Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.

• Название: Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.
• Автор: Роберт Бартлетт
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8243-0852-5

Роберт Бартлетт — профессор-медиевист в Университете Сент-Эндрю. До 1992 года был профессором истории средних веков Чикагского университета, а ранее преподавал в Эдинбургском университете. Он получал образование в университетах Кембриджа, Оксфорда и Принстона, занимался исследовательской работой в Мичиганском университете, научных центрах Принстонского университета — Институте углубленных исследований и Центре Шелби Каллом Дэвис, а также в Геттингенском университете. Среди более ранних публикаций — труды Gerald of Wales, 1146-1223: Trial by Fire and Water: The Medieval Judicial Ordeal; Medieval Frontier Societies (в качестве соредактора).

Профессор Бартлетт женат, имеет двух детей.

Книга «Становление Европы» в 1993 году удостоена Вульфсоновской премии по истории.

---

Успех этих моделей в каком-то смысле сродни алфавиту. Из разных видов письменности, выработанных в ходе истории, алфавит является самым безликим. В отличие от пиктограмм буквы в алфавите не несут никакой символики сами по себе, помимо своей роли букв. Они даже не передают звуков, как в силлабической системе письма. Алфавит — это предназначенная для передачи звуков система кодировки минимальными средствами. Но в этом и его великая сила. В силу того, что элементы этой системы имеют малый набор значений, они могут сочетаться в бесконечном количестве комбинаций. Китайский иероглиф исполнен глубокого культурного значения, с ним ассоциируются определенные звуки и понятия. Начертание иероглифа и его созерцание могут быть своего рода религиозным действом. И этих многоплановых символов тысячи и тысячи. В алфавите же, напротив, нет и тридцати букв, и ни одна из них не имеет какого-то внутреннего смысла. Но как раз благодаря этому обезличиванию символов мы имеем необычайно практичную систему письма. Именно алфавитная система преобладает в мире, все больше прокладывая себе путь и в сердце Востока.

В каком-то смысле нечто подобное происходило и в средневековой Европе. Раннее Средневековье было эпохой разнообразных и богатых локальных культур и социумов. XI, XII и XIII века — это история того, как на смену разнообразию приходило единообразие, причем приходило различными путями. Распространявшиеся в описываемую эпоху культурные и политические модели были похожи на алфавит тем, что не имели привязки к конкретной местности: западный город и новые монашеские ордена являлись оттисками, клише, а это означало отсутствие какой-либо местной окраски и узких территориальных рамок. Бенедиктинцы и правящие династии Раннего Средневековья имели глубокие локальные корни, но новые организмы Высокого Средневековья переносили свои семена по воздуху. Подобно алфавиту, эти внетерриториальные, конституированные модели несли минимум базовой информации, но обладали зато максимальной практической мощью. С другой стороны, сухие модели, которые распространялись на такие расстояния, преобразовывая локальные миры, имели происхождение из конкретного места и времени, из какого-то своего локального мира. Алфавит зародился в торговых городах Леванта, инкорпорированный город и рыцарские ордена — в недрах богатой на новшества посткаролингской Европы. История распространения жизнеспособных новых моделей в XII–XIII веках является одновременно историей того, как отдельные цивилизации и социумы из множества существовавших в Средние века добивались превосходства над другими.

Нельзя сказать, чтобы этот процесс культурной диффузии и ассимиляции протекал абсолютно гладко и беспрепятственно. Он не только встречал сопротивление, но и вызывал определенное напряжение. Если франкские рыцари и католические священники несли свои культурные и социальные идеалы и привычки в разные регионы мира, то не было недостатка и в противодействии со стороны местных культур. Существовало и культурное сопротивление, и культурная ассимиляция. Для многих завоевания и экспансионистские движения Высокого Средневековья означали потерю, боль и трагедию. «Как? Разве не они запятнали нас бесчестьем? — восклицал исламский поэт Ибн Хамдис Сицилийский. — Разве не эти христианские руки превратили мечети в церкви…? Я вижу свою родину поруганной латинянами — ту, что была столь славна и горделива под властью моего народа»{1019}. Валлийскому клирику Ригифарку, свидетелю нормандского завоевания Южного Уэльса в конце XI века, принадлежат похожие строки:

«Народ и пастырь обесчещены
Словом, душой и делами французов.
Они взваливают на нас бремя дани, присваивают наше добро.
При всей низости, из них один способен приказами своими
Повергнуть разом в дрожь туземцев сотню,
И взором навести ужасный трепет.
Мы уничтожены, увы, безмерно наше горе!»{1020}

