Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн

• Название: Моя жизнь с Гертрудой Стайн
• Автор: Элис Токлас
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906823-81-6

В течение сорока лет Элис Бабетт Токлас была верной подругой и помощницей писательницы Гертруды Стайн. Неординарная, образованная Элис, оставаясь в тени, была духовным и литературным советчиком писательницы, оказалась незаменимой как в будничной домашней работе, так и в роли литературного секретаря, помогая печатать рукописи и управляясь с многочисленными посетителями. После смерти Стайн Элис посвятила оставшуюся часть жизни исполнению пожеланий подруги, включая публикации ее произведений и сохранения ценной коллекции работ любимых художников — Пикассо, Гриса и других. В данную книгу включены воспоминания Э. Токлас, избранные письма, два интервью и одна литературная статья, вкупе отражающие культурную жизнь Парижа в первой половине XX столетия, подробности взаимоотношений Г. Стайн и Э. Токлас со многими видными художниками и писателями той эпохи — Пикассо, Браком, Грисом, Джойсом, Аполлинером и т. п.

---

Мы сели в поезд, состав судорожно дернулся, и отправился в путь. Нам достались места у окна. Кондуктор сказал, что имеется вагон-ресторан, где для нас тоже зарезервированы два места.

Пейзаж, мелькавший за окном, был восхитителен, в полях виднелись красные маки, белые нивяники, васильки и над всем этим распростерлось божественное голубое небо. Миниатюрные деревеньки, домики, жмущиеся друг к другу, церковь, коровы, волы, вспахивающие землю — полная благодать. Гарриет задремала. Во второй половине дня, когда осталась позади Нормандия, появился кондуктор, отрезал часть наших билетов и сообщил, что через полчаса прибудем в Париж.

Конечная станция была запружена и оживлена — ничего подобного в жизни я не видела. Люди входили, выходили, одни торопились — направо, другие — налево. Понадобилось довольно много времени, чтобы привыкнуть к французской суматохе.

Получив на таможне багаж, мы решили вместо большого и закрытого дилижанса нанять два фиакра и по дороге к отелю присмотреться к Парижу. Нелли посоветовала нам снять номер в «Магеллане», недалеко от площади Этуаль и Булонского Леса. Его ресторан был хорошо известен и славился отменной едой.

Номера оказались просторными — для каждой из нас имелась спальня, ванная и туалетная комната. Тут же зашла Гарриет — оказывается, она уже позвонила Майку Стайну, дала знать о нашем прибытии и о намерении, не откладывая, навестить их.

Мы снова оказались в этих удивительных фиакрах. Улицы не походили одна на другую, один квартал никак не напоминал другой; даже каждый дом внешне отличался от соседнего. Роскошные жилища могли соседствовать с продуктовыми лавками или прачечными. В те дни не требовалось покидать свой район, чтобы сделать покупки. Повсюду встречались цветочницы и цветочные магазины и вообще много интересного.

Семья Майкла Стайна проживала тогда (как и многие годы впоследствии) на улице Мадам, в здании, прежде принадлежавшем протестантской церкви. Огромная гостиная когда-то служила местом богослужения и занятий воскресной школы. Освещалась комната дневным светом благодаря нескольким огромным окнам, расположенным на одной стороне, и выходящими в сад; стены были увешаны множеством картин.

Нас встретили супруги Стайн [Майкл и Сара] и Гертруда Стайн. Гертруда Стайн целиком завладела моим вниманием, и это продолжалось в течение долгих лет нашей совместной жизни, и далее, в мои опустошенные годы после ее смерти. Вся бронзовая, загоревшая под солнцем Тосканы, с золотым оттенком теплых каштановых волос — такой она предстала предо мной. На ней был теплый вельветовый костюм с большой круглой коралловой брошью. Говорила очень мало, но много смеялась. Мне казалось, что ее голос исходит из этой броши. И ни на какой другой этот голос не был похож — глубокое, сочное, бархатное, замечательное контральто, как два голоса. Она была крупной, грузной с небольшими деликатными руками и необыкновенно прекрасной, будто вылепленной, головой. Ее голову часто сравнивали с головой римских императоров, но позднее Дональд Сазерленд утверждал, что ее глаза характерны скорее для древних греков.

Нам подали чай, и вскоре после этого мы ушли. Гертруда Стайн пригласила меня на следующий день посетить ее квартиру на улице Флерюс и вместе отправиться на прогулку.

От всех событий, в один день случившихся, голова моя шла кругом. Вкусно отобедав, я принялась за книгу, но вскоре заснула. Утром распаковала вещи. Гарриет хотела перекусить на свежем воздухе в одном из ресторанов в Булонском лесу. На случай возможного опоздания мне показалось разумным послать petit Ыеи[14]. Я таки опоздала на полчаса.

Когда я добралась до улицы Флерюс и постучала в громадную входную дверь во дворе, ее открыла сама Гертруда Стайн. По сравнению со вчерашним днем она выглядела по-иному. В руках — моя записка, на лице — ни следа от прежней ободряющей улыбки. Ныне она предстала мстительной богиней, и я испугалась. Я не знала, что случилось или чего ожидать.

