Борис Фальков - Ёлка для Ба

• Название: Ёлка для Ба
• Автор: Борис Фальков
• Жанр: Современная проза

Фальков Борис Викторович, 1946, Москва. Член германского центра международного ПЭН-Клуба. Автор многих романов (Моцарт из Карелии, Трувер, Щелкунчики, Тарантелла и др.), повестей и новелл (Глубинка, Уроки патанатомии, Кот, Десант на Крит, Бомж и графиня СС, и др.), стихотворений и поэм (Простой порядок, Возвращённый Орфей), рассказов, статей и эссе. Переводился на немецкий, эстонский, английский, финский. Романы «Ёлка для Ба» и «Горацио» целиком публикуются впервые.

Джон Глэд, «Россия за границей»:

Стиль Фалькова более соответствует латиноамериканской традиции, чем русской, хотя его иронические сыскные романы имеют предшественников в фантастических аллегориях Николая Гоголя и Михаила Булгакова.

Вениамин Каверин:

Это проза изысканная и музыкальная. И лежит она несколько в стороне от основного пути русской литературы.

Нойе Цюрихер Цайтунг:

Последний роман Бориса Фалькова — своего рода музыкальное многоголосие в прозе. Точнее говоря, литераризация контрапунктической фуги. «Полифония в романе» Бахтина становится у Фалькова «Полифонией как роман», ибо две столь различные формы выражения как музыка и литература буквально приведены в созвучие.

Франкфуртер Аллгемайне Цайтунг:

Эта книга (Миротворцы) напряжённое, искусно сработанное и несмотря на позднюю публикацию ошеломляюще актуальное произведение. Сила автора в независимом обращении с литературной традицией, в остром слухе на фальшивые ноты в Истории, и в умной композиции. Его роман можно читать на многие лады: как антиутопию и как плутовской роман, как детектив и как сатиру.

Литературная Газета:

Повесть сия (Десант на Крит) принадлежит к тому роду литературы, которая видит чуть дальше и глубже, нежели так называемый «чистый» реализм.

Борис Гаспаров:

Очень хороший языковый вкус, ровный, объективный тон рассказа (Моцарт из Карелии) хорошо оттеняет его фантастичность. Лейтмотивы заплетены с большим мастерством, симфоническое построение формы проведено так строго и с такой интенсивностью, что в качестве аналогии вспоминаются разве что «Симфонии» Андрея Белого.

Сергей Юрьенен:

Фальков пошёл дальше Солженицына по крайней мере в одном — в многоголосии. Это человек-оркестр. Принцип полифонии он осуществил с полнотой, которой я в современной литературе не знаю.

---

— Замечательная логика, — сказал отец. — Ну, и купи… дворовой.

— Дворовый, — поправил я. — Это если про дом, тогда — домовой.

— Купи! — воскликнула Изабелла. — Он купит, и станет в ней ночевать, это и будет его дом! И меня заставит в нём жить. И тогда квартиры нам не видать.

— А я и в самом деле собираюсь приобрести машину, — заявил отец. — Уже даже нашёл мастера, который переделает мне её на ручное управление.

— «Победу»? — ревниво спросил Ю.

— С ума сошёл, откуда у меня такие деньги? «Москвич», конечно.

— А я бы… — мечтательно сказал Ю, — не купил, а взял напрокат. Зачем мне машина круглый год? Зато летом…

— Интересно, где ты собираешься взять её напрокат, — поинтересовался отец. — В Париже?

— Мне говорили, у нас скоро тоже такое будет, — сообщил Ю.

— И это они обвиняют меня в мистике! — воскликнула мать. — У нас же была совсем другая тема!

— Шереметьева, — напомнил отец, какая именно. — Да, ведь этой женщины по существу нет в реальном мире, чёрт знает, в каком она, но точно — не в нашем. В каких она живёт городах, странах… Может, уже в том самом Париже, а ты про неё, как про соседку.

— Ревность, — определил Ю. — Типичный случай, неоднократно описанный в литературе: борьба ревнивой памяти и реальности. Память исторгает из себя тоже реальность, но это реальность потусторонних миров.