Коренные народы, подвергшиеся насилию со стороны католической военной аристократии, не только предавались горестям. Иногда сила реакции со стороны коренного общества была такова, что позволяла создавать жизнеспособные государства, выковывавшиеся в самом процессе сопротивления. Литовское государство появилось в ответ на немецкую угрозу и оказалось настолько жизнеспособным, что пережило даже Орденилпат и к концу Средневековья стало господствовать в Восточной Европе. Перед лицом угрозы немецких рыцарей на Балтике, язычники-литовцы предприняли ответные действия не только в виде ожесточенного военного сопротивления, но и создав более централизованную государственную структуру с унитарной династийной системой правления. Рождение этого динамичного и экспансионистского по природе политического образования было тесно связано с открытой пропагандой исконной религиозной традиции. Некоторые исследователи даже склонны считать это государство язычников крупнейшим в Европе середины XIV века. Причем государство это вовсе не было вчерашним днем: например, военные орудия в нем были не менее передовые, чем в других армиях. Литовские боги были старые, а литовские пушки — вполне новые{1021}.

В других регионах реакция коренного населения была если и не столь яростной, но не менее упорной. В таких странах, как Ирландия, где завоеватели оказались неспособны установить неоспоримое господство, сложилась непростая ситуация: завоевание части страны вызывало сильное сопротивление автохтонных правителей, однако полностью вытеснить агрессора им было не под силу. Местные правители севера и запада острова в кульминационный период англо-нормандской колонизации сохраняли автономию, а затем, с конца XIII века, начали теснить власть англичан. В XIV–XV веках ассимиляция изменила направление на противоположное: началась «кельтизация» английского населения Ирландии, к ужасу колониальных правителей. В «полупокоренном» государстве Ирландия взаимные заимствования протекали как в военной, так и в культурной сферах. К XV веку ирландцы уже возводили каменные замки, зато у многих англо-нормандцев, как ни странно, рвения поубавилось{1022}.

В Испании покоренные мусульмане, мудехары, обычно покорялись новой власти лишь на том условии, что им будет предоставлена свобода совершать свои религиозные обряды и независимость судопроизводства. В некоторых городах имели место массовые депортации, а главные мечети были превращены в соборы. Но вплоть до эпохи Колумба там сохранялись значительные общины мусульманского меньшинства — пусть даже они все больше говорили по-испански и носили христианские имена. Это мусульманское меньшинство и в христианских государствах Запада продолжало отправление своего культа. Мусульмане были отстранены от участия в политическом управлении государством и ущемлены в социальном и правовом отношении, но несмотря ни на что эти общины сохранились.

Литва, Ирландия, мудехары. Самые отдаленные окраины Европы переживали процессы гомогенизации и поляризации. Те же самые силы, что влекли англичан, померан или датчан к более единообразной цивилизационной модели, на дальних окраинах могли становиться причиной появления более явных культурных водоразделов. К XIV веку обширная часть Европы, включая Англию, Францию, Германию, Скандинавию, Северную Италию и Испанию, обрела относительно высокую степень культурной однородности. В то же время для периферийных областей повсюду было характерно смешение разных, зачастую противоборствующих языков, культур, а иногда и религий. Повсеместно в этих приграничных областях межнациональные отношения играли роль, которая была немыслимой для более однородных в культурном отношении центральных областей. И это не были отношения равных этнических групп: это было господство и подчинение, владычество и сопротивление.

Это книга о том, как тот же процесс, в ходе которого в Европе сформировалась и утвердилась единая цивилизационная модель, привел к образованию по периферии континента пояса разобщенных в языковом и этническом отношении социумов. Формирование все более гомогенной цивилизации параллельно с окончательным культурным размежеванием наверняка хорошо знакомо тем, кто занимается исследованиями более поздней истории, включая современность. Есть здесь и связующая нить. Уже было достаточно убедительно показано, что мировоззрение и институты европейского национализма и колониализма зародились в средневековом обществе: завоеватели Мексики были знакомы с проблемой мудехаров, а колонизаторы Вирджинии имели опыт покорения Ирландии.

Нет сомнения, что католические общества Европы еще до 1492 года имели богатый опыт колониальных кампаний. Они были знакомы с проблемами и перспективами заселения новых территорий, они уже сталкивались с проблемами, возникающими при взаимодействии народов с несхожими культурными традициями. Конечно, в их опыте еще не было таких драматичных, «как гром среди ясного неба», ситуаций, какими сопровождались контакты 1492 года. И в экологическом, и в историческом плане средневековый латинский мир тесно соприкасался и подчас служил продолжением соседних цивилизаций и социумов. Как бы то ни было, от Пиренейского полуострова на восток, через Средиземноморье, и на север — вплоть до Полярного круга широкой дугой шла граница католической Европы, граница, которая начиная с X века неустанно раздвигалась.