Джек Вэнс - Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.)

• Название: Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король - Машина смерти - Дворец любви - Лицо - Дневник мечтателя.)
• Автор: Джек Вэнс
• Жанр: Детективная фантастика

Все пять книг серии «Князья тьмы» в одном томе!

«Тебе надлежит заниматься истреблением злодеев. Возмездие — достаточно благородная цель, если оно приводит к положительным результатам».

Эти слова определили судьбу Кёрта Герсена.

«Князья тьмы» — серия из пяти научно-фантастических новелл Джека Вэнса, в которых последовательно описываются приключения и подвиги Кёрта Герсена, мстящего пяти пресловутым главарям преступного мира, которых прозвали «князьями тьмы» — они умертвили и поработили все население его родного поселка, когда он еще был ребенком.

В каждой из пяти новелл рассказывается о преследовании одного из пяти «князей тьмы».

---

А теперь позвольте мне ответить на некоторые часто возникающие вопросы и предъявляемые нам обвинения. Правда ли, что сотрудники Института пользуются преимуществами богатства, привилегий, власти, свободы от установленных законами ограничений? Откровенно говоря — да, в той или иной степени, в зависимости от иерархического уровня и достижений.

Значит ли это, что Институт — действующее исключительно в собственных интересах, автократическое, непроницаемое извне учреждение? Ни в коем случае! Разумеется, мы рассматриваем себя как интеллектуальную элиту. И почему бы нам не следовало так о себе думать? Поступить в Институт может каждый, хотя мало кому из катехуменов удается достигнуть даже пятого уровня.

В чем заключается наша политика? Это очень просто. Космический двигатель — чудовищное оружие в руках любого обуреваемого манией величия безумца, до поры до времени затерявшегося в бесчисленной массе людей. Существуют и другие знания, которые, будучи доступны таким безумцам, гарантировали бы им тираническое могущество. Именно поэтому мы контролируем распространение знаний.

Язвительные критики называют нас «полубогами-самозванцами», нас обвиняют в педантизме, преступном сговоре, оскорбительно снисходительном отношении к большинству, самодовольстве, неоправданной самонадеянности, фарисейском лицемерии — и это лишь самые мягкие выражения из тех, что нам приходится выслушивать. Нас обвиняют в патерналистской нетерпимости и в то же время укоряют за то, что мы якобы «бесконечно далеки от повседневных общественных интересов». Почему мы не пользуемся сокровищами нашей мудрости для того, чтобы облегчать тяжкий труд, утолять боль, продлевать жизнь? Почему мы бессердечно отстранились? Почему мы не превращаем в утопию трагическое состояние человечества — ведь такая задача нам вполне по плечу?

Ответ прост — хотя, вероятно, его простота обманчива. Мы считаем, что утопические стремления пагубны в принципе, что всеобщий мир и всеобщее благоденствие равносильны смерти. Несмотря на все тяготы и жестокости существования архаического человечества, мы завидуем страстному жизнелюбию древних. Мы убеждены в том, что приобретение, заслуженное тяжким трудом, торжество преодоления препятствий, самостоятельное достижение давно поставленной цели гораздо полезнее для человечества, нежели возможность припасть в любой момент к питательному соску потворствующего паразитизму правительства».

— Из телевизионного обращения Мадиана Карьбюка, сотрудника Института, входящего в состав высшего руководства (занимающего уровень выше 100).

Отрывок из разговора двух высокопоставленных сотрудников Института, упомянувших третьего «ветерана»:

«Рад был бы приехать к вам поболтать, если бы не подозревал, что вы пригласили также и Рамуса».

«За что вы так не любите Рамуса? Он меня часто забавляет».

«Терпеть не могу эту напыщенную старую жабу, этот заумный мешок с дерьмом! Он только и ждет случая заразить всех вокруг своей зловредной софистической плесенью!»

Вопрос, который время от времени задают представителям Института:

«Встречаются ли среди сотрудников Института звездные короли?»

Типичный ответ:

«Будем надеяться, что нет!»

Лозунг Института:

«Недостаточное знание опасно; чрезмерное знание неизбежно приводит к катастрофе».

Критики Института насмешливо перефразировали этот лозунг следующим образом:

«Невежество других — залог нашего благополучия».

Паллис Этроуд снимала, вместе с двумя другими девушками, квартиру в напоминавшем башню доме на взморье, к югу от Ремо. Она побежала наверх, чтобы переодеться и перекрасить кожу, а Герсен остался подождать ее в вестибюле.

