Лев Славин - Ударивший в колокол

• Название: Ударивший в колокол
• Автор: Лев Славин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Творчество Льва Славина широко известно советскому и зарубежному читателю. Более чем за полувековую литературную деятельность им написано несколько романов, повестей, киносценариев, пьес, много рассказов и очерков. В разное время Л. Славиным опубликованы воспоминания, посвященные И. Бабелю, А. Платонову, Э. Багрицкому, Ю. Олеше, Вс. Иванову, М. Светлову. В серии «Пламенные революционеры» изданы повести Л. Славина «За нашу и вашу свободу» (1968 г.) — о Ярославе Домбровском и «Неистовый» (1973 г.) — о Виссарионе Белинском. Его новая книга посвящена великому русскому мыслителю, писателю и революционеру Александру Герцену. Автор показывает своего героя в сложном переплетении жизненных, политических и литературных коллизий, раскрывает широчайший круг личных, идейных связей и контактов Герцена в среде русской и международной демократии. Повесть, изданная впервые в 1979 г., получила положительные отклики читателей и прессы и выходит третьим изданием.

---

Недоставало только Архимеда. Еще на подступах к шестидесятому году Огарев убедил Герцена, что создание в России тайной революционной организации полезно, возможно и необходимо.

На первой странице «Колокола», начиная с номера 197, стал частым новый лозунг: «Земля и Воля»:

«Вся положительная, созидающая часть нашей пропаганды сводится на те же два слова, которые вы равно находите на первых страницах наших изданий, в ее последних листах, — на Землю и Волю, на развитие того, что нет Воли без Земли и что Земля не прочна без Воли».

В сумерки

Роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспоминает о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский…

Ленин

Ветошников понравился всем. Молчаливый, скромный, полная противоположность своему другу, развязному Кельсиеву, который ввел его в дом Герцена. Ветошников, однако, пленил Бакунина другими своими качествами. «Он человек очень верный, — сказал Бакунин, — нам преданный и для нас драгоценный». Ибо Бакунин, которого никогда не докидала яростная целеустремленность, прежде всего оценивал каждого нового знакомого — в какой степени он может быть полезен ему в осуществлении его замыслов мировой революции. Ветошников, по мнению Бакунина, чрезвычайно пригоден для этого не только по своей основательности, серьезности, добросовестности, но еще и потому, что, как служащий русского отделения английской фирмы, он совершает регулярные рейсы между Петербургом и английскими портами. Более совершенного связного трудно себе представить.

Очередной рейс состоялся в разгар лета, в самую жару. Приятно было в июльский зной шестьдесят второго года гулять по палубе пироскафа, одолевавшего пространство от Кронштадта до восточного побережья Великобритании.

Пока судно, ошвартовавшись у причалов Гулля, выгружало мешки с пшеницей, лен и древесину и брало на борт хлопок, рельсы и колониальные товары, Ветошников совершил небольшую образовательную прогулку в Лондон.

Он осмотрел Вестминстерский дворец и, отдав должное его пышности, нашел, что он уступает нашему Зимнему, точно так же как Тауэр, — внушительный, конечно, но куда ж ему до Московского Кремля!

Под конец этой патриотической прогулки Ветошников пошел к скромному дому № 60 на улице Патерностер. Правда, и туда была протоптана туристская тропа, по которой пробирались как-то бочком и опасливо озираясь приезжие из России.

Толкнув застекленную дверь, Ветошников оказался в книжной лавке Трюбнера. С чувством, близким к благоговению, он посмотрел на прилавки, где лежали: груды «Колокола», «Полярной звезды», «Общего веча», «Голосов из России» и других книг с русскими, иногда польскими названиями.

О книготорговле Трюбнера Ветошников еще в Питере был наслышан от своих вольнолюбивых друзей. Сам-то он отнюдь не разделял их крайних взглядов. Но и не противоречил им. Он вообще обходился без взглядов. Смирный, покладистый, он вполне удовлетворялся своим приличным окладом помощника агента английского торгового дома Фрум, Грегор и К0 и размеренно спокойной жизнью в своей небольшой семье. Как истый обыватель, оп испытывал любопытство, впрочем умеренное, ко всему сенсационному, необычному, редкостному, запретному. Сюда относились и издания Вольной русской типографии. Когда ему в руки попадалась русская листовка лондонского издания или даже «Колокол», оп уважительно мотал головой и приговаривал: «Ишь ты!», что выражало высокую степень восхищенного удивления. Тот же звук он издавал, наблюдая в цирке головокружительные полеты воздушных акробатов.

— Ужели это ты, Павлуша? — услышал он голос за собой.

Ветошников обернулся и увидел высокого патлатого мужчину. Странная голова его, словно обрубленная с обоих боков, увенчивалась копной вьющихся волос, ниспадавших до плеч. Густые усы загибались книзу к бородке, лохматой и какой-то неряшливой.