— Дубровский, — с презрением сказала мать, — из потусторонних миров известия сюда не доходят, как бы это ни было желательно. Возьми хоть своего дядю Борю. А о Шереметьевой постоянно доходят, как бы это было нежелательно.

— Ни нежелательно, — поправил Ю.

— Пушкин! — воскликнула мать. — Не о Шереметьевой мы начинали говорить, а о порядке в доме!

— Верно, — согласился Ю. — Мы остановились на том, почему же Вале может быть обидно, что Ба сама ходит на базар. Казалось бы, совсем наоборот, ей меньше работы.

— А если у тебя отнять топку печи, — спросила мать, — под предлогом, что ты плохо справляешься с этой работой, тебе разве не будет обидно?

— Нет, — отверг Ю, — я вообще за центральное отопление. Возросший уровень…

— Вале не обидно, — вставила Изабелла, — а тревожно, потому что под угрозой оказалась её копилка.

— Не в первый раз слышу об этой копилке, — встрепенулся отец, — кто-нибудь объяснит, что она такое?

— Да, — поддержал его Ю, — ты обещала объяснить, Изок.

— А вы прислушайтесь перед сном, — посоветовала Изабелла. — И услышите звон на антресолях. Это не проверка будильника, это Валя встряхивает свою копилку.

— Допустим, — пожал плечами отец. — Так и что же?

— А то, что у неё были свои основания затеять скандал, — сказала мать. Может, после скандала Ба откажется от затеи ходить на базар и сверять тамошние цены с теми, о которых докладывает Валя.

— Так, значит, Ба для этого ходит на базар? — задумался Ю.

— Не думаю, — отрезала мать, — но и у нас есть свои основания затеять нет, не скандал! — перестройку порядка в доме.

— Послушайте, — вскричал вдруг Ю, — так Ба… действительно ходит на базар сама! Вот это новость!

Пауза была длинная и глубокая.

— Проснулся, — расчётливо выдержав фермату, сказала мать. — Теперь скажи: доброе утро… А потом, что и эта новость — лучшее свидетельство возросшего благосостояния граждан разрушенной войной страны. Ещё бы! Вместо одного ежедневного похода на базар граждане могут себе позволить два.

— И выхлопные газы нынче дешевле верёвки, — заметил отец.

— Но не надёжней, — возразила мать, — судя по твоей графине. Итак, установлено, что порядок в доме — это дискриминация. Также установлено, что мириться с этим не хочет больше никто, даже… заядлые интернационалисты.

— Допустим, — сказал отец, — что установлено: Ба ходит на базар по каким-то своим причинам. Ну и что? Уверен, она решила делать моцион, своеобразную гимнастику, и никому об этом не сообщила. Кто станет трубить о том, что начал замечать свой возраст? Только не Ба. Я сам бы, если б не нога…

— Во-озраст, — искривила губы мать, — какой ещё возраст? Разве это не она призналась нам, что ещё вполне способна завести ребёнка?

— С чего бы это, — выпятил нижнюю губу Ю.

— Господи, да с того же, что и все! Можно подумать, для этого многое нужно…

— По-моему многое, — обиделась Изабелла. — Квартира, хорошая работа…

— Муж для этого нужен! — бросила мать. — Я-то знаю, о чём говорю, рожала за занавеской в общежитии. Это тебе многое нужно, а ей…

— Не заходи далеко, — предостерёг отец.

— А тебе бы, — обрадовалась мать, — как раз помолчать. Чтобы дать мне повторить: да, ей немного нужно. Достаточно небольшой гимнастики на базарном аттракционе.

— Что за бред! — воскликнул отец. — Почему именно мне молчать, почему именно на аттракционе? А… опять какие-то твои бабьи штуки.

— Вот именно, — нехорошо улыбаясь, согласилась мать, — бабьи. Бабушкины.

— Ба, — автоматически подправил Ю. — Нет, брат, ты не прав.

— Что? И ты, брат… туда же? — воскликнул отец. — Что ты-то понял во всём этом?

