Роберт Бартлетт - Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.

• Название: Становление Европы: Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950 — 1350 гг.
• Автор: Роберт Бартлетт
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-8243-0852-5

Роберт Бартлетт — профессор-медиевист в Университете Сент-Эндрю. До 1992 года был профессором истории средних веков Чикагского университета, а ранее преподавал в Эдинбургском университете. Он получал образование в университетах Кембриджа, Оксфорда и Принстона, занимался исследовательской работой в Мичиганском университете, научных центрах Принстонского университета — Институте углубленных исследований и Центре Шелби Каллом Дэвис, а также в Геттингенском университете. Среди более ранних публикаций — труды Gerald of Wales, 1146-1223: Trial by Fire and Water: The Medieval Judicial Ordeal; Medieval Frontier Societies (в качестве соредактора).

Профессор Бартлетт женат, имеет двух детей.

Книга «Становление Европы» в 1993 году удостоена Вульфсоновской премии по истории.

---

Письма Григория этим правителям сочетали пасторские наставления с обеспокоенностью по поводу имущественных прав св. Петра, то есть папства. Одним из направлений программы папы Григория был постулат, что отдельные крупные части христианского мира по сути являются собственностью св. Петра и его земного наместника — папы. Королевство Венгрия, писал он, «издавна передано во владение Святой Римской Церкви». Русское государство он вручил сыну Изяслава Ярополку, объявив его «исполняющим обязанности наместника св. Петра» (ex parte beati Petri). В 1079 году в письме представителю знатного славянского рода Везелину он выражал удивление в связи с тем, что тот, «недавно поклявшийся в верности св. Петру и нам, восстал против человека, которого апостольская власть сделала королем Далмации». Правителям пиренейских государств папа сообщал, что «королевство Испания… было передано св. Петру и Святой Римской Церкви в качестве законного владения». В конечном счете имущественные притязания папства не играли главной роли в тщательно разработанной идеологии папской монархии, но можно сказать, что они явились тем импульсом, который сдвинул машину с места.

Одним из признаков верности папству было соблюдение культового и ритуального единообразия, ярым сторонником которого выступал Григорий VII. Он, в частности, настаивал на том, чтобы духовенство Сардинии «следовало обычаю Римской церкви» и брило бороды. Эта практика, заявлял он, существовала «во всей западной Церкви с первых ее дней», и тот сардинский церковник, кто откажется выполнять это требование, должен быть лишен его владений. Усилия Григория были также направлены на решение более общих вопросов, в первую очередь соблюдение обрядового цикла. В Богемии он ввел запрет на богослужение на чешском языке. Особенно убедительную победу он одержал в Испании, где его политика романизации вылилась в замену мосарабской литургии римским обрядом. Правитель королевства Леон и Кастилия Альфонс VI, неоднократно женатый на француженках и имевший тесные связи с самым авторитетным французским аббатством Клюни, был, в общем-то, склонен перенять французскую церковную практику, и тем не менее «католический порядок пришел в Испанию»{848} не без трудностей. В 1074 году папа Григорий много времени и усилий посвятил претворению этих преобразований, направляя Альфонсу и его другу королю Наваррскому Санчо IV буллы такого содержания: «Я призываю Вас признать Римскую церковь действительно своей матерью… получить из ее рук порядок и высший пост, какие положены Вам наравне со всеми другими королевствами Запада и Севера»{849}. Спустя семь лет его послания исполнены торжества: «Ваше превосходительство, столь любимое Нами, знает, что одно радует Нас необычайно — или, точнее, ублажает милосердие Господне — это то, что в Вашем королевстве Вы установили в церквях порядок, предписанный матерью всех церквей, Святой Римской церковью, для соблюдения и исполнения в том виде, какой существует с древних времен»{850}.

Переписка папы Григория, достигавшая Руси, Африки, Армении, Польши и Ирландии, показывает, как расширялись границы влияния папства по мере того, как церковь пересматривала свою природу и ширила сферу своих интересов. Влияние нового папства, преисполненного интервенционистских настроений, чаще всего рассматривается через призму развития и расширения таких каналов и проводников взаимных связей и влияний, как папские легаты, соборы и послания{851}. Самым первым легатом, совершившим в 1064 году по поручению Рима поездку на Пиренейский полуостров, стал кардинал Гуго Кандид. Поручая ему эту миссию, папа исходил из убеждения, что «в Испании единство католической веры пошатнулось и почти повсеместно наблюдается отход от церковной дисциплины и культа святых таинств»{852}. Как мы уже видели, Григорий VII написал испанским правителям двенадцать посланий{853}. Его преемники продолжили регулярные контакты с этим регионом. Однако только в следующем дошедшем до нас сборнике папских документов, «Регистре» Иннокентия III (1198–1216), мы видим, насколько обычным явлением стали для Испании буллы реформированного папства: за 16 лет своего пребывания на папском престоле Иннокентий направил в Испанию свыше 400 посланий.