Ветошников вгляделся и не без труда — все-таки лет десять прошло! — узнал в нем Васю Кельсиева, своего соученика по петербургскому коммерческому училищу. Его и там, в училище, считали оригиналом. Желчный скептик, с какой-то надорванной повелительностью в манерах, он был непомерно высокого мнения о себе.

Они обнялись.

— Признаюсь, я удивлен, Василий. Полагал, что ты в Аляске. Давно ли оттуда?

Еще в училище Кельсиев отличался успехами в изучении языков. Некоторые, поддавшись его бурному самовозвеличению, предсказывали ему блестящую карьеру, но затруднялись сказать, в чем: в науке? в литературе? в открытии новых земель? Ветошников знал, что Кельсиев по! окончании училища поступил переводчиком в Российско-американскую компанию в Петербурге и получил заманчивое назначение не то в Ситху, близ Аляски, не то в Уналашку. Когда друзья удивлялись его тяге на дикий Дальний Восток, он отвечал надменно: «Лучше быть первым на Алеутских островах, чем вторым в Петербурге».

— А я и не был там, — сказал он коротко.

Заметив, что Ветошников смотрит на него с удивлением, добавил:

— По дороге имел решающую встречу в Лондоне, да и остался здесь. Передо мной простерлась иная стезя.

Он кивнул куда-то вверх. Подняв голову, Ветошников увидел на одном из книжных шкафов белый мраморный бюст. Вглядевшись в его волевое бородатое лицо, Ветошников воскликнул:

— Слушай, да это же Герцен!

Кельсиев значительно посмотрел на Ветошникова:

— Вот я у него.

И затем:

— Хочешь, познакомлю?

— Шутишь!

И подумал, как это будет здорово — рассказать в Питере своим партнерам по преферансу, что он в Лондоне пожимал руку — кому, вы думаете? — только об этом молчок! совершенно доверительно! — самому Герцену!

— Сделаю. Только…

Кельсиев оглянулся. И хотя в магазине никого не было, сказал почти шепотом:

— Об этом замкни свои уста. Из Питера наслано пропасть шпионов. Попадешь на заметку, сыскная гнусь лезет во все поры. Поверишь ли, даже сюда, в это святое место, прокрался дьяволов сын в обличий нашего единомышленника и стал здесь продавцом. За мзду в двести фунтов в год он посылал в III отделение сведения о русских посетителях, выкрадывал в типографии наши рукописи и все домогался выведать, кто корреспондирует в «Колокол» из России. Михаловский имя этой бестии. Кстати, никто не видел, как ты сюда входил? На всякий случай я выпущу тебя с черного хода.

— А когда к Герцену? Я ведь здесь не надолго.

Кельсиев задумался.

— Вот что, — сказал он решительно. — Сегодня вечером приходи в ресторан Кюна, это в центре, как пройти, объясню. Там сегодня маленькое торжество по случаю пятилетия «Колокола».

Сбор в ресторане Кюна был назначен на девять часов вечера. Времени вдоволь, можно еще поработать. Но Герцену не хотелось, голова устала, да и рука.

Тут же на полях рукописи появился недурно вычерченный силуэт водочного графинчика и рядом — высокого бокала, более приличествующего шампанскому. «Фу, какие глупости лезут мне в голову, а вернее — в руку, слишком уж самостоятельно гуляет она по бумаге! Чересчур много воли я дал ей…»

Он глянул на руку. Она не потеряла изящных очертаний. «Вот разве жилы набухли. Вино? Да я к нему сейчас почти не прикасаюсь. Лета? Ну, мне еще далеко до склеротических искажений. Заботы?»

Усилием воли он заставил себя не думать о том, что смутной тревогой стучалось — и все настойчивее — в его сознание. «Колокол»! Порой бывает так: еще только середина августа, пышный разгар лета, а глядишь, с березы летит, кувыркаясь, желтый лист, первенец увядания. Нет, нет! «Колокол» из породы вечно цветущих. Верно ведь?

Так, значит, дома? Как это ни странно, но свой первый брак, несмотря на то, что Натали, та Натали, причинила ему мучительные страдания, он считал счастливым, в отличие от нынешнего брака со второй Натали. Не думать об этом! Упрятать в отдаленный запасник памяти, с тем чтобы потом разобраться. А сейчас, так как его работа не идет, а к Кюну еще рано, пойти посумерничать в гостиной.

Проходя мимо книжного шкафа, он снял с полки «Мертвые души». В гостиной устроился на диване поудобнее, закинул ноги и погрузился в этот истрепанный, видимо, порядком зачитанный том. Улыбка наслаждения показалась на его лице. Он любил перечитывать книги, к которым был привязан. Это были как бы встречи со старыми друзьями. Почти всегда он открывал в них нечто новое… Вот и сейчас добрался до разговора генерала Бетрищева и Чичикова:

«Нет, ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит».

Опустил голову, задумался, что-то скорбное появилось в его лице. Он до того углубился в свои думы, что даже не слышал, как отворилась дверь. В комнату вошел Огарев, бесшумно ступая в своих ковровых туфлях на толстой мягкой подошве.