Он вышел на веранду, откуда открывался вид на океан, и облокотился на поручень. Огромный пылающий Ригель уже спускался к безбрежному горизонту, проложив по волнам слепящую дорожку до самого берега. Рядом, в гавани, защищенной двумя симметричными дугами волноломов, стояли на якоре сотни моторных яхт, парусных катамаранов и прозрачных прогулочных подводных лодок, не считая целой стаи реактивных аквапланов, позволявших лететь с сумасшедшей скоростью над самой водой — или, по желанию, прыгая по волнам и рассекая их.

Герсена охватило сложное настроение, вызывавшее недоумение у него самого. Сердце его сильно и часто билось в ожидании возможности провести вечер с красивой девушкой — такое ощущение он не испытывал уже многие годы. К возбуждению ожидания примешивалась меланхолия, непременно сопровождающая закат — а сегодняшний закат был бесспорно прекрасен: небо просияло розовато-лиловыми и сине-зелеными сполохами вокруг зеленоватой полосы кучевых облаков, пронизанной напоминающим хурму оранжевым светом с малиновыми наплывами. Печаль, по мнению Герсена, вызывалась не столько красочностью заката, сколько молчаливо-безмятежным вечерним солнцем и его постепенным угасанием... Была и другая печаль, щемящая сердце почти таким же сожалением — печаль, нахлынувшая на Герсена, пока он смотрел на беспечно любезничающих прохожих. Какими элегантными и непринужденными выглядели эти люди, не вынужденные работать до изнеможения, никак не затронутые болью и страхом, повелевающими жизнью в далеких мирах! Герсен завидовал их беззаботности, их умению себя вести среди себе подобных. И все же — предпочел бы он оказаться на месте любого из них? Вряд ли.

Паллис Этроуд спустилась и присоединилась к нему у поручня. Она выкрасилась в красивый мягкий оливково-зеленый цвет с едва заметным золотистым отливом; ее прическа превратилась теперь в шапку рассыпчатых темных кудрей. Заметив явное одобрение на лице Герсена, она рассмеялась.

«Я выгляжу, наверное, как портовая крыса, — пробормотал Герсен. — Мне нужно было переодеться во что-нибудь поновее».

«Не беспокойтесь, — отозвалась она. — Это не имеет никакого значения. Ладно! Так что мы теперь будем делать?»

«Предлагайте — вечер ваш!»

«Хорошо. Поедем в Авенту и посидим на Эспланаде. Мне нравится смотреть на бесконечную вереницу гуляющих. А потом уже решим, куда пойдем дальше».

Герсен не возражал; они вернулись на стоянку университета и направились на север в аэромобиле. Паллис болтала с обезоруживающей откровенностью, рассказывая о себе, о своей работе, о своих мнениях, планах и надеждах. Герсен узнал, помимо прочего, что она родилась на острове Сингал, на планете Исс. Ее родители были люди обеспеченные — им принадлежал единственный холодильный склад на полуострове Лантанго. Когда они решили отойти от дел и переехали на атолл архипелага Пальметто, склад и семейная усадьба перешли в собственность старшего брата Паллис. Другой брат, второй по старшинству, намеревался на ней жениться — близкородственные браки такого рода поощрялись на Иссе, первоначально населенном реформированными рационалистами. По словам Паллис, ее брат-жених был раздражительный толстяк и грубиян, за всю жизнь научившийся только водить складской автофургон, и перспектива быть его супругой нисколько ее не привлекала...

Вспомнив об этой истории, Паллис смутилась и сменила тему разговора — ей явно не хотелось вдаваться в дальнейшие подробности. Герсен догадывался о том, какие драматические столкновения, яростные упреки и взаимные обвинения сопровождали отказ Паллис подчиниться семейным традициям. Теперь Паллис жила в пригороде Авенты уже два года и, несмотря на то, что временами ей не хватало видов и звуков родного острова, считала, что ей, в сущности, повезло. Герсен, никогда не встречавшийся со столь простодушным существом, был очарован.

Они запарковали машину, прошлись по Эспланаде, выбрали столик перед одним из многочисленных кафе и сидели, поглядывая на толпу гуляющих. За освещенной фонарями набережной распростерся темный океан — небо уже приобрело темно-сливовый оттенок, переходящий в иссиня-серый, и только едва различимый лимонный отсвет еще напоминал о погрузившемся в пучину Ригеле.

Выдалась теплая ночь; мимо неспешно проходили люди со всех концов Ойкумены. Официант принес пунш в небольших кубках — прихлебывая освежающую жидкость, Герсен чувствовал, как разряжается его напряжение. Некоторое время они молчали, после чего Паллис внезапно повернулась к нему: «Вы ничего не говорите, все время настороже. Это потому, что вы привыкли к Запределью?»

Герсен слегка растерялся и не смог ответить сразу. В конце концов он горько рассмеялся: «А я то надеялся показаться вам таким же беспечным и любезным, как все остальные...»