— Я про моцион, — объяснил Ю. — Про гимнастику. А в этом деле я кое-что смыслю. Вот, возьмём в пример Леонида Мешкова, пловца, чемпиона мира. У него обе руки были разнесены миной вдребезги. Однако, настойчивыми упражнениями ему удалось вернуть себе не только подвижность рук, но и спортивную форму. Упорство и ещё раз упорство. Леониду Мешкову и твоя нога не была бы препятствием для гимнастики, и в итоге — он не носил бы протез. Возьмём иной пример, Наташа Защипина в фильме «Жила-была девочка»…

— Жил-был мальчик! — вскричал отец.

Во время сентенции Ю у него медленно отваливалась нижняя челюсть, и ему не сразу удалось вернуть её на место. Усилия, приложенные к этому гимнастическому упражнению, свидетельствовали о наличии и у него необходимого чемпионам упорства.

— Не смей, наглец! Сопляк! Где ты был, когда я на пузе к фашистам в тыл ползал, и потом на костылях…

Голос отца сорвался.

— Я был в Омске, где, работая ночью на заводе, днём занимался гимнастикой и боксом, чтобы держать спортив… боевую форму, — сообщил Ю. — Ты не считаешь это серьёзным делом, вот почему ты и ползал на пузе. Физическая подготовка вообще в нашей армии оставляла желать лучшего, этим в общем и объясняются поражения первых лет войны. А в частности, потому-то мы и говорим с тобой на разных языках.

— У меня была моральная, моральная подготовка, и именно потому я говорю на нормальном, человеческом языке, — просипел отец. — А ты на языке подписей к иллюстрациям к Ломброзо. Как же нам понять друг друга?

— К сожалению, — вмешалась Изабелла, — русский язык таков, что постоянно провоцирует непонимание. Он слишком многозначен. Не зря в прошлом образованные люди выясняли отношения по-французски. Но лучше это делать по-английски.

— Я говорю на немецком получше, чем ты на своём дурацком английском, быстро заговорил отец, пытаясь прочистить охрипшие связки, — который есть попросту испорченный немецкий, у тебя же — вдвое. А насчёт французского, то не мне про это рассказывать: у меня-то есть опыт общения с теми в прошлом образованными людьми. От всего учения той барыньки у меня остались одни только гнусавые вздохи, и ни одного слова. Мальчишку отдадим только в ту школу, где проходят язык разумно организованный, не изуродованный вздохами и не уродующий говорящего на нём. А твой однозначный язык, на котором пишется «Манчестер», а читается «Бирмингем», изуродует любого. Посмотри-ка на себя.

— Ну да, — согласилась Изабелла, — и мальчишка станет использовать свои знания немецкого языка не в Вене, а в Поволжьи.

— В Средней Азии, — поправила мать, — у тебя устаревшие сведения. Но моему сыну будет полезней изучать рыночный жаргон, чем даже и немецкий. Вспомните, он тоже шастает для моциона на базар. Там, на базаре, есть свои Леониды Мешковы, с которых можно брать пример. Есть свои чемпионы, пусть и не по плаванию, а по стрельбе.

— По игре в три листика. Этот ваш Сандро Сандрелли стал мне поперёк глотки, — пробормотал отец. — Даже жрать расхотелось.

— Это не из-за стрелка, — возразила мать, — из-за Жанночки. Она ведь тоже туда на моционы бегает.

— Этот Сандрелли действительно… — Изабелла подыскала нужное слово: Неотразим.

— О-о-о… — простонал отец. — Лучше б ты по-аглицки, ей Богу. Какая пошлятина!

— Не переживай, — сказала мать, — она тоже отравится, и ты будешь снова свободен.

— Что за глупости? — спросил Ю. — Кто отравится, Жанна?

— Клянусь, — поднял руку отец, — я разберусь с… похождениями мальчишки. Да и по тому младенцу следствие ещё не окончено.

— Ага! — воскликнула мать. — Вот и у тебя предлог для моционов! Боже, и этот туда же, на костылях, петушок мой… зелёненький!