Даже сейчас не могу описать. Походив вдоль длинного флорентийского стола, удлиненного еще больше двумя прилегающими столиками, она остановилась передо мной и сказала: «Ну вот, теперь вы понимаете. А сейчас забудем об этом. Еще не поздно отправиться на прогулку. Пока я переоденусь, можете посмотреть картины».

Стены комнаты — с cimaise[15] до потолка — были покрыты картинами. Мебель и предметы окружающей обстановки восхитили меня. Вот и сейчас напротив меня — большой тосканский стол, тосканский же старинный восьмиугольный столик с тремя массивными изогнутыми ножками-лапами, двухэтажный буфет в стиле Генрих IV с тремя вырезанными орлами на верхней части. Только после того, как мне довелось протирать пыль с этой и другой мебели, я по-настоящему оценила ее красоту, детали и пропорции. Здесь, в комнате на улице Кристин[16], от предметов, что были на улице Флерюс, осталось лишь несколько: терракотовые, XVII века, фигурки женщин, да несколько артефактов итальянской керамики.

К тому времени, когда я разглядела мебель и всю обстановку, в комнату вернулась Гертруда Стайн, на сей раз более похожая на вчерашнюю. Улыбка пробилась сквозь хмурость, а из броши, как прежде, исходил ее глубокий смех. Она поинтересовалась Гарриет, ее здоровьем, настроением и способностями, говоря о Гарриет фамильярно, как о знакомой. Затем мы совершили нашу первую прогулку. В окрестностях Люксембургского сада она обратилась ко мне со словами: «Элис, посмотри на осеннюю лиственную ограду». Но я не решилась ответить ей той же фамильярностью.

Люксембургский сад был заполнен; одни ребятишки пускали кораблики в искусственном водоеме-озере, другие — вертели обручи с колокольчиками, точно такими же, какими я играла в детстве в парке Монсо. Няньки все еще носили длинные пелерины и накрахмаленные белые чепчики с длинными и широкими лентами. Гертруда Стайн провела меня садами через Малый Люксембург на бульвар Сен-Мишель. По дороге расспрашивала, какие книги читала на корабле, и переведены ли на английский язык письма Флобера. Она предпочитала не читать и не разговаривать на французском и немецком языках, хотя владела и тем и другим.

То тут, то там можно было видеть студентов с цветными ленточками, свидетельствующими о принадлежности к тому или иному факультету Сорбонского Университета. Гертруда Стайн знала хороший кондитерский магазин на Левом берегу [Сены], где продавали пирожные и мороженое, и предложила полакомиться, что мы и сделали, заказав миндальное мороженое, точно такое же, как в Сан-Франциско. Мы поедали сладости на свежем воздухе, сидя за столиком на тротуаре. Гертруда пригласила меня и Гарриет непременно поужинать у них в субботу и встретиться с художниками.

На следующее утро я отправилась на Правый берег, намереваясь получить рекомендательное письмо и забрать возможную почту в банке, что на Вандомской площади. Я обнаружила довольно неприятное письмо от капитана, на которое и не собиралась отвечать. Положив письмо в сумочку, я пошла к Тюильри. Там, присев около искусственного озерка, разорвала письмо на мелкие кусочки, и, надеясь, что меня никто не увидит, бросила их в воду. Затем через Елисейские поля вернулась в отель. Ладно, с этим эпизодом покончено.

Я предприняла несколько утренних и послеобеденных прогулок по разным местам, находя Париж все более и более очаровательным. В Лувр не заходила и не собиралась этого делать до следующей недели. Прежде всего, следовало поближе познакомиться с городом, которому предназначалось стать моим домом.

В субботу я постучала в дверь студии. На сей раз то была не Гертруда Стайн, а ее брат Лео. Вряд ли я бы признала его, сравнивая с сестрой — они совершенно не были похожи. Гертруда походила на родственников с отцовской стороны, братья — друг на друга. Внешне Лео весь, как и Гертруда, Стайн, казался золотисто-бронзовым; борода тоже отсвечивала золотом. Эдит Ситуэлл рассказала мне, как ее отца спросили, похожа ли дочь на него. Он ответил: «Да, но ей недостает „этого“», — и указал на бороду. Как и Гертруда, Стайн, Лео был одет во все коричневое. И одинаковые сандалии, сделанные во Флоренции по модели дизайнера Раймонда Дункана. Дункан скопировал модель с греческой вазы в Британском музее. У Лео была красивая пружинистая походка, он нес свое высокое тело с неподражаемой грациозностью. В то время он вел себя вполне дружелюбно. Но позднее, когда они с Гертрудой Стайн разошлись в оценке Пикассо и ее литературного творчества, он стал необоснованно критичным и невыносимым.

В студии вместе со Стайнами присутствовал и невысокий, очень смуглый и крайне оживленный молодой человек, Альфред Морер, американский художник; близкие звали его Альфи. Веселый и остроумный, он любил шокировать друзей. Однажды вечером, будучи в гостях у Стайнов во Фиезоле, он глядя с террасы вниз, на долину Арно, вздохнул: «Должно быть, там десять тысяч гурий». «Но десять тысяч чересчур много», — заметила Гертруда Стайн. «Но не для меня», — ответил Альфи.