослышалась? А кто говорит тебе, когда вставать и когда ложиться? Кто готовит тебе, Франсис Уид, кто убирает за тобой, принимает и угощает твоих друзей? Если бы не я, ты ходил бы в засаленном галстуке и в изъеденном молью костюме. Без меня ты был один как перст и будешь один как перст. Когда моя мама спросила тебя, кому с твоей стороны послать свадебное приглашение, большой ты ей список составил? Четырнадцать человек еле наскреб.