Ричард Форд - День независимости

• Название: День независимости
• Автор: Ричард Форд
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-86471-746-2

Этот роман, получивший Пулитцеровскую премию и Премию Фолкнера, один из самых важных в современной американской литературе. Экзистенциальная хроника, почти поминутная, о нескольких днях из жизни обычного человека, на долю которого выпали и обыкновенное счастье, и обыкновенное горе и который пытается разобраться в себе, в устройстве своего существования, постигнуть смысл собственного бытия и бытия страны. Здесь циничная ирония идет рука об руку с трепетной и почти наивной надеждой. Фрэнк Баскомб ступает по жизни, будто она – натянутый канат, а он – неумелый канатоходец. Он отправляется в долгую и одновременно стремительную одиссею, смешную и горькую, чтобы очистить свое сознание от наслоений пустого, добраться до самой сердцевины самого себя. Ричард Форд создал поразительной силы образ, вызывающий симпатию, неприятие, ярость, сочувствие, презрение и восхищение. «День независимости» – великий роман нашего времени.

---

– Что-то во мне кричит, требует внимания, я только не знаю что, – продолжала она. – Но это наверняка связано с нами, с тобой и мной. Ты согласен?

– Ну, может быть, – ответил я. – Не знаю.

Я сидел прислонясь к ножке прикроватного торшера, под моей любимой вставленной в рамку картой острова Блок, старый, попахивающий плесенью аннотированный Беккер лежал у меня на груди, оконный вентилятор (кондиционеров я не признаю) овевал мое одеяло прохладой ласковой пригородной ночи. Я не смог бы не сходя с места придумать, чего мне не хватает.

– Просто я чувствую, что моя жизнь перегружена, – повторила Салли, – а мне чего-то не хватает. Ты уверен, что не чувствуешь того же?

– Знать, что имеешь нечто, можно, лишь когда тебе чего-то не хватает.

Идиотский ответ. Заснуть мне, возможно, и удастся, но завтра придется потрудиться, убеждая себя, что этого разговора не было, – и это также нельзя назвать редким для меня занятием.

– Мне сейчас сон приснился, – сказала Салли. – Мы были в твоем доме в Хаддаме, ты прибирался в нем. Я почему-то оказалась твоей женой, но была ужасно встревожена. В унитазе стояла голубая вода, и в какой-то миг мы вышли на твое крыльцо, пожали друг другу руки – как будто ты только что продал мне наш дом. А потом я увидела, как ты уносишься от меня, раскинув руки, точно Христос или еще кто, по большому кукурузному полю, такому, как в Иллинойсе. (Она родом оттуда, из флегматичного, благочестивого «кукурузного пояса».) Поле было вроде бы и спокойным. Однако общее впечатление оставалось таким, что все вокруг очень, очень заняты какими-то делами, страшно суетятся, но никто не может хоть что-нибудь сделать правильно. Тут я проснулась, и мне захотелось позвонить тебе.

– И хорошо, что позвонила, – сказал я. – По-моему, неплохой сон. Дикие звери с моей физиономией за тобой не гнались, и из самолета тебя никто не выбрасывал.

– Нет, – согласилась она и, похоже, призадумалась о такого рода возможностях. – Но я ощущала огромную тревогу. Мне редко снятся настолько яркие сны.

– Я свои сны забывать стараюсь.

– Знаю. И очень этим гордишься.

– Нет, не горжусь. Просто они никогда не кажутся мне достаточно загадочными. Будь они занятными, я бы их запоминал. Сегодня вот мне приснилось, что я читаю, а я и в самом деле читал.

– По-моему, я тебя не очень заинтересовала. Наверное, сейчас неподходящее время для серьезных разговоров.

Голос ее стал смущенным, как будто я посмеялся над ней, чего я не делал.

– Мне было приятно услышать тебя, – ответил я, думая, что она права. Середина ночи все-таки. В такое время положить начало чему-то хорошему почти невозможно.

– Прости, что разбудила.

– Ты меня не разбудила. – Произнося это, я погасил, о чем она узнать не могла, свет и лег, мерно дыша, слушая поезд, идущий в прохладной тьме. – Думаю, ты просто нуждаешься в чем-то, чего у тебя нет. Обычное дело.

Выбор на сей счет у Салли был не маленький.

– А ты такого не чувствуешь?

– Нет. Я-то как раз чувствую, что у меня много чего есть. Ты, например.

– Как мило, – сказала она, но без особой теплоты.

– Это и вправду мило.

– Надеюсь, мы завтра увидимся?

– Непременно. Прибуду во всеоружии.

– Отлично, – сказала она. – Спи крепко. Снов не смотри.

– Буду. Не стану. – И я положил трубку.

Нечестно было бы делать вид, будто то ощущение нехватки или отсутствия чего-то, с которым этой ночью боролась Салли, было мне незнакомо. Возможно, из-за моей слабости к благовесту любви и моего нежелания предпринимать что-либо помимо затыкания ушей, когда его сладкие звуки угрожают преобразоваться в нечто совсем иное, я просто-напросто кажусь ей – или еще кому-то – темной лошадкой. Весьма успешное обыкновение срединной поры жизни, времени, которое я называю для себя «Периодом Бытования», состоит в том, чтобы игнорировать большую часть всего, что мне не нравится или беспокоит и грозит неприятностями, а затем наблюдать, как все мало-помалу рассасывается само собой. Однако я не в меньшей, чем Салли, мере осознаю присутствие либо нехватку «чего-то» и вполне могу вообразить, что слова ее – это первый (а может, и тридцать седьмой) сигнал того, что вскоре мы «встречаться» перестанем. И испытываю сожаления, мне хочется найти какой-то способ оживить наши с ней отношения. Да только я предпочитаю позволять всему идти своим чередом и просто смотреть, что из этого получится. А ну как оно еще и к лучшему повернет. Или к худшему, что также вполне вероятно.