И в кельтских государствах, и в Восточной Европе конец XI — начало XII века ознаменовали собой новый этап регулярных контактов с католическим Римом. Послание Григория VII, адресованное Тэрлу О'Брайену, «королю Ирландии», было первым документом такого рода, сохранившимся до нашего времени после VII века{854}. Первым папским легатом, посетившим Уэльс и Шотландию, стал Иоанн Кремский, который прибыл в Британию в 1125 году{855}. В 1073 году Григорий VII направил герцогу Богемии буллу, в которой выражалась благодарность за уважение, какое тот выказал папским легатам, и одновременно угроза тем, кто, подобно епископу Пражскому, выступил против папских посланников. «Ибо, по небрежению Наших предшественников, — писал он, — и невниманию со стороны Ваших предков… посланники апостольского престола редко направлялись в Вашу страну, в силу чего кому-то из Вас это кажется новшеством»{856}. Надо признать, что в эпоху Высокого Средневековья присутствие папских легатов уже мало для кого являлось «новшеством». К первой четверти XIII века, когда объем исходящей из Рима переписки ежегодно исчислялся сотнями писем, когда на Латеранский собор 1215 года съехались свыше 400 епископов, а папские легаты на правах регентов правили Англией, предпринимали попытки создания церковного государства в Ливонии и вели армии наемников в бой против императора Священной Римской империи, уже действительно были все основания считать, что папство осуществило мечту Григория VII и показало, «сколь велико могущество этой епархии»{857}.

ПОНЯТИЕ ХРИСТИАНСТВА

Так, начиная с середины XI века, Рим утвердил новую, единую в организационном и культурном отношении западную церковь. Параллельно с развитием этого механизма власти и взаимных контактов можно видеть, как происходило укрепление того, что труднее поддается определению или датировке, а именно — самоопределения. Конечно, самоопределение христиан для народов Средиземноморья и Западной Европы еще со времени обращения имело важное значение, однако именно в Высокое Средневековье оно окончательно утвердилось и приняло конкретные формы.

Понятие христианства заключает в себе много значений и в том числе номинативное. В самом деле, уже само имя христианина в Римской империи служило основанием для преследования: как писал Тертуллиан, «предмет закона — это имя» (nomen in causa est){858}. В эпоху Высокого Средневековья сочетание «христианское имя» было весьма употребительным. Так, хронист Малатерра после описания победы мусульман над христианами на Сицилии повествует о том, как победители-неверные «безмерно радовались этому обесчещению христианского имени»{859}. В послании из Антиохии предводители первого крестового похода описывали его как «главный и крупнейший город христианского имени»{860} (имея в виду, что здесь христиане впервые получили свое название). Когда в 1124 году объединенное войско венецианцев и Иерусалимского королевства взяло Тир, летописец Вильгельм Тирский охарактеризовал это событие как «возвращение ему христианского имени»{861}. Одним из признаков принадлежности к иной вере было враждебное отношение к самому этому понятию. Первый крестовый поход был направлен против «врагов имени христианина»{862}. Такой же ярлык мог быть навешен и на иудеев. Имя «христианин» имело врагов, а следовательно, нуждалось и в защитниках. Граф Сицилийский Роджер, прославившийся своими победами над мусульманами, заслужил приветствие как «бесстрашный сокрушитель врагов имени христианского»{863}, а испанский военный Орден св. Иакова провозглашал своей целью «борьбу в защиту христианского имени»{864}.

В случаях, подобных описанным, понятие «имя» несомненно наполнено более широким смыслом, чем просто обращение. И все же выражение «христианское имя» обладает силой именно в той мере, в какой используется как ярлык. Будучи инструментом обозначения и различения, оно служило для прелатов, князей и летописцев христианского мира средством самоидентификации. Когда великие отцы Римской церкви эпохи Высокого Средневековья очерчивали степень своих правопритязаний, они подчас формулировали это так: «Все королевства, в коих почитается имя христианина, уважают Римскую церковь как мать»{865}. Парафраз «все королевства, в коих почитается имя христианина», весьма точно характеризует сферу папского влияния. И естественно, оно также подразумевает вполне определенные народы и территории.

Латинский термин «номен», то есть имя, можно еще перевести как «семья» или «племя», и в каком-то смысле понятие «христианин» также приобрело квазиэтническое значение. Верно, что христианами не рождаются, а становятся — путем крещения, но для огромного большинства рожденных в христианской Европе в Высокое Средневековье крещение было актом, само собой разумеющимся. Они вполне могли считать себя не добровольными членами определенного сообщества единоверцев, а членами христианской «нации» или «народа». Как сказал Монтень, «Мы христиане в силу тех же причин, по каким мы являемся перигорцами или немцами»{866}. Этническое наполнение понятия «христианин» в эпоху Высокого Средневековья прослеживается во всем, и, по-видимому, этот оттенок его значения неуклонно возрастал. Термин «христианский народ» (populus christinus), вполне расхожий, означает не более чем «общину христиан». Однако когда на рубеже VIII–IX веков саксонцы были насильно обращены в христианскую веру франкским оружием, принятие новой религии сделало их «по сути одной расой (quasi una gens) с самими франками»{867}. Экспансия нового тысячелетия привела христиан туда, «где прежде христиане никогда не бывали»{868}, и эти новые сопоставления лишь усилили осознание того, что христиане — это народ, племя или раса. Они столкнулись с населением с совершенно другими традициями, речью, законами и во многих случаях поставили себя в положение привилегированного меньшинства. Разница вероучения оказалась неразрывно связана с различием в этнической принадлежности.