Однако ж существует вопрос куда более тягостный и важный, и связан он с моим сыном Полом Баскомбом, которому сейчас пятнадцать лет. Два с половиной месяца назад, как раз после истечения срока подачи налоговой декларации и за шесть недель до окончания в Дип-Ривере школьного учебного года, его арестовали в Эссексе за кражу трех упаковок презервативов 4Х («Магнум») с торговой стойки супермаркета «Финаст». За деянием этим наблюдала камера «око небесное», вмонтированная в потолок над отделом предметов мужской гигиены. А когда крошечная, одетая, впрочем, в форму охранника магазина вьетнамка подошла к нему сразу после того, как Пол, знаток отвлекающей тактики, оплатил пузырек «Греческой формулы», он попытался удрать, но был повержен на пол, завопил, назвал женщину «поганой мексиканской жопой», лягнул ее в бедро, ударил по зубам (случайно, надо полагать) и выдрал изрядный клок ее волос – все это до того, как она смогла применить удушающий полицейский захват и с помощью тамошнего аптекаря и еще одного покупателя заковать Пола в наручники. (Через час мать вытащила его из кутузки.)

Охранница, понятное дело, выдвинула против него обвинения в нападении, нанесении побоев и нарушении кое-каких ее гражданских прав, а эссекские ювенальные власти даже бурчали что-то насчет «преступной нетерпимости» и «назидания другим». (Я усматриваю в этом лишь пустое предвыборное балабонство да проявление соперничества между небольшими городками.)

Тем временем Полу пришлось пройти через бесчисленные досудебные собеседования и провести многие часы в путаных разговорах с психологами, которые оценивали его личностные характеристики, взгляды и умственное развитие, – я стал свидетелем двух таких бесед и нашел их малоинтересными, но непредвзятыми (правда, заключений психологов я пока не видел). На всех этих разбирательствах присутствовал не адвокат, а омбудсмен, социальный работник с юридической подготовкой, – мать Пола с ним разговаривала, я нет. Первое настоящее судебное слушание назначили на утро вторника – на следующий за 4 июля день.

Что касается самого Пола, он во всем признался, однако сказал мне, что особой вины не ощущает, ведь женщина наскочила на него сзади, перепугав до смерти – он решил, что его пытаются убить, и защищался как мог; ему не следовало, конечно, кричать то, что он кричал, это его ошибка, он ничего не имеет против других рас и полов и на самом деле чувствует себя «обманутым» – чем именно, он говорить не стал. Пол также заверил меня, что никаких конкретных идей относительно применения презервативов не имел (большое облегчение для меня, если это правда) и, скорее всего, разыграл бы с их помощью Чарли О’Делла, которого он, как и его отец, недолюбливает.

Недолгое время я подумывал о том, чтобы взять отпуск, снять где-нибудь поближе к Дип-Риверу кооперативную квартирку и встречаться с сыном каждый день. Однако мать Пола этот замысел не одобрила. Мне не хочется, чтобы ты околачивался поблизости, сказала она. Энн считала, что, если дело не примет совсем уж дурной оборот, жизнь наша должна оставаться до слушания по возможности «нормальной». Мы с ней долго обговаривали каждую мелкую деталь (я звонил из Хаддама в Дип-Ривер), она верила, что все пройдет, просто у мальчика такой период и никаких, собственно говоря, синдромов или маний, как, наверное, думают некоторые, нет. (Ее мичиганский стоицизм позволяет Энн приравнивать долготерпение к прогрессу.) В результате за последние два месяца я виделся с Полом реже, чем мне хотелось, и предложил в конце концов, чтобы осенью он перебрался в Хаддам и пожил со мной, – идея, к которой Энн сразу отнеслась с подозрением.

Энн, однако ж, хватило здравого смысла отвезти мальчика в Нью-Хейвен к модному психотерапевту на предмет «частного обследования» – испытание, которое Полу, по его словам, страшно понравилось, поскольку позволило врать напропалую. Мало того, Энн зашла так далеко, что в середине мая отправила его на двенадцать дней в Беркши-ры, в оздоровительный лагерь «Гормикс» (тамошние обитатели называли его «Лагерем горемык»), где Пола сочли «слишком инертным» и по сей причине заставили гримироваться паяцем и проводить, что ни день, по нескольку часов, сидя в невидимом кресле за невидимым стеклом, удивленно улыбаясь и корча рожи тем, кто проходил мимо. (Все это, разумеется, записывалось на видео.) Лагерные воспитатели, бывшие, как один, хоть это и не афишировалось, специалистами по «групповой терапии», – свободные белые футболки, мешковатые шорты хаки, чрезмерно мускулистые икры, собачьи свистки на шнурках, планшеты, противоестественная склонность к проводимым строго по инструкции задушевным разговорам – заключили, что по умственному развитию Пол опережает сверстников (язык и логическое мышление выше стэнфордских нормативов), однако в эмоциональном отношении недоразвит (близок к уровню двенадцатилетки), и это, на их взгляд, составляет «проблему». Именно поэтому, хоть он и ведет себя и разговаривает на манер толкового второкурсника, проходящего программу повышенной подготовки Белойтского колледжа, – озорные шуточки, двусмысленности (к тому же он в последнее время подрос до 5 футов 8 дюймов и обзавелся тряским жирком) – он раним, как ребенок, знающий о жизни меньше, чем девочка-скаут.